у вас друзья называются… Я и отблагодарить тебя как следует не могу. Был бы ты р-русским, магарыч бы тебе поставил, а так — не знаю, что и сделать.
— Ничего не надо. — Мансур важно погладил бороду. — Меня отблагодарит тот, кто превыше всех. Он ведет счет нашим земным деяниям и воздает каждому по заслугам его и по согрешениям.
Выдав эту сентенцию, он перешел на персидский язык и квохтал еще долго, но Вадим уже отступился от него, уяснив, что ничего вразумительного не услышит. В конце концов, решил, что мытарить благодетеля несправедливо. Не имеет значения, чем руководствуется дервиш, совершая добрые поступки. Суть их от этого не меняется.
Посланные возвратились с неоднозначными вестями. Из хорошего: комитетчики поклялись, что не позднее, чем через день-два в бедствующие кишлаки будут направлены обозы с зерном, рисом и прочим довольствием. С голоду никому помереть не дадут. Что касается сейфа, то на отправленный в Москву запрос пришла ответная телеграмма: чертеж передан на машиностроительный завод «Трансмаш», но по причине того, что предприятие загружено заказами на производство тормозных систем для локомотивов, означенное изделие планируется изготовить ближе к концу года.
Вадим, прочитав эту галиматью, вскипел.
— Конец года? Они что там, р-рехнулись?! Не понимают важности момента?..
Он составил депешу на имя Барченко. Она была выдержана в специфическом духе агентурных посланий: племянница тяжело больна, требуются лекарства, желательно скорее — и все в таком ключе. Нацарапав текст на блокнотном листке, Вадим затребовал аудиенцию у командира Мокрого, чье настроение, по сравнению с первым днем после бури, заметно улучшилось. Когда Вадим обратился к нему с просьбой отправить в Самарканд еще одних посыльных, он не затопал ногами, не расплевался, а благодушно покрутил пальцем у виска.
— Ты совсем малахольный? У меня тут не фельдъегерская служба. Каждый человек на вес золота. Вы и так со своим копателем у меня двух бойцов отобрали… фить! Больше никого не дам, не проси.
— Я и не прошу, чтобы вы мне их отдали. Пускай съездят в Самарканд, отправят еще одну молнию. Государственное дело…
— Да какое, в зад свинячий, государственное! — Командир начал выходить из себя. — Подождут твои писульки, не стану я из-за них людей через пустыню гонять и под бандитские пули подставлять. Усек? Тогда кру-угом — и шагом марш отседова! Фить!
Только один джокер и остался у Вадима — мандат ОГПУ. Не хотел его светить, берег до последнего. Вот оно, последнее, и наступило.
Мокрый минуты три стоял у коптилки, изучал лиловую печать и подпись Дзержинского, затем тычком вернул мандат Вадиму.
— Ты, значит, не корреспондент? А я ведь сразу смикитил… Больно прыток для газетчика. И что же ты от меня хочешь, то-ва-рищ спец-агент?
Заключительные два слова он выговорил с расстановкой и приправил снисходительной кислинкой. Дескать, правила игры знаю, посему подчиняюсь, но бояться тебя, хлыща московского, — себя не уважать.
Вадим, набравшись терпения, еще раз втолковал ему свою просьбу. Мокрый взял у него запечатанный сургучом конверт и вызвал солдат, которым предстояло стать письмоносцами.
С ними вышла нериятная оказия: до Самарканда доехали благополучно, а на обратном пути попали под обстрел, один погиб. После этого Мокрый перестал с Вадимом не то что здороваться, но даже и смотрел сквозь него, как будто тот был невидимкой из романа Уэллса.
Терзала ли Вадима совесть? Терзала. Однако он убеждал себя, что поступил согласно долгу и обязанностям. И в десятый раз перечитывал телеграмму от Александра Васильевича, привезенную уцелевшим бойцом. В ней говорилось: «Касаемо лекарств имел толковище со знакомыми лекарями. Сии человецы обетовали изготовить спасительное снадобье менее чем за седмицу. Засим по воздусям оно будет перенаправлено к вам в обитель».
О, этот неподражаемый стиль шефа — выходца из духовного сословия! В переводе со шпионско-старославянского телеграмма гласила: сейф изготовят в течение недели. А упоминание о транспортировке «по воздусям» означало, что доставят его аэропланом. В Самарканд или напрямую в Алтынкан — этого Барченко не уточнял, но Вадим все равно подивился проявленной им расторопности и оперативности. Молодчина, Александр Васильевич! Не стал сопли жевать и выспрашивать, что да как. Знал, что Вадим Арсеньев за туфтой не гоняется и, если просит чего, то, значит, справа наиважнецкая.
К тому времени волчьи покусы подзажили и Вадим достаточно окреп, чтобы совершить переход назад в Янги-Таш, где дожидались Вранич, Павлуха и девицы-красавицы. Их судьба беспокоила его, он торопился привезти им провиант и обнадеживающие новости. Высидеть еще неделю в кишлаке до прихода посылки с сейфом было невозможно.
Мокрый обрадовался шансу избавиться от гэпэушника. Храбрись, не храбрись, а сотрудник карательных органов под боком — это как заноза в заднице.
Вадим зла на командира не держал, в какой-то степени даже сочувствовал. Служивые в отдаленном кишлаке — все равно что ссыльные. Замкнуты в утлом сельце, которое из конца в конец можно пройти минут за двадцать. Лишены мирских удовольствий, жарятся под солнцем, изнемогают от духоты и несвободы. Причем каторжане хотя бы в безопасности, а этих в любой миг могут пошинковать в мелкий винегрет. Или вон ветрюга налетит, похоронит живьем… Не позавидуешь!
Со снедью Мокрый не поскаредничал — отвалил сполна и муки, и риса, и вяленой верблюжатины, которой кишлак разжился, когда откопали занесенный бурей скот. Но лошаденок выделил самых плохоньких. Мотивировал тем, что их и так мало, бойцам не хватает, а как пешими против Керим-бека воевать? Кавалерист без коня — смехота. Все равно что матрос без корабля.
И опять же — не возразишь.
Взнуздали Вадим с Мансуром двух кляч, еще двух взяли для перевозки груза, навьючили на них, помимо съедобностей, пару бочонков со свежей водой (Вадим печенкой чуял, что буря могла задеть опреснительный агрегат, к тому ж, когда это в пустыне вода бывала лишней?) и почапали себе прочь от Алтынкана.
Скорость развивали ужасающе медленную. Мансур, покачиваясь на своем костлявом Росинанте, что-то брюзжал не то на фарси, не то на хинди. Зная его характер, Вадим не допускал мысли, что то были жалобы — скорее, неутомимый дервиш просил сонм небесных покровителей о милости и заступничестве. Оно бы, конечно, не помешало.
Заступники снизошли к молениям и послали компаньонам добрую дорогу. Дул освежающий, но не шквальный ветер, солнечный круг проглядывал в разрывах облачной плевы, слегка припекал, но не обжигал, а волков не было и в помине. Условия следовало назвать близкими к идеальным, однако Вадим сидел, как на иголках. Ловил ушами шумы, и представлялось, будто басмачи идут по еще не рассыпавшемуся следу и вот-вот настигнут…
Ан нет — то
