У бармена было морщинистое и брюзгливо-кислое лицо человека, тысячу раз слышавшего все это и составившего об этом окончательное мнение много-много лет назад. При появлении Дэвина он чуть приподнял бровь:
– Здорово, сержант. Заказывай.
– Да нет же! Все это ерунда! – сказал кто-то из зрителей. – Считай заново.
– Да пошел ты! Я что, нанялся? Сам считай!
– Что это за интеллектуальная полемика кипит на том конце? – спросил Дэвин.
Когда мы расселись, бармен протер перед нами стойку.
– Рой – вон тот, что стоит на коленях перед экраном, – утверждает, что «Нотр-Дам» лучше, потому что в ее составе меньше черномазых. Решили сосчитать.
– Эй, Рой, – завопил кто-то. – Защитник-то – негр! Разуй глаза!
– Хорошо, что я человек привычный, – сказала Энджи. – А то бы, пожалуй, сконфузилась.
– Можем перестрелять их всех, – буркнул Дэвин. – Глядишь, медаль дадут.
– Патронов жалко, – сказал я.
– Ох, извини, Томми! – воскликнул Дэвин, заметив, что бармен ждет. – Три пива и двойное виски.
Будь я не так близко знаком с ним, то решил бы, что он сделал заказ для нас всех. Однако меня не проведешь.
– Двойное виски, – сказал я.
– И мне тоже, – сказала Энджи.
Дэвин постучал нераспечатанной пачкой сигарет по тыльной стороне ладони, потом вскрыл ее, потом вытянул сигарету и протянул пачку нам. Энджи взяла. Я отказался – как всегда, с болью в сердце.
На другом конце длинной стойки Рой с вываливающимся из-под задранной синей рубахи бледным волосатым брюхом тыкал пальцем в экран с такой скоростью, словно подавал сигнал SOS на тонущем судне:
– Раз... два, три... четыре... пять, шесть! Еще один! Это будет семь! Восемь! Девять черномазых. Черным-черно! Черно, как в заднице.
Кто-то засмеялся. Всегда найдется человек, особо восприимчивый к юмору.
– Не понимаю, как этим придуркам удается выжить в негритянском квартале, – сказал я.
– У меня на этот счет имеется своя теория, – сказал Дэвин. Томми тем временем поставил перед ним три кружки пива и стакан с виски. Он не успел еще обслужить нас с Энджи, как виски исчезло в пасти Дэвина, который тотчас вслед за тем облапил запотевшую кружку и ополовинил ее. – Холодное. Так вот, теория следующая. Имеется два пути: либо перебить их, либо махнуть на них рукой – пусть живут, все равно не переделаешь. Мне представляется, что местные жители просто уже устали их убивать. – Он вылил в глотку вторую половину кружки. Его сигарета не догорела еще до половины, а двух третей заказа как не бывало.
Когда приходится пить с Дэвином, я неизменно чувствую себя как «Чиветт» со спущенной покрышкой, пытающийся догнать «Порше». Томми поставил по кружке перед Энджи и мной, налил Дэвину еще порцию виски.
– Мой отец любил захаживать сюда, – сказала Энджи.
Дэвин, что называется – в мгновение ока, опростал стакан.
– Почему перестал? – осведомился он.
– Умер. Дэвин кивнул:
– Тогда конечно, – и взялся за вторую кружку. – Кензи, а твой героический отец посещал подобные заведения?
– Он пил исключительно у Воуна на Дот-авеню. Больше нигде не бывал. И еще любил повторять: «Мужчина, который не хранит верность своему бару, ничем не лучше бабы».
– Тонко подмечено, – сказала Энджи.
– Никогда его живьем не видал, – сказал Дэвин. – Только на фотографии. Ну, где он вытаскивает двоих детей с десятого этажа горящего дома. – Присвистнув, он прикончил пинтовую кружку. – Я тебе так скажу, Кензи: если ты унаследовал хотя бы половину его мужества, то сумеешь отбиться.
На дальнем конце стойки грянул хохот. Рой, пьяно подпрыгивая на коленях, тыкал пальцем в экран, приговаривая: «Ниггер, ниггер, ниггер, ниггер». Скоро пойдут в ход шуточки насчет СПИДа.
Поразмыслив над словами Дэвина, я сказал: – Тронут твоей заботой.
Скорчив гримасу, он отправил третью кружку по тому же адресу, что и первые две. Потом опустил ее на стойку, утер губы салфеткой для коктейлей. Потом промолвил: «Томми», – и широко, молодецки взмахнул рукой. Бармен сейчас же поставил перед ним еще две пинты пива и порцию виски и, когда она исчезла, налил следующую. Дэвин кивнул, и Томми удалился.
– Заботой? – переспросил детектив, развернувшись ко мне на табурете. Прозвучавший в это мгновение смех принято, кажется, называть сатанинским. – Много ли проку от моей заботы? Не знаешь? Так я тебе скажу – никакого. Меня заботит, что Бостон нынешним летом расколется надвое и никакими силами этого не предотвратить. Меня заботит, что слишком много людей гибнет в слишком юном возрасте за пару кроссовок, шляпу и пятерку, на которые еле-еле купишь дозу самого паршивого кокаина. И что? А ничего. Они продолжают гибнуть. Меня заботит, что этим придуркам – большим пальцем он показал на посетителей бара – позволили в свое время произвести на свет себе подобных, таких же точно безмозглых кретинов, которым, впрочем, их кретинизм не мешает плодиться как кроликам. – Он залпом выпил виски, и я понял, что везти его домой придется мне. Дэвин все чаще затягивался сигаретой и, опираясь о стойку, явно больше доверял правому локтю, нежели левому. – Мне сорок три года, – проговорил он, и Энджи кротко вздохнула. – Сорок три! У меня есть ствол, есть значок, я каждый вечер бываю в зонах действия разных банд и прикидываюсь перед самим собой, будто что-то делаю. Однако моя озабоченность никак не влияет на то обстоятельство, что я ничего не делаю. Я вхожу в дома, и в меня стреляют, и дети плачут, и их матери поднимают крик, и кого-то убивают, а других арестовывают. А потом отправляюсь домой, в свою поганую маленькую квартирку, грею себе еду в микроволновке и ложусь спать, чтобы утром все начать сначала. И вот, – сказал он, – моя жизнь.
Я сделал Энджи знак бровями, и она слегка улыбнулась – мы оба помнили, как вчера в часовне она мне сказала: «И это – моя жизнь?» Что-то больно много народу решило в эти дни призадуматься над своей жизнью. Судя по Дэвину и Энджи, решение не самое блистательное.
– Поглядите только, как летит этот черномазый, – сказал кто-то на другом конце стойки.
– Чего ж ему не лететь, – отозвался Рой. – Он небось с двух лет привык от полиции улепетывать. Может, он и сейчас думает, что у него в руках не мяч, а краденый приемник.
Снова раздался смех. Бездна остроумия.
Дэвин теперь рассматривал их сквозь завесу дыма, поднимавшуюся от его сигареты. Он глубоко затянулся, порядочный столбик пепла упал на стойку. Дэвин словно и не заметил его, хотя половина пришлась ему на руку. Он допил пиво, снова воззрился на Роя и его соседей, и взгляд этот вселил в меня стойкое предчувствие того, что заведению сейчас будет нанесен материальный ущерб. Раздавил в пепельнице сигарету, выкуренную до половины, и встал.
– Дэвин, – сказал я и вытянул руку, почти коснувшись его запястья.
Он откинул ее в сторону, словно турникет на входе в подземку, и двинулся вдоль стойки. Энджи, развернувшись на винтовом табурете, провожала его глазами.
– Насыщенное событиями утро.
Дэвин дошел до противоположного конца бара. Один за другим посетители бара оборачивались, ощутив за спиной его присутствие. Он стоял, слегка расставив ноги, прочно упершись ими в пол, опущенные вдоль тела руки чуть покачивались, а кисти описывали небольшие круги.
– Прекрати, сержант. Только не здесь, – сказал Томми.
– Подойди сюда, Рой, – негромко произнес Дэвин.
– Ты мне? – спросил тот, слезая со стойки.
Дэвин кивнул.
Рой стал проталкиваться через толпу своих дружков, на ходу оправляя рубашку, но через секунду та, открывая живот, упрямо лезла вверх, словно незакрепленная портьера.
– Ну?
Прежде чем кто-либо заметил взмах и удар, рука Дэвина уже вернулась в первоначальное положение и снова повисла вдоль туловища. Голова Роя откинулась назад, ноги подкосились, и в следующий миг он уже лежал на полу, и кровь, заливая ему лицо, хлестала из разбитого носа небольшим фонтаном.
Дэвин поглядел на него и легонько потыкал носком башмака.
