Глава 3
Отъехав от своего дома на юго-западе Москвы, Резниченко торопился выбраться на проспект Вернадского, а там — на Комсомольский и гнать до ресторана «Трен-Мос», где и назначена встреча.
Торопился и сидевший за рулем охранник Володя. Он не мог не заметить беспокойства шефа, то и дело поглядывавшего на часы, и сам в итоге стал нервничать, вынужденно останавливаясь перед светофорами, стоявшими совершенно по-идиотски — через каждые тридцать метров извилистой дороги близ Парка Свободы.
И вот когда Володя с тяжелым вздохом остановил «волгу» перед очередным красным светом, появился этот пацан.
Он подскочил к «волге» справа, взявшись будто из теплого летнего воздуха. Худощавый и кареглазый, мальчишка наклонился к открытому боковому стеклу и оптимистично спросил:
— Помыть?
В руках он держал тряпку и пульверизатор с чистящим средством. Володя покосился на парня и процедил сквозь зубы:
— Отвали.
После чего снова нетерпеливо уставился на огни светофора. Резниченко же и не посмотрел на мальчишку, хотя сам любил напоминать при каждом удобном случае, что работать начал с тринадцати лет. Будь он в хорошем настроении, непременно отвалил бы чистильщику стекол пятьдесят тысяч. Однако сегодняшнему юному трудяге не повезло — Григорий Александрович был не в настроении. Он тоже смотрел на светофор, мысленно поторапливая смену цветов.
Пацан нахмурился и огляделся — других машин в этот довольно ранний час рядом не было, других клиентов не намечалось. Он не отходил от «волги», и Володя повторил более сурово:
— Отвали.
Вместо ответа мальчик неожиданно сунул Володе под нос свой пульверизатор и нажал на кнопку, выпустив в салон машины мощную струю газа. Обоим мужчинам, сидевшим в «волге», обожгло глаза и носоглотку, и они потеряли сознание. Володя навалился грудью на рулевую колонку, а Григорий Александрович замер, откинувшись на спинку своего сиденья. Загорелся зеленый свет, но они этого уже не видели.
Сделав свое дело и на всякий случай прикрыв ладонью собственный нос, мальчик отошел от машины. В этот миг появились еще двое — но не из воздуха, а из ближних кустов Парка Свободы. Один — маленький и худой, в круглых очках на узком лице. Второй — помоложе и покрепче.
Как раз второй и принялся за работу: открыл дверцу «волги» со стороны водителя, легко выволок оттуда бессознательного Володю и перетащил на заднее сиденье. Первый тем временем одобрительно хлопнул мальчика по плечу и сунул ему тщательно скрученную в трубочку стодолларовую купюру, которая тут же была проверена на свет (худой мужчина иронически улыбнулся), после чего немедленно исчезла в кармане грязных джинсов парня.
Молодой успел перетащить назад и Резниченко, усадив его и охранника так, что они легко могли сойти за спящих или слегка подвыпивших. Оглядевшись по сторонам и не обнаружив явных свидетелей происшедшего, молодой уселся за руль.
Худой, потрепав на прощание пацана по нечесаной голове, устроился рядом. Не обращая внимания на то, что светофор упреждающе горит красным, молодой резко надавил на газ, и «волга» понеслась по дороге, но уже явно не туда, куда ехал минуту назад Григорий Александрович Резниченко.
Мальчик посмотрел машине вслед, а потом, как его и учили, бросил использованный пульверизатор в ближайшую урну. Он достал из целлофанового пакета новый — теперь уже с чистящим средством — и занял прежнюю позицию. До позднего вечера он мыл машины. День оказался не слишком удачным, тем более что к одиннадцати подвалили двое чужих пацанов, а это уже слишком для не очень оживленной улицы.
В итоге мытьем машин он заработал куда меньше, чем легкие утренние сто баксов. Но если бы он знал действительную цену этих денег, то радовался бы гораздо меньше.
Когда луч света из электрического фонаря полоснул по глазам, это было как удар. Лицо Григория Александровича перекосилось в болезненной гримасе, он дернул головой, пытаясь избежать неприятного ощущения, и все-таки не ушел от назойливого луча, который настойчиво преследовал его, как охотник жертву. Григорий Александрович подался назад всем телом и внезапно полетел в бездонную пропасть, переживая наяву свой давешний сон.
На самом же деле Григорий Александрович просто упал вместе со стулом, к которому был привязан, на холодный каменный пол. От неожиданного удара он вскрикнул, но продолжил яростные попытки освободиться, еще не понимая, что надежно обездвижен прочной веревкой.
Ему не мешали — те двое, что сидели за стареньким письменным столом, молча наблюдали за бесполезными рывками Резниченко. На лицах у них не появилось ничего — ни издевки, ни сожаления. Молодой крепкий мужчина, который привез сюда Григория Александровича и Володю на заднем сиденье «волги», теперь сидел голый по пояс — в подвале было довольно душно. Его напарник, напротив, продолжал оставаться в аккуратной белой рубашке и черном галстуке. Его грустные голубые глаза внимательно наблюдали сквозь стекла очков за стихающим дерганьем лежащего на поду пленника.
Наконец Григорий Александрович прекратил шевелиться и замер, тяжело дыша и вращая зрачками, пытаясь оценить обстановку. Но лежал он неудобно и, кроме низкого потолка и серой стены, ничего разглядеть не сумел.
Тут худощавый мужчина в очках чуть привстал и снова направил луч фонаря в лицо пленнику. Григорий Александрович зажмурил глаза и сморщился. Заметив это, худой широко улыбнулся. Он положил фонарик на стол, так, чтобы луч высвечивал дальний угол подвала и больше не беспокоил растерянного и испуганного Резниченко. Григорий Александрович растерялся еще больше, когда услышал мягкий, почти ласковый голос:
— И как ты думаешь, Гриша, почему ты пал так низко?
— А? — изо рта Григория Александровича раздалось что-то неопределенное и хриплое, будто он разом разучился говорить. Но худощавому мужчине вовсе и не требовалось ответов лежащего на полу человека. Глядя куда-то в потолок, он продолжал медленно выговаривать слова, наполненные странным и зловещим смыслом:
— А свалился ты по одной простой причине, — пояснил он. — Ты слишком много суетишься. И в данном конкретном случае, и вообще жизнь твоя чересчур суетлива. Понятно?
Григорий Александрович решил промолчать, поскольку еще не совсем понимал смысл происходящего, а посему боялся торопить события и боялся ответить невпопад и тем самым прогневать неизвестного обладателя мягкого голоса. В своем не слишком удобном положении Григорий Александрович не мог видеть письменного стола и людей, сидевших за ним.
— Не слышу ответа, — констатировал худой.
Резниченко облизал пересохшие губы, пытаясь подыскать какие-нибудь слова для более-менее безопасной фразы. Он по-прежнему не мог понять, что же с ним произошло. Если его похитили с целью выкупа, то к чему такая витиеватость выражений? Не проще ли сразу поставить утюг на пузо? А уж если его собираются убить, то тем более…
Но о последнем варианте Резниченко предпочел не задумываться.
— Молчание — знак согласия, — сделал свой вывод худой. — Я рад, что наши взгляды по этому вопросу совпадают. Я надеялся на это, ведь ты был суетливым еще десять лет назад, таким ты остался и сейчас…
— Что?! — не выдержал Резниченко. — Кто здесь?!
— Твой старый друг, — охотно объяснил худой. — Даже можно сказать, очень старый. Хотя прошло уже достаточно времени, и я боюсь, что теперь ты не станешь называть меня другом… Было бы жаль. Ты ведь не узнал меня по голосу, а раньше узнал бы непременно…
— Кто это?!
— Поэтому я и заговорил о суете, Гриша. Ты погряз в житейской суете и позабыл о многих важных вещах…
— Например?
— Например, о своих старых друзьях. Или ты думаешь, что это не очень важная вещь? — Мягкость куда-то исчезла из голоса неизвестного, он стал напряженным, как струна. — В таком случае ты ошибаешься. Очень ошибаешься.
— Черт побери! Да кто это такой?! — Григорий Александрович едва не взревел от пытки неизвестностью, которая мучила его уже больше, чем стягивавшая запястья, лодыжки и грудь веревка.
— Так, значит, нет? Не узнаешь? — Худой вздохнул с притворной печалью. Он вздохнул и поднялся из-за стола. Мягко ступая по каменному полу кожаными туфлями, худой приблизился к Резниченко и встал над ним, широко расставив ноги. Теперь Григорий Александрович мог видеть лицо этого человека.
Несколько секунд ушло на то, чтобы сделать корректировку на время и прикинуть, как могло выглядеть лицо худого десять лет назад. Было трудно, но Резниченко все же совершил эту непростую операцию.
Сразу же после обряда узнавания Резниченко почувствовал, как у него учащается сердцебиение. Правое веко дернулось в нервном тике.
Худой так же внимательно смотрел на Резниченко, хотя на его лице не было заметно никаких симптомов волнения. Помедлив, худой произнес:
