— Вот это да! Ни хрена себе женщина! Отродясь такой не видел! Королева! — перехватило дух у Андрея Михайловича. Он сидел потрясенный, ошарашенный, сбитый с толку. Они видели Степановну сотни раз. Зимою и летом, в майке и в телогрейке, в брюках и в халате, но никогда не доводилось посмотреть на «нарядную. Увиденное поразило:
— Степановна! Да ты царица! — вырвалось у Михалыча восторженное.
— Ага! Сама королева овощного склада! — осмеяла саму себя и, поздоровавшись с соседями, села в кресло между ними.
— Ну, а мы, выходит, заугольные твои хахали. Нынче баньку закончили одному старому козлу. Средь людей — бывший генерал, а в своей семье и в ефрейторы не вышел. Во, не повезло мужику! Сын — сущий недоносок! Жаль, что не знаю его! Ох и вломил бы тому огрызку от тараканьей жопки!
— Мужчинки! Давайте не будем о неприятном! Сегодня у нас особый: Дарьин день! — появилась в зале Роза. Вся накрашенная, в облегающих штанишках, напоминающих рейтузы, в кофте, пестрящей лупастыми ромашками. Она поздравила свою задушевную подругу, звонко расцеловала ее, подала в подарок коробочку с перстнем и, нажелав кучу приятного, устроилась напротив Дарьи.
Соседи подарили Степановне духи и конфеты. Та приняла смущаясь.
— Ну, что, мужички, за нашу Дашу! Пусть она сыщет в конце концов свою судьбу, или удачу, а может, если повезет совсем, поймает счастье за хвост! — предложила Роза.
— А почему за хвост? — не понял Михалыч.
— Ну, за что поймает, как повезет. Счастье штука недолгая, легко в руки не дается. И удержать не всякий сможет.
— Ну это кому как, и смотря что считать счастьем, — не согласился Андрей Михайлович, оглядев всех, и добавил:
— В наше время иметь хорошего соседа тоже радость. А коль дружишь с ним, то и вовсе счастье.
— Жена предасть могет, дети навострились от родителев отрекаться. Особо, когда им это выгодно. А друг всегда рядом, — поддержал Петрович.
— Да будет вам, мужички, клясться друг другу в верности. Нет ее между людьми. И не пытайтесь убедить «меня в обратном. Мы с Дашей хорошо знаем цену клятв! Разве не так? — спросила Роза, хозяйка кивнула:
— Я уж давно никому не верю. Только себе. А почему, знаете? Вот работала я раньше здесь на заводе, на хорошей должности, зарплату имела приличную, семью. Муж был русским, соответственно и моя фамилия русская. А тут гонения на евреев начались. Может, помните начало восьмидесятых годов, когда всех евреев стали притеснять, увольняли с должностей, выталкивали из хороших квартир, не принимали в институт и называли пятой колонной. Ну, короче, предателями. Я не беспокоилась, внешне похожа на русскую, да и фамилия — Иванова. Но, предала подруга. Она одна знала, что я еврейка. Пошла к директору и тот велел мне написать заявление об увольнении по собственному желанию. Как мы бедствовали и голодали, даже теперь вспоминать больно. Но я уехала в Израиль. Не потому, что искала легкой жизни, муж воспользовался случаем, вернее, ситуацией, и выгнал меня, сказав, что я причина всех семейных? несчастий и мне нельзя жить со своими детьми, если желаю им добра. Мои дети поддержали отца тем, что не возразили ему ни слова. Никто не попытался защитить меня. И я списалась с родителями. Вскоре пришлось уехать. В своей семье создали такую обстановку, что каждый день стал мукой и непосильным испытанием. Мою койку из комнаты вынесли на балкон, потому что муж развелся и стал приводить женщин. Ванную и даже кухню от меня закрывали на ключ. Зачем? Я и до сих пор не поняла. Зато когда уезжал в семье устроили небывалый праздник. Я держалас до последнего, пока ни села в самолет. Уж там ревел до самого Тель-Авива. Ведь не просто уехала, меня выгнали отовсюду! Нас называли предателями, но были сами гонители? Я целый год приходила в себя и все не могла успокоиться. Хотя сразу устроилась на работу, неплохо зарабатывала, спасло то, что в Израиле не осталась одна. У меня появились хорошие друзья, какие тоже не с добра переехали в Тель-Авив. У нас образовалась своя колония переселенцев, беженцев, эмигрантов из России. Нам помогали адаптироваться, выучить язык. И я постепенно вжилась в новое окружение. В том помогли родители.
— Они живы? — поинтересовался Михайлович.
— Слава Богу! Оба живы и здоровы, — улыбнулась женщина.
— И давно в Израиле живешь?
— Без малого двадцать лет! Конечно, давно могла б вернуться в Россию! Но не хочу зависеть от конъюнктуры политиков. Кто за них поручится, что им завтра стукнет в голову, и не скажут ли как тогда — евреи, убирайтесь домой, в Израиль! Мне уже пятьдесят. Я не хочу снова стать переселенкой и начинать жить заново…
— А как же детва?
— Время все определило. В Израиле к детям относятся правильно. Их не держат в пеленках до старости. Достиг совершеннолетия, живи самостоятельно. И не жди помощи от родителей, не надейся на их поддержку. Я с этим смирилась, а потом согласилась и восприняла. Хотя и не сразу. Какое-то время помогала, высылала вещи, деньги, писала, но потом убедилась, что это игра «в одни ворота», и стала жить для себя, как все меня убеждали. Вот тут-то и спохватились детки. Они уже привыкли получать от меня поддержку, тут же все оборвалось, заголосили дуэтом, каждый день стали писать. А мне уже отвечать не хотелось. Почему, когда я страдала, они не вспоминали и забывали, что у них есть мать и она жива? Так вот и сыграла в молчанку с ними несколько лет. Решила, пусть сами научатся выживать, самостоятельно, иначе никогда не станут людьми.
— Так они ж при отце жили? Нешто он им не подмог? — удивился Петрович.
— И с отцом у них не сладилось. Выгнали и его с очередной потаскушкой, а трехкомнатную квартиру разменяли на две одинарки. Так и живут в них до сих пор, хотя у обоих появились дети. Ютятся как муравьи. Ну, да их проблемы решать не собираюсь. А и к себе никого не зову. Отвыкла от них, отболела. Теперь уж совсем иначе на все смотрю. Нельзя жить надуманными условностями…
— А мужик твой жив?
— Куда он денется? — рассмеялась Роза.
— Видела его?
— Ну да! Мы недавно с Дарьей в ресторане были. Отмечали мой приезд. Так вот и бывший там оказался. Глянула, едва узнала козлика. Совсем замухрышкой стал. Куда что делось? Облинял и выгорел. В морщинах, как в паутине, будто дворовый кот с помойки, весь грязный, сальный, потрепанный и помятый. Меня он мигом узнал. Помнишь, Даш, как подвалил к нашему столу поганец?
— Ну, как же! Круто ты его отшила тогда. Он не знал, куда ему поворачиваться! Ослеп вконец. Хорошо, что баба помогла. Подскочила фурией и мигом за шиворот прихватила. Обозвала лидером, мудозвоном, из кабака пинком вышибла. После такого хоть стреляйся. Теперь ему в городе нигде не покажись!
— А ведь было время, когда он меня унижал. И тоже брал за шиворот. Мне некуда было деваться. Виновата оказалась лишь в том, что родилась еврейкой. Хотя понимала, ни в том причина. Это был только повод к развязке, — вздохнула женщина.
— Ты все еще любишь его?
— Да что ты? Давно отгорела. Жаль лишь годы. Их не вернешь, а жизнь слишком короткая и в ней уже ничего не исправить.
— А пошто другого мужука не завела? — поинтересовался Петрович.
— С мужиками нет проблем. А вот мужа уже не надо! Женщина живет и цветет, пока свободна от семьи! И только в ней получает она все болезни, горести, беды и всякий день понемногу умирает. Но это никого не чешет. Потому что в семье каждый живет эгоистом и тянет одеяло на свои плечи. А до того, кто рядом, никакого дела нет. Не удержал одеяло, замерзай и умирай, потому что нельзя в этой жизни быть добрым и слабым. Такие всегда мало живут.
Мужчины, слушая Розу, переглянулись. Женщина говорила горькую правду. Обо всех…
— Ну, ладно, завелись базарить про тяжкое. А ить не на поминках, на день рожденья пришли. Зачем хозяйку в скуку сунули? — вспомнил Петрович.
— Молодчага зайка! А ну, давай оторвемся по полной программе! Прочь всех мужей! Пусть будут хахальки! Пошли потанцуем! — поставила лихую музыку, выдернула с кресла Петровича, поставила его посередине зала и пошла нарезать круги вокруг него резвой кобылкой, подергивая ягодицами в такт музыке.
— А ну, Петрович, не оплошай, не подведи! Шевелись шустрее! — подбадривал Михалыч друга. Тот смотрел на Розу крутыми от удивления глазами и пятился спиной к стене. Ему казалось, что вошедшая в азарт женщина собьет его с ног одной сиськой, а если вторую не придержит, и вовсе устроит сотрясенье мозгов. Баба оказалась на голову длиннее Петровича, и это обстоятельство серьезно пугало человека. Он не умел танцевать как Роза, а потому мелко и неуверенно перебирал ногами, смотрел, как ему вернуться в кресло. Но тут встала Дарья и вытащила за собою Михайловича. Тот засучил ногами, застучал пятками, хлопал себя по ляжкам и заднице, крутился бесом вокруг женщин, ухал, присвистывал, танцевал вприсядку и не давал Петровичу попасть задницей в кресло:
