– Я предположил бы захват детей детского дома в заложники с целью принудить власти к каким-то определенным действиям. Не глупый ход со зрителями «Норд-оста», когда не было предъявлено конкретных требований. Простое привлечение внимания к своим проблемам привело уже к осуждению подобных действий всеми нормальными странами. Этот урок поняли и Басаев, и Масхадов. Если сейчас нечто подобное повторится, то требования выдвинуты будут обязательно. Какие требования? Это уже вопрос второстепенный...
– Зураб? – спросил Басаргин.
– Я склонен согласиться с мнением Виктора. – Чеченец посмотрел на колоритного Доктора с нескрываемым уважением. – Но я не вижу здесь роли Заремы и Арчи. А эта роль, несомненно, должна быть значимой. Слишком много внимания им уделяется. Хотя при таком варианте событий они могут вписаться каким-то способом в общие действия...
– Каким образом?
– Дети-сироты детского дома... Сирота Арчи...
– Он не сирота, у Арчи есть мать.
– Тем не менее его нельзя считать полноценным ребенком. Глухонемой вследствие действий российского спецназа. Очень характерный пример несчастного... Есть какая-то неуловимая связь, на которой можно сыграть при желании. Тогда сюда же вписывается и писатель Рафаэль Темирканов. Он уж постарается раздуть из такой истории большой костер...
– Любая подобная ассоциация должна быть до конца выверенной и точной.
– Ажигову, думаю, не стоило большого труда найти полного сироту, не имеющего ни отца, ни матери, – добавила Александра. – Такой человек не остановится перед тем, чтобы самому «сделать» такого сироту... Мне кажется это предположение мало обоснованным.
– Андрей? – продолжил Басаргин опрос.
– Нам нельзя забывать, что одновременно планировались и другие акции. В местах, которые мы не знаем. И у нас нет оснований предполагать захват заложников. Впрочем, одно другому не мешает, и захват можно осуществить одновременно с несколькими терактами в людных местах, пригрозив серией повторных взрывов, если требования не будут выполнены. А что касается вероятной цели террористов, то я предпочел бы обратиться в «Альфу». Там есть возможность прибегнуть к официальным каналам по добыванию информации. И недурно было бы послать в детский дом квалифицированного минера...
– Да, сами мы пока плаваем... – согласился Басаргин и взялся за телефонную трубку, так и не выложив свои соображения собравшимся.
Зарема отчетливо вспомнила, что совсем недавно у нее была забинтована вся голова. И ничего она не могла увидеть, кроме темно-серого, давящего своей мутностью фона, потому что повязка плотно закрывала даже глаза. И сейчас она глаза открыла, готовая опять ничего не увидеть, и собиралась отнестись к этому спокойно. Может быть, именно от неожиданности свет и ударил в глаза такой адской болью. Яркий и жесткий, словно хрустящий, искусственный свет...
– Мы в себя пришли? Это хорошо... Это прекрасно... – сказал мужской голос, который она где-то уже слышала. Кажется... Да-да, именно этот человек что-то говорил о том, что он прилетит сюда от пограничников. А потом еще что-то обещающее говорила про этого человека женщина-врач. – Вам хорошо сделали первую операцию. Очень хорошо. Я просто рад за вас. Но теперь вам придется потерпеть еще немного... Еще одна маленькая и очень тонкая операция... И жизнь вам покажется великолепной и восхитительной... Я вам обещаю это... – Рука у мужчины сильная и тяжелая, она грузом легла на плечо, заставляя до боли напрячь шею. – Маску...
Чьи-то руки с двух сторон протянулись над ее лицом, закрывая яркие лампы, что-то накрыло ей рот и нос, сначала мешая дышать, потом она все-таки задышала чуть резковатым и приторным сладко-кислым воздухом и для самой себя неожиданно почувствовала вдруг необыкновенную радость и легкость во всем теле. Такую легкость, какая бывает, наверное, у птицы во время парения над горами... Мир куда-то отодвигался, отодвигался от нее, уходил стремительно вдаль и мельчал не только деталями, но и ощущениями. Мельчали люди со своими заботами, тускнел с увеличением расстояния свет над операционным столом...
А Зарема в самом деле чувствовала себя птицей, парящей под облаками...
* * *
– Капельницу можно снимать. И глюкозу ей поставить не забудьте... – распоряжается очень усталая женщина. Такая усталая, что ее состояние выдает даже голос.
– Успокаивающее еще ставить?
– Сколько ж можно. Она и так уже двое суток спит. Пора к жизни возвращаться. Только на ночь...
Скрипнула, закрываясь, дверь, но не хлопнула, как ожидалось.
Чьи-то мягкие, но сильные руки взяли ее за локоть, развернули его, и Зарема поняла, что сейчас будут ставить укол. Жгут туго перетянул мышцы выше локтевого сгиба. Игла с трудом нашла вену.
Она открыла глаза.
– Проснулась? – Полная пожилая медсестра покивала щекастой головой, отчего колыхнулся ее тройной подбородок. – Я уж по опыту знаю: кто с рассветом после операции проснется, тому долго жить... Долго жить, дочка, будешь... Такой красавице-то что ж не жить...
Зарема помнила, что недавно совсем, несколько часов назад, до того, как летала птицей, просыпалась среди морского прибоя и тогда звала Арчи, но не смогла вспомнить, что ей сказали про сына. Сейчас беспокойство за него вернулось лавиной.
– Арчи где? – прошептала она.
– Что? – не расслышала медсестра.
– Арчи...
– Сын, что ли? У себя он... В детской палате... Пока ты тут по операционным переезжаешь, ему уже и гипс снимут. Ты же после операции двое суток уже без сознания. И до этого трое суток... Скучает он, говорят... Сидит молча, на дверь смотрит... Чуть в себя придешь, я приведу его.
Двое суток... И до этого трое... А ей казалось, что несколько часов.
– Приведите... Сейчас...
– Сейчас нельзя. Врач увидит, попадет мне.
Зарема еще некоторое время пролежала молча, вспоминая, что же такое важное ей еще необходимо узнать, что спросить надо, чтобы чувствовать себя хоть чуть-чуть спокойнее. Наконец сообразила, воспоминание подошло вплотную, хотя и не встало стеной рядом, а только колыхалось где-то за головой, где его было почти не видно.
– А Зураб? Милиционер...
– С тобой которого привезли? Тяжелый он... Шибко его побило... Не знают, выживет ли... Его хотели в Ростов отправить, да, говорят, транспортировать нельзя. Опасно...
Медсестра поправила подушку под головой у Заремы. Осторожно, боясь перевязанную голову потревожить. Руки у нее добрые. Не причиняют боли. Есть такие руки, Зарема знает.
И вдруг вспомнился разговор с обладателем очень неприятного голоса. Человек пытался что-то узнать про взрывчатку. Что-то спрашивал ее. И грозил, что сына она не увидит. Как хорошо было, как спокойно было жить, даже боль перенося, но не вспоминая этот разговор. Такой тревожный разговор. Своей непонятностью тревожный. О чем ведут люди речь? Что, кто-то считает, будто это Зарема устроила взрыв?
И тут она поняла, что именно так все и считают...
* * *
Она надеялась, что произошло чудо...
Ей так хотелось верить в чудо, что она почти поверила в него. Вспомнились слова, произнесенные сыном перед самым взрывом, вспомнилась радость от услышанных слов, вспомнилось, что никто из врачей и медсестер, у которых она спрашивала про Арчи, не назвал его глухонемым. И Зарема ждала чуда, ждала, что сын заговорит. Это стало бы для нее лучшим лекарством. Ведь они не виделись уже десять дней. Через четыре дня мальчику снимут гипс и бабушка заберет его из больницы. Так сказала медсестра. А она, Зарема, проваляется здесь не меньше двух месяцев. А потом...
Что будет потом – не знал никто. Каждый день в палату приходил офицер ФСБ. Тот самый человек с неприятным голосом и с еще более неприятными рыжими и колючими глазами. Подолгу задавал вопросы, на которые никто не мог дать ему точный ответ, и уж тем более Зарема, потому что она, в последние месяцы своей жизни совсем ушедшая от окружающего, и не слышала, казалось, о людях, про которых офицер спрашивал. Когда же он спрашивал о событиях определенных, она тоже ответить ничего не могла. А что она могла, в самом-то деле, рассказать о найденной у нее в кармане тысяче долларов, если сама только в вечер взрыва обнаружила их и поспешила с таким же вопросом к Зурабу...
Много рыжеглазый спрашивал и про Зураба. Должно быть, и его подозревал, раз подозревал ее. Нехорошо спрашивал. Зарема вспоминала лицо Зураба, когда он озабоченно сводил брови, выслушивая ее рассказ о сломанном дверном замке, о тысяче долларов, так неожиданно попавшей к ней в руки. Это вызвало у Зураба беспокойство. Он даже спросил, хорошо ли осмотрела Зарема комнатушку. И обеспокоился еще больше, когда узнал, что она вовсе ее не осматривала. И заспешил туда.
– А как же вы комнату не осмотрели? – щуря рыжие глаза, спрашивал офицер ФСБ, словно мысли ее подслушивал. – Любой человек посчитает естественным в первую очередь под кровать заглянуть. А вдруг там кто-то прячется...
