Ознакомительная версия.
Тут Витька вскочил — скорее от непреодолимого смущения, чем от волнения за Лехину судьбу.
— Я все-таки схожу посмотрю, что с ним. — Ленка только фыркнула вслед.
Витька подбежал к воде, было уже темно. Лехи нигде не было видно. Витька встревожился, окликнул оставшуюся компанию, но и там его не было.
— Эй, Иван, сбегай посмотри к остальным, Леха не там? — крикнул Витька, а сам полез в теплую воду.
— Да чего с ним случится? — лениво протянул Иван.
— Он вроде купаться шел, — крикнул Витька и нырнул.
Тут вдруг метрах в тридцати от него показалась Лехина голова. Показалась и сразу снова скрылась под водой. Оставалось только удивляться, как он смог заплыть так далеко. Но времени на удивление не было. Витька что есть силы поплыл в ту сторону, тщетно ожидая, что голова покажется снова… Он почти сразу нашел Леху — своими длинными нечесаными волосами, за которые его то и дело ругали в школе и постоянно попрекали родители, тот зацепился за корягу, и только поэтому его не унесло течением. Витька тащил на себе Леху до берега, казалось, несколько часов…
Вот тогда было действительно страшно. И когда приехала «скорая», и когда все бежали за носилками по коридорам больницы — Витька мокрый, в одних плавках. И когда еле смогли разжать Лехину руку, в которой были зажаты две кувшинки. И когда ждали, что скажет врач, — тогда тоже было страшно. А когда врач вышел и сказал, что можно уже не ждать, что все уже кончено, — страшно не было. Было именно что странно.
После гибели Лехи Витька чувствовал себя виноватым. То есть на людях-то он был как всегда: шутил, болтал, веселился… Но скорее машинально, чтобы не возвращаться в памяти снова и снова к тому роковому вечеру. А вот Ленка, кажется, себя виноватой совсем не чувствовала — порыдала-порыдала на похоронах, положила на могилу две кувшинки и забыла. Даже пыталась к Витьке подмазаться, но он ее отшил — довольно грубо. Видеть Ленку ему с тех пор было особенно неприятно.
Поэтому он даже скорее обрадовался, получив повестку. Мама, конечно, отпускать не хотела, отец настаивал на поступлении в школу милиции. Но больше всего на свете Витьке хотелось уехать отсюда куда-нибудь, где он никого бы не знал и его никто бы не знал. И, получив назначение в Чечню, Витька совсем не был огорчен — ему казалось, что если не собственной смертью, то хотя бы риском сумеет заставить замолчать чувство вины. А уж потом для рефлексии и вовсе не осталось ни времени, ни сил. Только одно не давало ему покоя…
Ленка пришла провожать его на вокзал, отозвала в сторонку.
— Чего тебе? — хмуро спросил Витька.
— Я понимаю, что он был твой друг. — Витьке не нужно было спрашивать, о ком речь. — И все получилось ужасно… Я знаю, что это из-за меня. Но… ты мне действительно нравишься. Можно я тебе буду писать?
И она писала — раз в месяц или два. А потом и он ей начал писать. И вот до дембеля осталось всего три месяца, а он так и не решил еще, как ему быть с Ленкой. А оказалось, что решать и не нужно…
Вдали на дороге показался клуб пыли, медленно к нам приближающийся. Приглядевшись, я разглядел в этой пыли автомобиль — такой же «газик», как у нас. Это была первая машина, которую мы встретили на дороге, но за последние сутки я уже привык к этому, хотя, казалось бы, это должно меня удивлять после тесно населенной разнообразными средствами передвижения Москвы.
— Свои, надеюсь, — кивнул я Витьке на дорогу.
— Кто ж еще? — ответил он. — Сейчас уже спокойнее все-таки стало. А по этой дороге уже давно только свои ездят.
В машине было тесно. Шутка ли — вместить семерых взрослых мужиков в не слишком-то просторный «газик». Особенно если учитывать, что у каждого из них по тяжелому автомату на шее.
— Черт, — выругался сплошь заросший черным густым волосом водитель на своем языке. — Принесла их…
Тут и все остальные заметили машину, едущую навстречу.
— Говорил, не ездит никто, — заметил ему самый старший и, пожалуй, самый здоровый здесь чеченец, весь седой.
— Почти не ездит, — огрызнулся шофер.
— Делать что будем? — спросил третий, единственный русский в машине.
— Заткнись, — зло прохрипел водитель.
— Ты молчи, коли виноват, — остановил его седой сурово.
— Ненавижу… Русская сволочь, — сквозь зубы процедил шофер — на русском.
— Козел, — так же зло сказал русский. Видно было, что такие отношения у них давно и к ним все привыкли.
— Оба молчите, — строго и резко оборвал седой. — Знай себе едь, — добавил он шоферу. — Их там всего-то два человека.
Чужой «газик» был уже рядом. Витька нахмурился. Спустя полсекунды и я разглядел, кто едет в машине.
— Надо на пост передать. — Витька включил рацию. — Говорит Восьмой…
«Газик» уже почти поравнялся с нами. Их волосатый шофер вдруг изменился в лице, снял руки с руля и дал по нашей машине очередь из автомата.
Витька прибавил газу.
— Вот суки, — сказал он.
Чеченцы развернулись и погнали за нами. Витька передал мне свой автомат:
— Умеешь?
— Приходилось. — Я высунулся из окна, вспоминая свой недолгий опыт общения с «калашниковым». К пистолету, знаете ли, привык. Я дал очередь по колесам, отлично понимая, что всю их ораву уложить будет сложнее, чем заставить их отстать.
Их «газик» никак не хотел отрываться, а теперь они стреляли уже почти все. Я успел заметить среди них русского, когда меня вдруг тряхнуло и машину резко повело к обочине. Я взглянул на Витьку — он лежал головой на руле, по лицу струилась кровь. Сзади раздался взрыв — чеченский «газик» полыхал огнем. Значит, я все-таки попал…
Наша машина перевернулась и покатилась с крутого склона.
Не знаю, сколько времени прошло, когда я очнулся. Скорее всего, не больше нескольких минут. Наш «газик» стоял всего в паре десятков метров от дороги, видимо, перевернулся раз и встал обратно на колеса. И видимо, Витька успел дать по тормозам. Я взглянул на Витьку — он не шевелился. Я попробовал подвигать конечностями — вроде все кости целы. Пульс у Витьки не прощупывался. Но он до сих пор продолжал улыбаться.
Я посмотрел на дорогу — там догорал чеченский «газик».
— Восьмой, Восьмой, — надрывалась рация. — Что у вас там?
— Говорит Гордеев, — ответил я. — Шофер погиб. Эти… боевики, кажется, тоже.
— Какой Гордеев? — орала рация.
«Ну „какой“, „какой“, — почему-то подумал я равнодушно. — Гордеев, Юрий Петрович, хомо сапиенс обыкновенный…»
Я сам довел машину до Чернокозова — мы были уже не очень далеко от него. Тело переложил на заднее сиденье, накрыв одеялом, которое обнаружил в салоне. А в изоляторе меня первым делом подвергли допросу — как все произошло и не заметил ли я чего-нибудь странного. Как будто меня каждый день чеченцы расстреливают, а в этот раз как-то по-другому, нежели обычно. Допрос этот был, разумеется, не первый в моей жизни, но так я к ним и не привык за долгое время, причем не люблю как быть допрашиваемым, так и допрашивать. Так или иначе, в Чернокозове мне пришлось пережить еще несколько неприятных минут.
Ну а потом мне с самым невинным видом сообщили, что машина отсюда в Грозный уезжает через час и если у меня здесь какие-то дела, то нужно с ними поторапливаться, потому что следующий шанс уехать представится не раньше чем через пару дней. Меня это, конечно, не устраивало. К счастью, протоколы допросов Магомадова я нашел очень быстро, но просмотреть их на месте не успел.
На этот раз я погрузился в грузовик, в котором кроме меня ехало еще с десяток солдат. Ворота пропускного пункта захлопнулись за нами, и скоро изолятор, огороженный высоким каменным забором с колючей проволокой, скрылся в густеющей темноте. Я трясся в кузове, крепко прижав к себе добытые документы, пока не уснул.
Проснулся я оттого, что меня трясут за плечо: приехали, мол. Сонный, я вылез из кузова. И понял, что идти мне в общем-то некуда. Грузовик сразу уехал, да и вряд ли меня бы пустили ночевать в часть. Не идти же к Перелейко, в самом деле. Кроме того, сомневаюсь, чтобы он работал до… я посмотрел на часы… половины одиннадцатого вечера. Хотя я частенько позволяю себе подобную роскошь.
Да-а, положеньице. В разные ситуации мне приходилось попадать, но вот в роли бомжа я еще, кажется, ни разу не был… Хорошо, что лето и ночи здесь сравнительно теплые. В крайнем случае можно и на улице переночевать. Но надеюсь, до крайности я все же не дойду. Для начала стоит поймать машину, что в Грозном тоже не так просто, как в Москве. Но через пару минут рядом со мной остановилась потрепанная «девятка».
— Гостиницы есть у вас здесь? — спросил я, наклонясь к окошку.
— Переночевать негде? — обрадовался водитель. — Давай ко мне. Недорого возьму, дешевле, чем в гостинице.
Мне, конечно, не особенно улыбалось спать неизвестно где, но все же лучше, чем под открытым небом. А что касается гостиницы — стоило представить, сколько формальностей нужно будет пройти в гостинице города, который находится на военном положении, как ехать туда сразу расхотелось. Поэтому я мысленно махнул на все рукой и сел в машину.
Ознакомительная версия.
