— В общем мне надо срочно слетать в Ленинград. Хотя бы на один день.
Шиковец долго дышал в трубку. Я испугался, что он заснул.
— Стало быть, ты не считаешь себя в отпуске, — спросил он наконец. Мне показалось, в голосе его прозвучало удовлетворение. — А к кому явишься в Ленинграде?
— К родственникам… друзьям. Осторожно.
— Ну ладно. Запиши адрес. Учти, командировки дать не могу. Сам старайся.
Ну вот, обошлось. Я опасался, что он откажет, а я в ответ наговорю глупостей.
На «Онегу» вернулся рысью. Валера, расставив босые ноги, поливал палубу из шланга.
— Опять будет жара. А механик обещал дождь на все лето, — сказал он. — Знаток из деревни! «На Самсона дож, семь недель тож», «Много мошек, готовь лукошек», — передразнил он нашего волгаря. — Народные приметы!
Я отозвал Валеру в каюту.
— Нужны деньги. Срочно. Можешь?
Захлопали огромные — за стеклами очков — ресницы.
— Конечно. Я понимаю. Личные дела, да?
Удалось наскрести полсотни. Через несколько минут я выдержал разговор с Кэпом и едва успел на такси. Конечно, в аэропорту у кассы стояла очередь, а над очередью красовалось объявление о том, что билетов нет. Но едва я стал протискиваться, как меня тронул за плечо парень в кожаной куртке. От него пахло бензином, а на лбу отпечаталась красная полоска от мотоциклетного шлема.
— От Шиковца, — сказал он. — Получи билет у диспетчера. Забронируй обратный рейс в транзитной кассе.
В самолете у меня было достаточно времени, чтобы поразмыслить над противоречивым характером своего строгого начальника.
Встреча с Ленинградом всегда похожа на чудо. Но на этот раз я не успел заметить ни Исаакия, ни Университетской набережной. Такси пробежало город, вырвалось на Васильевский остров и застряло в геометрически правильной паутине улиц. Это было царство прямого угла.
Я поднялся на пятый этаж серого безликого дома.
Дверь открыла мать Юрского. Для женщины сорока лет, к тому же переживающей несчастье, она слишком смело обращалась с косметикой. Я сказал, что знаком с ее сыном и пришел узнать, почему он не появляется.
Она провела меня в комнату, поправила прическу и неожиданно всплеснула руками.
— Не углядели мы Славика, не углядели!
Жест показался театральным. Похоже было, она не знает, как выражать горе, и поэтому прибегает к сильным приемам. Быть может, эта женщина еще не поняла, что произошло.
— Не углядели мы! — повторила она.
Многозначительное местоимение перекладывало часть ответственности и на меня Что ж… В комнате чувствовалось отсутствие мужчины, хозяина. Вдовья доля, горькая русская доля, наследство войны, доставшееся многим, очень многим.
— Убежал Славочка, убежал. Только записочку оставил: «Мамуля, вернусь не скоро, а может, никогда».
— Куда убежал? — спросил я, желая поскорее прервать жалостливый речитатив.
— Кто знает? Может, во флот. Он давно хотел убежать во флот и даже с приятелем договаривался, с соседом Алешкой. Милиция уже расспрашивала. Он у моего двоюродного брата какую–то иконку взял, вроде бы ценную. Господи, это ж от баловства.
— А больше ничего не взял?
Наверно, я переборщил с расспросами. Она спросила довольно сухо, изменив тон:
— Где же вы с ним познакомились и сами откуда?
Я рассмеялся и, вытащив из кармана цепочку, покрутил ее вокруг пальца. Эта цепочка, увешанная всякими заграничного происхождения брелочками, с автомобильным ключиком, не раз выручала меня. Она была противовесом профессиональному любопытству. Брелочки позванивали о легкомыслии, ключик свидетельствовал о прочном материальном положении. И то и другое не вязалось с представлением о сотруднике угрозыска.
— Он любит автомобили. Я тоже.
— Понимаю, — сказала она с облегчением. — Молодежь сейчас очень интересуется машинами. Век техники!
Работа в угрозыске неизменно прививает навыки беглых характеристик. Скорее всего продавщица, думал я, посматривая на хозяйку. У тех, кто стоит за прилавком, вырабатывается особая сутулость. Выпрямляясь, они откидывают корпус назад, чтобы сбросить тяжесть с затекшей поясницы… В доме много дорогих вещей, аляповатых и безвкусных.
— Вы, кажется, в магазине работаете?
— В аэропорту, в буфете.
— Хорошая работа!
— Да где уж, где уж! — возразила она и, вытерев глаза, взглянула на платок. — По суткам дома не бываю. Ну, правда, о Славике забочусь, вещички у него что надо.
Война еще ходит по домам, подумал я с горечью. Может быть, она не стала бы пустой, вздорной бабенкой, будь рядом с ней крепкий и сильный мужчина.
— Славочке все условия стараюсь создать, — продолжала тараторить женщина. — Вот, пожалуйста. Это его уголок. Здесь уютно, правда?
Я окинул взглядом уютный «уголок». Рисунок брига на стенке, секретер. Две полки с книгами. Жюль Берн, Мопассан. Двухтомный Джозеф Конрад, затрепанный. Множество пестрых журналов: «Пари–матч», «Квик»… Наверно, мамаша приносила из аэропорта. Что ж… Читай, коли голова на месте. Но ведь он небось, слюнявя пальцы, рассматривал лишь рекламу и полуголых девчонок. «Изящная жизнь», как же!
К секретеру был приколот квадратный листок бумаги. Эдакий самодельный плакатик, изображающий характерный силуэт Петровской кунсткамеры. И надпись: «Мир — кунсткамера, люди — экспонаты. Ст.Юрский».
Ох, позер…
— Я как–то не мог понять, чем он увлекается, кроме автомобилей, — сказал я, покручивая цепочку.
— Славик… Славик… Знаете, он стал таким замкнутым. Возраст, наверное.
— Вы хорошо зарабатываете?
Она пожала плечами и усмехнулась. Автомобильный ключик и брелочки чем–то незримым роднили нас. Очевидно, в ее глазах я был человеком, понимающим, что радости жизни не всегда даются открытым путем.
— У буфетчицы сложная работа…
— Да, конечно.
— Иногда помогал дядя Славика. Он хорошо зарабатывает. Профессор!
В словах промелькнул оттенок презрения и застарелой родственной вражды.
— Ну уж и дядя! — сказал я в тон.
— Вы знаете, да? — живо спросила женщина. — Действительно. Когда Славик окончил школу, я пошла к 6paiy и попросила, чтобы устроил его в институт. У брата много связей в этом «ученом мире». Знаете, он сказал, что не может. Родной двоюродный брат! Он презирает меня. Конечно, я женщина простая…
Вот здесь я почувствовал неожиданную гордость. Но если человек кичится своей «простотой», значит он не так уж прост.
— Получает большущие деньги, а живет… Откровенно сказать, хуже меня. Все тратит на пустяки. Какие–то экспедиции, берет студентов за свой счет. Без царя в голове.
— Пора! — сказал я себе, пряча цепочку в карман. — Пора.
Мне захотелось прервать поток глупых слов. Не в этом ли причина разлада, происходившего в душе парня? Бессребреник был представлен в его глазах чудаком и скопидомом. И тут же рядом — торжествующее мещанское благополучие, основанное на граммах недолитого коньяка. И оправдательная «философская база»: все, мол, так поступают. А кто не так, тот, мол, помешанный.
Действительно, мир мог показаться ему кунсткамерой.
— Как вы думаете, Славик скоро вернется? — спросила она так, будто ее сынок, решив пошалить, запрятался в багажнике «моей машины».
В том же доме я отыскал приятеля Юрского, восемнадцатилетнего Алешку, застенчивого веснушчатого парня.
— Мы со Славкой редко встречались последнее время, — сказал он.
— Может быть, он уехал, чтобы устроиться матросом? Вы ведь с ним хотели во флот!
— Если бы матросом, то он пошел бы со мной работать в порт. Я па буксир устроился пока. А в военкомате обещали, что возьмут в военно–морские силы. Я его уговаривал — давай вместе.
— А он?
— Ерунда, говорит. Не хочу, говорит, размениваться по мелочам. Вы еще обо мне, говорит, услышите!
9
Дядя жил недалеко от Аничкова моста. Не доезжая нескольких остановок, я вышел из троллейбуса. В запасе оставалось еще по крайней мере полчаса, а Ленинград создан для неспешной ходьбы. Подобно поэзии, он не терпит суеты.
Легкие контуры каменных громад вставали, как мираж, как облик задумчивой и благостной земли. Я пил ленинградский воздух и завидовал людям, для которых эти улицы были домом.
«Граждане! При артобстреле эта сторона улицы особенно опасна». Надпись, оставшаяся с давних времен, ворвалась в тихий мир, как снаряд, полет которого потребовал двадцати лет.
Но в барочных завитушках дворцов гнездились и ворковали голуби. Колоннады Казанского собора охватывали толпу, словно две руки. Зеленые округлые кроны лип были легки и, казалось, вот–вот поднимутся к небу, как стайка воздушных шариков…
Эти улицы рождали ощущение, что весь мир полон гармонии и покоя.
Близ Гостиного двора была толчея, здесь царило ощущение вечного праздника.
Я не знал, что несколько дней назад в то же полуденное время тот же перекресток пересекал человек по фамилии Лишайников… По крайней мере в паспорте его была проставлена такая фамилия.
