«Еще минут десять, - подумал я, - и можно уходить. Сила, хоть и отморозок, но навряд ли скажет ментам, кто и за что его так приложил. Свидетели нашей беседы сидят по квартирам, и пока их найдут и опросят, времени пройдет много, да и вряд ли они скажут что-нибудь такое, что поможет милиции отличить меня от других мужчин среднего роста, одетых в куртку, джинсы и кроссовки и особых примет не имеющих».
- Ну, здравствуй, Алексей!
Я обернулся. Передо мной стоял мастер-резчик, что работал за освещенным столом в углу зала.
- Пришла пора нам познакомиться, - он вытер ладони о фартук. - Демушкин, А. А. Вы, я знаю, Алексей Костюков, по прозвищу Кастет.
Я кивнул.
- Пойдем со мной, там собрались друзья, - мастер протянул мне руку, и я невольно подал свою.
Все происходящее казалось нереальным, взятым со страниц романов Дюма или Сабатини, недаром же действие происходило в переплетной мастерской, в окружении старинных фолиантов.
Я встал, чтобы идти за мастером и напоследок оглянулся - у окна стоял французский бульдог и пристально смотрел мне в глаза.
Мы прошли мимо рабочего стола, на котором лежала почти законченная гравюра на дереве - рыцарь в старинных доспехах поражает длинным копьем дракона, чей могучий чешуйчатый хвост взвился вверх и готов нанести удар в спину рыцаря. Исход в этой схватке был далеко не предрешен.
- Георгий Победоносец? - спросил я у мастера.
- Все не так просто, Алексей, - ответил он и, хотя его лицо находилось за пределами света, мне показалось, что он улыбнулся. - Сюда, пожалуйста!
Он распахнул дверь, за которой обычно находится кладовая или раздевалка, где оставляют чистую, уличную одежду, чтобы переодеться в спецовку.
Небольшая комната была ярко освещена, особенно по сравнению с полумраком мастерской, и глаза не сразу привыкли к свету. А когда я, наконец, смог различать людей и их лица, то удивился еще больше - в комнате сидели четыре человека, и все они были мне знакомы.
За небольшим столом, на котором не было ничего, кроме пепельницы, словно люди собрались сюда на перекур и сейчас разойдутся по своим делам, сидел Кеша Бессонов, который сразу поднялся и протянул руку для приветствия. Рядом с ним - разбитная дочурка Палыча Маша, она радостно улыбнулась и помахала мне рукой. Чуть в стороне - мужичок, имени которого я не знал и видел до этого дважды - у дверей клуба, с накрашенными губами и блестящей лысиной, а потом за рулем «минивэна», когда он отвозил нас из ЦПКиО на годуновскую квартиру после чудесного спасения Светланы из лап полковника Кишкина. Он тоже поднялся, подал руку и сказал:
- Пентелин, Борис Пентелин. Мы уже виделись.
- Да, - подтвердил я факт предыдущих встреч, пожал руку Пентелину и внимательно его осмотрел.
Следов макияжа на лице не было, как не было, впрочем, и лысины - на голове росли коротко остриженные, очень светлые волосы, которые не сразу и разглядишь, мельком посмотрев на человека.
Четвертым и последним, в этой странной компании был Палыч. Как и положено человеку его характера, он сидел совсем в стороне и в тени от тарелки-абажура, накрывающего яркую лампу.
- Кого не хватает, как вы думаете? - спросил меня мастер.
- Кота Сени, - машинально ответил я.
- Браво, Джеймс Бонд! Я - твоя! - воскликнула Машенька.
Остальные просто улыбнулись.
- А если серьезно?
- Серьезно? - я задумался.
Саня Годунов и паук-Порфирин в эту компанию явно не вписывались. Я перебирал всех, с кем познакомился за время короткого пребывания в Питере. - Может быть, Иоганна Карловича Штрауса…
- Великолепно, мистер Бонд! Я - твоя навек! - снова возликовала Мария.
- Хорошо! - согласился и Демушкин. - Устраивайтесь, где получится…
Я предпочел бы сесть рядом с Машей, но место было между Пентелиным и Палычем, где я и примостился - на гладкой деревянной лавке между двумя потными немолодыми мужчинами. А за столом тем временем потек неспешный разговор, должно быть, прерванный моим внезапным появлением. О чем говорили собравшиеся, я не понял, о чем-то хорошем, добром и возвышенном, совершенно не употребляя слов «взорвать», «убить» и даже «трахнуть», и я незаметно для себя задремал.
Время от времени Палыч толкал меня в бок локтем и восторженно шептал мне в ухо:
- Чудесно сказано! Какая мысль! Как это глубоко и верно!
Я сонно кивал и продолжал дремать, как будто на берегу нешумной горной речки, где вода тихо катилась по каменистому ложу, изредка всплескивая на крупных, но уже обкатанных водой валунах…
- Алексей Михайлович, проснитесь!
Я открыл глаза и поднял голову с плеча Пентелина. Комната была пуста, вместо яркой лампы под абажуром-тарелкой горела неяркая лампочка над дверью.
- Где все? - спросил я, подавив зевок.
- Ушли, давно ушли, - улыбнулся Пентелин. - Я не хотел будить, у вас тяжелый день выдался, пусть, думаю, поспит. Правильно?
- Правильно, - согласился я, - мудро! Пойдем, кофе попьем, здесь кафе недалеко есть.
- А вам, Алексей Михайлович, нельзя в том кафе показываться, вас там помнят!
Я удивленно взглянул на Пентелина.
- Так вы же у дверей с Силой повздорили. И менты кофейным служителям настрого приказали, только вы появитесь, сразу звонить. А кофе я сварил уже, сейчас попьем…
Он выскользнул в дверь и почти сразу вернулся с двумя чашками и горячим кофейником в руках.
- Сахара нет, извините, А. А. сахара не употребляет.
Он разлил ароматный напиток, понюхал чашку и поставил на стол.
- Погоди, Пентелин, а откуда ты про Силу знаешь?
- Так я ж следил за вами! А вы и не заметили? - он радостно хлопнул в ладоши. - А когда все это приключилось, я сразу сюда прибежал, предупредил, что вы скорей всего придете. Переждать-то надо, подумал я, а кроме как в мастерской в округе больше и спрятаться негде. Угадал я, видите!
- Угадал, - согласился я. - А скажи-ка мне, Пентелин, тебя Годунов ко мне вроде охранника приставил, что ли?
- Ну что вы, какой из меня охранник! - Он оттянул дряблую кожу на руке. - Я слежу просто. А Саня Годунов об этом ничего не знает, я по своей инициативе, хобби у меня такое - следить!
- Интересное хобби.
- Интересное, - подтвердил Пентелин и вздохнул, - я из-за этого хобби в больнице лежал, долго… А Годунов меня оттуда выручил. Меня и моих друзей, которые тоже следить любят и, между прочим, хорошо умеют это делать. Замечательный человек, правда?
- Правда, - теперь вздохнул я. - А ваши друзья тоже на Годунова работают?
- А мы не работаем, какая же это работа, если приносит удовольствие? Это, знаете ли, призвание - следить… Мы помогаем Годунову, когда он попросит, но напрямую с ним связан только я. Конспирация, вы понимаете!
- Понимаю, Пентелин. Ведите меня на «Ксению», я там сегодня ночевать буду.
- То-то девчонки обрадуются, особенно Люда!
- Вот и на их улице праздник, - вздохнул я. - Идемте, шпион Пентелин!
Глава четырнадцатая
Судьба президента
- Я вот что думаю, Николай Всеволодович, - Чистяков искоса глянул на застывшего в прострации наследника престола, - «объект» наш надо с Фонтанки переводить, чтобы не светился на людях…
- Надо, - вяло согласился Черных.
- Есть у меня местечко одно на примете. У Тимофея на побегушках служит один человечек, его все Палычем кличут, глупый человечек, никчемный, но фанат нашего дела, в партии - со дня основания. Не за деньги служит - за идею!
- Лучше бы за деньги, такие люди проще, и договариваться с ними легче…
- Ваша правда, Николай Всеволодович, ваша правда, но уж, что есть! Как говорится, за неимением гербовой пишут на почтовой. У Палыча этого есть еще два неоспоримых преимущества - квартира где-то на отшибе и дочка-красавица. Потому я и предлагаю - двойника покуда поместить на квартиру к Палычу, а дочку, напротив, изъять, для гарантии послушания Палыча и безопасности нашего протеже. Прием старый, можно сказать - классический, но действует всегда безотказно.
- Хорошо, - с трудом выговорил Черных. - Будь другом, Петя, принеси мне, там, в часовне, в верхнем ящике…
«Не пришлось бы двойника готовить, - подумал Чистяков, направляясь в часовню, - совсем плох, а сейчас самые дела начинаются, только крутись, а он без дозы - никакой. И мне не разорваться, и в России надо быть и здесь его на Вашингтона не оставишь. Может, с Жанкой поговорить, а то - докторшу эту из Швейцарии выписать, денег дать, пусть его как-то хоть до конца года продержат?..»
Вспомнив про докторшу Сару Раушенбах, Чистяков вспомнил и белый халат, расстеленный на зеленой швейцарской траве, и такое же белое, не поддающееся загару, тело врачихи, овдовевшей в самую зрелую женскую пору, когда быть вдовой или незамужней для женщины никак нельзя, а даже напротив, кроме здравствующего супруга подыскать себе еще парочку друзей, желательно крепкого крестьянского происхождения, чтобы не тратить с ними время на умные разговоры и посещение театров да вернисажей.
