Несколько мгновений было тихо. Психотерапевт, казалось, совещалась сама с собой. Наконец она махнула топором перед маминым носом:
– Ладно, но не забывай о том, что у меня в руках вот эта штука. Если будешь что-нибудь выдумывать, я не замедлю ей воспользоваться.
Через несколько секунд мама опустилась на колени возле меня и наклонилась ко мне.
– Деточка моя, что же такое с тобой случилось?
Она осторожно обхватила обеими руками мое лицо, нежно провела прохладными пальцами по щекам и шее. Она невольно поморщилась, и я решила, что она обнаружила след от галстука Алекса. Что я отвечу на ее вопрос? Но тут я вспомнила, как ветки раздирали мне лицо в лесу, как весло ударило по голове и по плечу. Вспомнила, что футболка пропиталась спиртом, ноют корни волос, руки и ноги связаны. Отметина на шее трехдневной давности явно должна была сейчас привлекать меньше всего внимания. Мама наклонилась совсем близко, как будто бы затем, чтобы поцеловать меня в щеку. Я услышала шепот возле уха:
– Я не знала, что она здесь. Она набросилась на меня, отобрала сумку и мобильный как раз в тот момент, когда…
Быстрые шаги приближались к нам. Мама поспешно выпрямилась. Когда она отходила обратно, я слышала, что она пытается воззвать к психотерапевту «как мать к матери».
– Она вся в синяках и ранах, дочь сейчас очень нуждается во мне. Кроме того, у нее жар, она вся горит. Ты должна позволить мне дать ей хотя бы стакан воды.
Упоминание воды принесло болезненное воспоминание о моем обожженном горле. Казалось, что в голове полыхает пожар. Я должна была, просто была обязана глотнуть воды. Но у психотерапевта, очевидно, закончилось терпение. Ее растерянность прошла. Она резко оттащила маму обратно на стул.
– Я ничего вам не должна, – холодно сказала она. – Единственное, что я должна сделать, – это покончить со всем этим.
Она наклонилась к маме и принялась делать что-то, о чем я могла только догадываться.
– Тебе нет нужды меня связывать, – глухо сказала мама. – Даже если мне удастся развязать Грету, она будет не в состоянии отсюда сбежать. А одна я тоже никуда не денусь. Я не уйду из этого дома без своей дочери.
Движения психотерапевта замедлились, по ее спине было заметно, что она колеблется. Наконец она пожала плечами и отошла от мамы.
– Ты не должна была приезжать сюда, – пробормотала она. – Я не собираюсь оставлять свидетелей.
«Покончить со всем этим. Свидетели». Меня охватил ужас. Я беспокойно заворочалась, чувствуя, как веревка впивается в запястья.
– Что же такое ты собираешься делать?
Мамин вопрос остался без ответа. Жесты психотерапевта тоже ничего не выдавали. Она крепко схватила топор обеими руками. Мой взгляд был прикован к маминому лицу. Над ее верхней губой выступили жемчужины пота. Очень долго стояла тишина. Затем мама осторожно протянула руку к топору.
– Отдай мне его, – сказала она. – Отдай мне его, и тебе не придется делать ничего, о чем ты потом пожалеешь.
Этот ее тон, властный и повелительный, я так хорошо его знала. Я почувствовала зуд под кожей, когда услышала его. Нет, мама, не надо, не делай так.
– Ты не хочешь всего этого, – убедительно продолжала мама. – В действительности ты этого не хочешь.
– Замолчи ты.
Психотерапевт сделала шаг в сторону и заслонила маму. Я больше не видела ее лица, только слышала голос.
– В глубине души я верю, что ты умная и рассудительная женщина. Даже если сейчас ты очень рассержена. Ты знаешь, что не можешь причинить Грете вреда. Что это было бы неправильно.
Я была готова завопить от страха. У психотерапевта задрожал мускул на скуле. Неужели это вижу только я? Разве ты не видишь, мама? Разве ты не понимаешь?
– Заткнись и сиди спокойно.
Но мама не сделала так, как ей велели. Вместо этого она поднялась, так что глаза их оказались на одном уровне. Взгляды встретились.
– Позволь рассказать тебе о моей дочери.
– Я тебя предупредила.
– Если бы ты знала Грету так хорошо, как я, если бы ты знала, что она за человек, ты никогда бы не смогла сделать ей больно.
От маминых слов что-то зашевелилось во мне, больше не хотелось думать ни о чем другом. Но это длилось всего лишь мгновение. Потом психотерапевт подала голос. Оттолкнув маму так, что та свалилась на пол, она закричала так громко, что зазвенело в ушах:
– Но я прекрасно это знаю! Я прекрасно знаю, что за человек твоя дочь. Она шлюха и убийца!
Она развернулась так быстро, что волосы взвились в воздух, как розги. Потом уперла в меня свой горящий взгляд. Подняла топор. И бросилась вперед.
38
Должно быть, я на мгновение ослепла, потому что вокруг стало абсолютно темно. Потом я услышала крик, и зрение снова вернулось. На полу в нескольких метрах лежала мама и тянулась ко мне. Между нами возле журнального столика стояла психотерапевт. Ее руки синхронно поднимались и опускались. Топор со свистом пролетал в воздухе, обрушивался на свою жертву и сокрушал ее. Столик протестовал с громким треском, но его безжалостно заставили замолчать, разрубив пополам. Инстинктивно я отвернулась, стараясь закрыть лицо и грудь. Невидящими глазами я смотрела под диван, слушая, как за спиной продолжается уничтожение журнального столика. Что-то жесткое ударило меня по бедру, и сухая безжизненная щепка упала на лицо, покрытое холодным потом.
Казалось, прошла вечность, прежде чем затих свист топора и треск разрубаемого дерева. Я не осмеливалась развернуться, пугало то, что я могу там увидеть. Наконец я все-таки осторожно перевалилась на другой бок. Предмет, который лежал на бедре, соскользнул на пол и покатился прочь. Эта была одна из ножек несчастного столика. Его обломки были разбросаны по всей комнате.
Мама по-прежнему лежала на коврике. Она прикрыла глаза и жалобно стонала. Начальственный вид и рассудительный тон как ветром сдуло. Ее профессиональное самообладание исчезло, броня высокомерия будто спала с нее. Теперь она была просто сама собой. Просто моей матерью. Психотерапевт опустилась на колени рядом с мамой и отняла руки от ее ушей.
– Это ты послушай мой рассказ о твоей любимой доченьке. Ты знаешь, что она соблазнила женатого мужчину, семейного человека? Моего мужа, отца Смиллы.
Наши с мамой глаза встретились. В ее глазах под пеленой тревоги я прочитала мучительные вопросы так же ясно, как если бы она произнесла их вслух. «Так это та самая женщина?.. Так это ее мужа ты?.. И его ребенка ты ждешь?..» Я отвела взгляд, чувствуя, что меня снова одолевают боль и усталость.
Психотерапевт села на коврик по-турецки и стала собирать в кучу щепки от разрубленного стола. Ее руки двигались машинально, светлые волосы были заложены за уши. Теперь ее лицо было открыто взглядам. Мое зрение прояснилось, и я хорошо ее видела – сосредоточенно нахмуренный лоб и темные круги под глазами. «Я тебя вижу. Я имею в виду, действительно вижу тебя. По-настоящему. Просто хочу, чтобы ты это знала». Говорил ли он и ей когда-нибудь эти самые слова? У них все начиналось так же, как у нас?
– Да, твой муж…
Мама говорила слабым, хриплым голосом. Она не закончила предложение. Вместо этого зашла с другого конца:
– Но убийца… Я не понимаю, почему ты так говоришь… что ты имеешь в виду?
Психотерапевта, казалось, не заботило, что она сидит к маме спиной и не следит за каждым ее движением. Несмотря на то что сейчас случилось, она, кажется, все равно не собиралась ее связывать. И я мгновенно догадалась почему. Она знала, что у нее в рукаве есть козырь, и, предъявив его, она нанесет решительный удар, и мама будет полностью обезоружена.
– Несколько лет назад, до того, как все это случилось, твоя дочь ходила ко мне на терапию. Правда, она пришла всего несколько раз, а потом бросила. Но перед этим она успела кое о чем поведать. Я скажу так: мне все известно про вашу маленькую грязную семейную тайну. Твоя дочь вытолкнула из окна своего отца, твоего мужа. Она убила его.
