Здесь у Антона свои люди, его глаза и уши. Антон в Москве, люди здесь – смотрят, слушают. На черной «вольво» мчится на стрелку Хитрый, перебирает в уме факты. Хозяин должен знать обстановку, его священное право.
Особняк на берегу Щепкинского водохранилища, охотничий домик. Солнце садится в серые воды, степь погружается во тьму, загораются высокие стрельчатые окна. Долгий разговор. Непонятная в Тиходонске обстановка, темная, стремная. Расстреляли бывшего опера Гусарова вместе с семьей, менты на ушах стоят, землю роют. Антон слушает эту историю второй раз за полтора часа. Север объявился, игру свою затеял, на Босого наехал, хочет город под себя взять. В Электромонтажниках, в новостройках, Клоп развернулся, собрал бригаду, «крыши» ставят…
Хитрый старается ни о чем не забыть. Разговор до утра. В полдень баня, шашлык, Хитрый уезжает. И тут же гонец от Босого – его доверенный пацан Паяло на шестисотом «мерсе». Босой в гости зовет, дело есть…
Антон расслаблен после ночной беседы. Конечно, вскочил и побежал сломя голову! Но говорит вежливо, культурно: устал мол, поклонись Босому, я его уважаю… Позже, вечером… Возможно… Мой человек даст знать…
Паяло только развел руками и уехал. А что он скажет? Босой это Босой – он на вершине воровской иерархии. А Миротворец – это Миротворец, он на другой вершине – соседней, среди авторитетов «новой волны», которых с некоторыми упрощениями зовут «рэкетирами» или «бандитами». Они друг другу не подчиняются – как полиция и прокуратура. Но и друг без друга обойтись не могут – тоже, как полиция и прокуратура.
Миротворец – неудобное погоняло. Слишком длинное, фасонистое. Как сам Антон – с его привычкой к дорогому шампанскому, фирменным вещам и итальянским штиблетам. Но он носит, ему не жмет. Он – Миротворец. Пусть каждый понимает, как хочет: миротворец он или кольт «Peacemaker» [8]. Миротворцы уговаривают враждующие стороны, примиряют их. Кольт выводит противников из строя. Но мир наступает в любом случае.
Хотя бывает, что мир этот и на фиг никому не нужен.
* * *
Резко пахнет жарящейся рыбой. В комнате темно, только допотопный торшер бросает тусклый световой круг на кресло, в котором утопает хозяин. Лампочка, наверное, «сороковка». Экономит он, что ли? Вполне станется!
– И как там в Москве-то? Правда, что воры на «роллс-ройсах» раскатывают?
– И на «мазератти». Но не все, конечно.
Босой захрипел одобрительно, со смыслом.
– Скучал по нашим краям?
– Что я, девочка? Где требуется, там и живу. С чего мне скучать?
– Сейчас селедочку подадут, жареную. Доходит, вот-вот…
Антон не отвечает. Достал сигару, понюхал и рассматривает: мол, разжечь или погодить? Остальные двое сидят в полумраке, выдерживают строгое молчание, не дымят, не переговариваются, даже, похоже, не шевелятся… Только овалы лиц белеют.
Громко стучат ходики на стене. Старое кресло под Босым поскрипывает, постанывает – старик волнуется.
– Давно донскую селедочку ты не едал, Антон, вот что я тебе скажу.
Сказано глубокомысленно. Мягкий отцовский упрек.
– Там такие рестораны – все что угодно есть. Закажешь – и селедочку пожарят, и рыбца, и щуку на пару сделают, и сига закоптят, – снисходительно ответил Антон.
– Сра-а-а-внил! Рестора-а-а-ны-ы…
Босой радостно показал из подушек старческий клюв с двумя седыми метлами из ноздрей.
– Хватит п…ть про своих селедочек, – вернул его на землю Антон. – Что там с Севером?
Дерзко, дерзко… Но прикидываться нет нужды, тут расклад ясный. Босой – вроде, как генерал, да еще и «свадебный», а Антон – действующий боевой полковник. И не на хазе отсиживается, а в центре городских событий крутится: то по телевизору выступает, то на трибуне с начальством стоит, то на званых банкетах тосты говорит… И в Москве у него серьезные подвязки, и за границей… Босому такое никогда и не снилось! «Новая волна», короче…
– Север наехал по беспределу, все подтвердят… – он шевельнул рукой, и из окружающего полумрака выдвинулся Корнилов-старший. Утес, скала. Ноги в узких лакированных туфлях – слоны в утлых лодчонках. Голос густой, грозный.
– Его никто не звал. Стволы и перья. Вдевятером. Как на войну пришел…
– Завалил кого-нибудь? – спросил Антон.
– Нет.
– Шмалял? Вверх, по мебели, по тачкам?
– Нет.
– Без крови обошлось, значит, без шума, без ущерба, – подытожил Антон. – И чего хотел?
– В фюреры метил. Над всеми. Втихую. Чтобы свои порядки наводить, но от имени Босого…
– Порядка здесь давно нет, – бросил Антон.
– Так и не стало бы, однако, – вкрадчиво заговорил Гуссейн. – Он же беспредельщик! Я на него даже смотреть спокойно не могу!
Его кресло в темном углу. Можно рассмотреть пальцы в золотых перстнях на подлокотниках, обтянутые дорогой тканью колени, все остальное – бесформенная тень. Голос у него мягкий, сладкий, как рахат-лукум.
– Север искал, как нашу дружбу рассорить. Корниловских пацанов против него настраивал, Кащея в соблазн ввел, Колотухе голову задурил… Ну и прочее. Меня, кстати, уговаривал тоже. Но я перехитрил его…
«Ты и сам себя перехитришь!» – подумал Антон. А вслух сказал:
– Ты молодец, Гуссейн, с тобой всегда приятно иметь дело!
В темном углу что-то блеснуло. Возможно, Гуссейн улыбнулся своей восточной коварной улыбкой.
– Взаимно, дорогой! Ты всегда такой хороший, красивый…
– Так что красную дорожку хотел раскатать Север перед собой, это ясно, – сказал Корнилов-старший. – Я троих потерял. Водолаз и Сержант не в счет – мудаки, фиг с ними… Кащея вот жалко…
– Нечего жалеть! Иудам – иудово! Расход и яма! – скрипнул зубами Босой. – Я по Колотухе с близнецами не плачу!
Корнилов согласно кивнул головой.
– Расчет состоялся правильный. Север крутое мутилово начал. А если бы у него получилось, было бы еще хуже.
Босой опять:
– Куда хуже? Он пушкой перед моим носом вензеля рисовал! Чего тебе еще надо?
– Нарисовал и спокойно ушел, – заметил Антон.
– А как иначе? – мрачно ответил Корнилов. – Ты же сразу расспросил: про кровь, про ущерб… Ничего нет! А у нас нельзя за просто так «законника» валить! Да еще при десяти свидетелях! Если случай подвернется – другое дело. Только вряд ли…
В воздухе вдруг пряно зазудело, разлились аппетитные ароматы – это в кухне раскладывали на белом теплом фарфоре золотистую донскую селедочку, насыпали курганом желтую дымящуюся картошку, заправляли подсолнечным маслом и свежей кинзой, резали овощной салат…
– И где он сейчас? – Антон сглотнул слюну. Жрать, конечно, охота, да и выпить сейчас неплохо, только зачем «синие» его пригласили? Чтобы угостить, накормить и напоить? А заодно свои проблемы обсказать?
– Залег где-то, – сказал Корнилов. – Я пацанов посылал, интересовались – домой не идет, у знакомых не появляется… Стремается… Только он не успокоится, опять начнет воду мутить.
Закивали. Никто не сомневался – начнет.
– У нас тут такая мысля возникла…
Босой окинул взглядом собравшихся, как бы подчеркивая, что высказывает не только свое мнение, но и мнение всей общины.
– …Его бы отстрелить тихо-мирно, Антон. Без пафосу, без злобы. Пока он тут жало на полную не раскатал и дел не натворил… Как думаешь?
Антон, кажется, считал золотые гладиолусы на обоях.
– Дело ваше, – сказал он, сосчитав. – В чем проблема?
– Из своих никто на это не подпишется. Да и заикаться об этом здесь нельзя. Все-таки – Север, не Колотуха… И вообще, ты же знаешь, как с «законником» такой вопрос решать.
– Знаю.
– Надо бы кого-то со стороны. Надежного человечка… Ты как-никак по полгода в столицах мотаешься, Антон. Связи, все такое…
Корнилов пошевелил пальцами в туфлях. Туфли заскрипели.
Антон молчал.
– Дело непростое, – наконец, сказал он. – И скользкое…
– Община скинется, это не вопрос! – В полумраке сверкнули Гуссейновы зубы.
