На карточке был номер телефона. Хоть что-то.
В углу помещения, около Вити-инженера, продавливал пол так, что на пару сантиметров врос в плитки, массивный сейф. В нем наверняка лабораторные журналы, если их не стянули. Картина в бункере нарисовывалась довольно странная. Не особенно похоже на налет. Ничего не перевернуто. Не разбросано. Никаких следов борьбы. Никаких взломов замков. Все вроде бы в норме. Просто люди вдруг взяли и заснули.
Похоже, налетчики забрали то, что им было нужно, На остальное просто не стали размениваться.
Я остановился перед сейфом. Хороший сейф. Такой сразу не откроешь. Неплохо бы пару кило тротила. Да нет его. Я не рассчитывал на такой оборот, иначе позаботился бы о необходимых инструментах.
Как же я желал заглянуть в этот сейф. Но видит око, да зуб неймет. Ладно, нечего на него пялиться, от моего взора он не откроется, а глазами я металл насквозь просвечивать не умею. Надо работать,
Я уже приготовился начать обыскивать столы, по полной программе все осматривать, и вдруг…
В моем наушнике послышался быстро нарастающий шум. Это заработал микрофон, который я прилепил на ворота.
Дождался!
Этот шум был шумом моторов нескольких автомобилей. И автомобили эти приближались.
Слишком быстро они приближались. И что теперь делать? Может, попытаться перемахнуть через забор? Попытка — не пытка. Пытка будет потом. Проволока явно под напряжением, так что придется потратить на ее преодоление некоторое время. И сигнализация взвоет — она так и не отключена. Да и на месте тех, кого принесла сюда нелегкая, я бы рассредоточил несколько человек вдоль забора — он квадратный, с прямыми гранями, четыре человека его спокойно проконтролируют весь. Так что есть шанс, что когда я буду перемахивать через забор, в меня будут целиться, как в утку.
Нет, с территории мне подобру-поздорову не убраться. Надо прятаться… В бункере прятаться бесполезно — его обыщут в первую очередь. Остается затаиться на территории.
Я кинулся из помещения, легко взлетел вверх по ступеням и выскочил из гаража.
Рев моторов теперь слышался и без наушника. Заскрипели тормоза. Машины останавливались перед КПП.
Куда бежать?
Я кинулся в большой корпус. Перевалился через разбитое окно и очутился в просторной комнате.
Внутри здание было не лучше, чем снаружи. Пыль. Мусор. Изломанная мебель — специально ее, что ли, терзали? На стене висел стенд «Победители социалистического соревнования» и плакаты с порядком разборки автомата Калашникова и действий при ядерном нападении противника. Наверное, раньше здесь было что-то вроде ленинской комнаты,
Я выскочил в коридор. В его конце была мозаика — Феликс Дзержинский в обнимку с беспризорниками. Преодолел коридор, кинулся направо. Очутился в небольшом холле. Впереди — парадная дверь. А слева, за колонной, лестница, которая, насколько я понимаю в архитектуре подобных зданий, ведет в подвал. Туда мне и надо.
Перепрыгивая через груды хлама, я спустился вниз. На ходу вытащил карандаш-фонарик. Остановился перед трухлявой дверью. Не на замке. Я надавил на нее. Она со скрипом отворилась. Я аккуратно закрыл ее за собой и огляделся.
Хлама тут было еще больше. Я перелез через груду пустых цинков из-под патронов, преодолел завал из досок. Ох, сколько же тут пыли! Не похоже, что сюда часто заглядывали.
Лучик фонаря провалился в какую-то темную дыру и заскользил по склизкой поверхности. На высоте полутора метров под потолком шла вентиляционная труба. Когда-то она тянулась вдоль всего подвала, но сейчас из нее был выломан кусок, который лежал на полу.
Я заглянул туда. А чем плохо? Узковато, правда, но ничего. Пролезем. Хорошо иметь компактную комплекцию.
Змеей, кряхтя и морщась, когда руки касались чего-то мокрого и отвратительного, я пролез по трубе. Поверхность ее была в липкой грязи. Там было полным-полно сгнившего, промасленного тряпья.
Я пролез метра три. Тут труба расширялась, и я очутился в жестяном коробе. Тут было чуть-чуть попросторнее. Я прислонился к лопасти замершего на веки вечные вентилятора. За ним труба уходила вверх и оттуда просачивался слабый свет.
Ну что, местечко, чтобы пересидеть, не такое и плохое.
Я выключил карандаш-фонарик. Прикрыл глазами стал ждать.
Наушник в ухе слегка дребезжал, но слышимость была вполне приличная. Микрофон на воротах продолжал улавливать шумы, обрывки фраз.
— Жмурик?.. Нет, порядок… Так, дальше… Алибаба велел…
Говорившие прошли через ворота. И двинули дальше.
Алибаба… Правая рука Абрама Путанина, тот, который нанимал Бульника. Сошлось!
Я разлегся на старой, влажной ветоши. Не скажу, что это было хорошее место для отдыха. И не скажу, что обстановка ожидания способствовала доброму расположению духа. Со страхом я привык справляться. И с ожиданием опасности — тоже. Но это враги, которых можно заставить отступить, но которых не победить. Мир вокруг как бы сдавливал, душе в нем было тесно,
Что-то прошелестело по ногам. Меня невольно передернуло. Терпеть не могу крыс. Бесовские твари.
Скорее всего, прибывшие тщательно осмотрят всю территорию. Она не такая большая. Вопрос в том, насколько тщательно они ее будут осматривать и верят ли в то, что здесь может прятаться незваный гость, который гораздо хуже татарина.
Голоса отдалились. Теперь микрофон улавливал невнятные возгласы, в которых не было ровным счетом никакой полезной информации.
Ну что ж, ждем-с…
До подвала они добрались через час. Я различил на слух двоих человек.
— Туда полезем? — крикнул первый.
Они, видимо, стояли перед трухлявой дверью подвала и размышляли — стоит или не стоит возиться в этой грязи.
— Полезем. Сказано, все осмотреть, — заворчал второй, с легким кавказским акцентом.
— А на хрен? Они давно уже в Москве. А мы тут в дерьме копайся.
— Алибаба сказал — все смотреть.
— Ну, сказал, — недовольно произнес русский.
— Ты хочешь злить Алибабу?
— Нет уж, поищи дураков в другом ауле.
— Ты можешь его разозлить. Давай смотреть.
Я увидел отблески фонарей и невольно вжался в мусор, в котором лежал. Я едва дышал. Вроде бы был совершенно спокоен, вот только дисгармония окружающего давила сильнее и сильнее. Это в подсознании накапливалось напряжение, тяжело оседали загнанные в угол страхи.
Бог мой, я никогда не утверждал, что ничего не боюсь. Я видел людей, которые не ведают страха, не ценя ни своей, ни чужой жизни. Некоторым из них обещан рай на небесах, как погибшим в бою за дело Аллаха. Другие устали бояться, от постоянного присутствия рядом смерти они привыкают к ней, а то измученные, отупевшие ждут ее, как избавления. Третьи просто по глупости не понимают, что такое опасность. Я же все понимаю. Я знаю, каково это, когда нож пропарывает кожу, и ты не ощущаешь раны в запале боя, а потом уже понимаешь, что было бы с тобой, пройди он чуть правее. И когда пуля задевает щеку, и опять-таки уже вечером, когда все позади, ты осознаешь, что стрелок мог бы чуть изменить прицел. Я люблю жизнь…
Но самое худшее — это коктейль из страха и ожидания. Когда схватка, тут сразу входишь в боевое состояние: на удар — ответный удар, на выстрел — выстрел, Некогда задумываться. А сейчас у меня в этой трубе слишком много времени, чтобы мысленно метаться от надежд к отчаянию.
Ничего, переживем,
Я сжал посильнее рукоятку пистолета. Это на крайний случай. Я знал: стоит один раз выстрелить — и тогда уж не уйти.
Искусство отлеживаться и у человека, и у зажатой противолодочными кораблями подводной лодки одно и то же — лежать тихо, не шуметь, терпеть и не лезть в драку.
— Посмотрел? — спросил кавказец.
— Кроме пыли ничего, — недовольство в голосе русского росло.
— А в том углу?
— В каком?
— В том?
— Сырость и тараканы. И вонь. Э, Мусса, пошли отседова. У меня на пыль аллергия.
— Ты серьезно?
— Серьезно, — в подтверждение русский чихнул.
— Алибаба вылечит.
— Что ты — Алибаба да Алибаба. Напугать хочешь?
— А что, не пугает?
— Пугает, — аллергик опять чихнул. — Ладно, давай еще тот угол осмотрим.
Голоса приближались. Я сжался, как пружина.
— Тьфу, пылищи, — ныл русский.
— Смотри, вроде кто-то был. Слой пыли нарушен.
— Никого здесь не было.
— Смотри, след.
— Да не след это!
— След — не след… Действительно, не похоже.
— Это крысы… Вон, там осмотрим, и все… Луч мазанул по трубе, пробрался внутрь. Так шарит прожектор, готовый обрушиться на прижавшихся к земле разведчиков.
Стоит им заглянуть в трубу подальше… И мне придется жать на спусковой крючок.
— Ну-ка, ну-ка, — вдруг произнес кавказец.
— Что? — спросил нетерпеливо русский.
— Ничего не слышишь?
— Ничего.
— Я чую, — кавказец замолчал. Потом произнес, — Чую.
— Что ты тут можешь чуять?
