— Нешто не слышишь? — начал Петька, как в первый раз, но я показал ему кулак. — Я самый и есть, государь Петр Алексеевич, Великий и Малыя и Белыя Руси…
— Понятно, дальше перечислять не стоит, — осторожно остановил его директор. — А скажите, Петр Алексеевич, как м-м-м… ваше самочувствие, здоровье?
— Голова побаливает, — хихикнул я, прикрыв рот, и теперь уже Петька погрозил мне кулаком.
— Благодарствую, здрав есмь, — ответил Петька на полном серьезе. — Каких будешь, человек добрый?
— Извините, Петр Алексеевич, это не суть важно. У меня к вам еще несколько вопросов, если можно. Скажите, вы не ощущаете ничего непривычного в окружающей вас обстановке?
— Светло больно… Жердины на потолке светят зело ярко. А дыму и огня не зрю… Не колдовство ли сие, прости Господи? Да и ты, господин, не чернокнижник ли? Пошто в трубку залез?
— Вы ошибаетесь, Петр Алексеевич, никакого колдовства здесь нет. Это просто такое устройство… Как это в ваше время говорили? Инвенция, кажется?
— Механизмус, что ль? Слыхал, вроде часов с пружиной… Понятно.
— Очень рад. Вот с помощью этого «механизмуса» мы с вами и разговариваем. Он называется «телефон»…
— А-а… А я-то думал, какого Агафона ты давеча кликал? — улыбнулся Петр.
— Вот что, господин, а правду ль тут Васька Лопухин речет, что-де меня нечистой силой аж на триста лет вперед унесло? Или брешет?
— Боюсь, что правду, — сказал академик, — хотя и сомневаюсь слегка. Вы, случайно, ВГИК не кончали?
— Бог миловал, — ответил Петька, и я чуть не лопнул со смеху.
Академик тоже немного покашлял, а потом сказал:
— Ну ладно, это мы еще проверим. Должен вам сказать, что через некоторое время мы выведем вас отсюда и поселим в одном уютном месте. Если вы по-настоящему прибыли к нам из семнадцатого века, из 1689 года, то должны понимать, что вам потребуется долго привыкать к новой обстановке. Вам многое покажется странным. Например, никто не должен слышать от вас грубостей, вам не следует никого бить, даже если сочтете, что к вам относятся непочтительно. Вы должны будете примириться с тем, что здесь нет ни бояр, ни стрельцов, ни стольников. Никто не будет падать ниц и кланяться. Вас будут называть по имени и отчеству — Петр Алексеевич и по фамилии — Романов. Рекомендую не искать способа сбежать, это небезопасно… Вам все понятно?
— Разумею… — пробубнил Петр. Трубку он положил аккуратно, по-современному.
Спустя несколько минут броневая дверь со скрежетом отодвинулась, и старая надпись «Дверь блокирована» погасла. В комнату вошли четыре человека, здоровенные бугаи в прорезиненных комбинезонах, резиновых сапогах, с защитными очками и масками. Пахнуло хлоркой и еще какой-то дезинфекцией.
— Свят, свят, свят! — Петр даже закрестился и полез было туда, где я сам раньше прятался — под пульт. — Пресвятая Богородица, матерь Божия, спаси и помилуй мя, грешного!
— Просьба соблюдать спокойствие! — прогудел из-под маски один из бугаев. Это у него получилось как в кино, когда говорят кому-нибудь: «Сопротивление бесполезно! Вы окружены!» Я-то соблюдал спокойствие, понимал, что это медики так нарядились, против микробов, а каково Петьке было? В его время небось таких только в кошмарном сне можно было увидеть.
Вслед за первыми бугаями вошло еще столько же. Эти привезли с собой что-то вроде холодильников, горизонтально положенных на тележки. Я поскорее туда залез, когда они открыли крышку, и потому не видел, как Петьку запихивали. Его, наверно, вдвое складывать пришлось. В холодильнике было неплохо: прохладно, свежий воздух, удобная, чистенькая лежанка. Правда, к руке на всякий случай прилепили датчик с проводками, должно быть, чтобы знать, есть у меня пульс или уже нет. Потом холодильник куда-то покатили, наверно, к грузовому лифту, но этого я уже не помню, потому что после целых суток без сна меня разморило…
В ЛАПАХ МЕДИЦИНЫ
Проснулся я уже не в холодильнике, а в маленькой комнатке с голубыми стенами на стандартной больничной койке. Комната была оснащена лампами дневного света, но они не горели, поскольку уже стоял день и свет поступал через окно, за которым, виднелись зелень и кусочек голубого неба. Я встал и подошел к окну. Оно оказалось необычным, герметическим, с толстенными стеклами, и так крепко заделанным, что выдавить его мог разве что трактор. Дверь в комнату тоже была герметическая, вроде той, за которой я сидел прошлой ночью. С четырех углов на меня пялились телекамеры. Имелся санузел, почти такой же, как у нас дома, совмещенный, только без ширмы. Еще стоял стол, а над ним к стене была привинчена полка с книгами. На столе располагался небольшой пульт с кнопочками и телевизорчик вроде «Юности», только без комнатной антенны. В пульт был вделан микрофон.
За окном прямо от стены начиналась трава, а за ней, после пятиметрового свободного пространства, густой стеной стояли елки, а над елками — небо и больше ничего. Посмотрев в окно, я снова улегся на кровать, но тут что-то щелкнуло, и сам собой включился телевизорчик. На экране возникли физиономии Игоря Сергеевича, завлаба Андрея Михайловича и еще какого-то незнакомого типа в белом халате.
— Доброе утро! — раздалось из динамика. Говорил Игорь Сергеевич.
— Как чувствуете себя? — спросил тип в белом халате. — Недомоганий не ощущаете?
— Не-а, — ответил я, — только есть очень хочется! А меня исследовать будут, да?
— Будут! — строго сказал белый халат. — И довольно долго. Мы опасаемся, что ваша самодеятельность на установке могла регенерировать не только Петра Первого, но и довольно опасные возбудители болезней. Поэтому мы вас поместили в карантин. Придется потерпеть.
— Понятно, — вздохнул я, — Игорь Сергеевич, а вы можете объяснить, как это все вышло?
— Сразу это трудно сделать, — улыбнулся шеф, — вы, Вася, наверно, недостаточно подготовлены… Но попробую в общих чертах. Изучая деформации любых объектов, происшедшие от каких угодно причин, и подвергая их анализу с помощью ЭВМ, можно в конце концов установить причину этих деформаций… Слишком сложно? Тогда совсем попросту: допустим, вы видите сломанную кирпичную стенку. Без всякой ЭВМ вы прикидываете, сколько нужно кирпичей, чтобы починить эту стенку. Архитектору-реставратору подобный же анализ
отдельных обломков позволяет уже не просто отремонтировать стену, авосстановить ее почти такой, какой она была до разрушения. Он размышляет, сопоставляет всякие детали, продумывает варианты и находит решение. Эта работа долгая, но машина, при достаточном запасе сведений в памяти, может сделать ее очень быстро. Реставрация, ремонт, восстановление — условно говоря, регенерация предметов, созданных человеком, — дело довольно простое, грубое. Иное дело — регенерация самого человека и его органов… Мы легко можем восстановить дом, если у нас есть его чертежи или фотографии, но до сего времени не могли отрастить человеку ампутированный палец или даже одну фалангу. Улавливаете? А между тем ящерицы преспокойно отращивают себе точно такие же хвосты, как те, что мы им отрываем… У нее нет чертежей своего хвоста, но в генах у нее записана способность к его восстановлению…
Он еще что-то пробубнил, но тип в халате перебил его:
— Стоп! Ему надо поесть, соловья баснями не кормят. Через некоторое время дверь моей тюряги с шипением, как в метро, ушла в сторону. За ней оказалась еще одна дверь, а между дверями — тамбур. В тамбуре стоял столик, на столике
— обед: суп-лапша, котлеты с картофельным пюре и компот.
— Когда поедите, сложите все на стол и выставьте в тамбур! — приказал тип по телевизору. Я так и сделал. Телевизор больше не включался. Я его попытался включить, но на экране на всех каналах была только голубая муть. Стало скучно, и пришлось лезть на полку за книгами. Библиотеку мне подобрали из одной классики, все эти книжки мы в школе проходили, и они мне еще там до чертиков надоели. Правда, сам я эти книжки не читал, но, судя по учебнику литературы и россказням нашей литераторши Нины Владимировны, там была одна чушь и скукота. В учебнике, конечно, не писалось, что «Война и мир», например, — чушь, наоборот, там его расхваливали, но от этого-то и казалось, что весь роман — чушь и скучища. Кино, где Штирлиц Болконского играет, еще смотреть можно, особенно там, где воюют. А так — лажа все это. Единственно, кого я из классиков переносил, так это Пушкина, только не те стихи, что по программе наизусть зубрили. «Гавриилиаду» или «Рефутацию Беранжера» без купюр я бы прочел… Из всего классического чтива, что имелось на полке, я выбрал «Петра I». Надо же было разобраться, с кем я сегодня познакомился… Однако долго почитать мне не дали. Явилась куча народу, одетого, как на борьбу с чумой, не поймешь даже, где мужик, а где тетка Они меня живо разложили, набрали из меня всяких анализов, кому какой нужен был, замерили давление, кардиограмму сняли — издевались как могли, еле живой от них вырвался. «Да, — думал я, — если мне, человеку привычному, можно сказать, местному, тошно, то каково же Петьке, бывшему царскому величеству!»
