– Ты Ваську вызови, пусть он посмотрит, может, ты что-то не так делаешь, не туда нажимаешь, – посоветовал Андрей.
– Я ему звонила, он сказал, что приедет завтра, но вроде бы все правильно. Понятно, что, исходя из текста последней фразы «пробуя перевести язык движения в абстрактные…», следующее слово должно быть – «понятия», но что дальше?
– А дальше, милка, – послышался голос Веры Васильевны, которая незаметно появилась на кухне несколько минут назад, – думаю так: «Мы можем сказать, что основными факторами развития ребенка являются сложность, противоречивость, неодномерность и свобода, случайность, недетерминированность».
Дорин и Лена оторопело смотрели на «хаус-майора». Первым пришел в себя Андрей:
– Вере Васильевна, – голос его был несколько хрипловат, – простите, пожалуйста, а как ваша фамилия?
– Леонидович, – старушка произносила это слово с ударением на второй букве «о», – Вера Леонидович.
– Так это – ваши статьи?
– Мои. – Она уже принялась мыть посуду.
– А как же вы?… – Лена так и не смогла сформулировать вопрос.
– Вы… вы кто? – пришел ей на помощь Дорин.
– Я вообще сейчас на пенсии, но внукам надо ведь помогать-то, – отозвалась старушка. – А была кандидатом медицинских наук, докторскую так и не дали защитить недомерки всякие.
– Но вы… вы так разговариваете, – пролепетала Лена.
– Так как я, милка моя, больше половины страны разговаривает. Я ведь почти всю жизнь в провинции прожила, там все так вот и говорят. Ты ведь меня понимаешь?
– Понимаю.
– Ну вот и хорошо, вот и ладно…
Она покончила с посудой, вытерла руки о фартук и, пожелав Андрею и Лене «спокойной ночи», ушла спать. А они сидели еще десять минут, может, и все полчаса молча и о чем-то думали. Тишину нарушил Дорин:
– Кстати, о провинции… Знаешь, кому принадлежит библиотека Лабунца? Чей это экслибрис?
– Нет. – Лену вопрос из задумчивости не вывел.
– Я у Параделова случайно наткнулся. Некоему нижегородскому купцу первой гильдии Василию Рукавишникову. Тебе это имя что-нибудь говорит?
– Говорит. – Андреевская взглянула на мужа, словно пробуждаясь от сна. – Нижегородский купец первой гильдии Василий Рукавишников был дядей Владимира Владимировича Набокова, родным братом его матери. Он жил во Франции и оставил Набокову миллионное наследство, которого тот так никогда и не получил.
6 апреля, четверг
По дороге в Шереметьево пришлось заехать в магазин к Эльвире. «Мирей Матье» Дорина не узнала, что не помешало окинуть его оценивающим взглядом, постепенно переходящим в ненавидящий. «Бедная баба», – подумал Андрей, заходя в кабинет к заведующей.
Эльвира, увидев его, совершенно явно испугалась. «Пришел вернуть шахматы…» – было написано в ее глазах. «А деньги-то наверняка размотали уже, – злорадно подумал Дорин. – Хорошее средство для шантажа, если будет упираться и не давать чек».
Но все обошлось тихо и мирно. Заведующая настолько обрадовалась, узнав, что деньги возвращать не надо, что тут же расплылась в своей «знаменитой» улыбке и написала все необходимые бумаги.
– Я только должна вас немного расстроить, – сказала она на прощание. – Костя сейчас делает еще один комплект – браслет, брошку, кольцо и серьги – с бабочками, один купец для своей «племянницы» подарок заказал. Не знаю, конечно, какая она ему племянница, больше на любовницу похожа…
Дорин последних слов уже не слышал. Он вышел из магазина, пытаясь расшатать гвоздь, вошедший ему в сознание. Где-то он слышал недавно про купца, купившего что-то в подарок своей племяннице. Нет, скорее племяннику… И было это почему-то очень важно: вспомнить этот эпизод и понять, к чему он относится.
Андрей ехал не спеша – времени до рейса оставалось не просто много, а очень много, слишком быстро он решил все проблемы с Эльвирой, вяло нажимал на клаксон и так же вяло уворачивался от ошалевших водителей. Он уже давно заметил, что бывают такие дни, когда все на улицах сходят с ума и ездят так, будто никогда не слышали о правилах дорожного движения и гаишниках. В такие дни обычно бывает больше аварий и крупных, и мелких.
Вот и сегодня, похоже, был такой день. Перед его носом все время болталась красная «копейка» с провинциальными номерами. До смерти испуганный московским движением водила пытался, видимо, решить: ехать ему дальше прямо, повернуть налево или остановиться. Причем делал это на скорости девяносто километров во втором ряду слева. В таких ситуациях Андрею всегда хотелось догнать машину, прижать к бордюру, потом вынуть оттуда шофера и подробно объяснить ему, как нужно ездить. Но сегодня он не мог даже обогнать «копейку» – настолько плотным было движение. Оставалось только внимательней следить за маневрами «Шумахера», что Андрей, мысленно проклиная того последними словами, и делал, не спуская глаз с тормозных огней.
И вовремя, потому что хозяин «копейки» все-таки принял решение остановиться прямо посреди дороги. Дорин едва успел нажать на тормоз, моля Бога, чтобы шедшая сзади «Мазда» держала достаточный интервал.
Но, как он ни старался, тормозного пути ему явно не хватило, он вывернул руль, и его выкинуло на разделительную полосу. Слава Богу, встречное движение было не плотным, «девятка», которой он подставил свой бок, успела увернуться, а идущая сзади «Мазда» приняла вправо, все-таки задев бампер «копейки». Оттуда вылезла разъяренная дама, явная хозяйка двух-трех палаток у метро, и начала поливать «Шумахера» виртуозными матюгами.
Андрей посидел несколько минут, приходя в себя, потом сдал назад, объехал «копейку» и «Мазду», отметив про себя, что у Толстого Славки точно такая же, и поехал дальше знакомой дорогой в аэропорт. Но через несколько секунд он повел себя почти так же, как только что «Шумахер», – неожиданно резко затормозил и начал сдавать вправо, не обращая внимания на гудки и возмущенные крики водителей.
Он вспомнил, где читал про купца и племянника – в статье Толстого про часы. Прижавшись к бордюру, Дорин полез в сумку. Поскольку летать ему раньше приходилось, мягко говоря, часто, он давно завел привычку держать специальную сумку для поездок. В ней всегда лежали туалетные принадлежности, бритвенный прибор и паспорт. Андрей только менял белье и добавлял то, что могло понадобиться при поездке именно в этот раз – сегодня, например, там лежали шахматы.
Он порылся в сумке – антикварный журнал, доставшийся ему от Найта после поездки в Прагу, лежал в самом низу. Дорин перелистал его и нашел статью. Да, точно вот это место: «…потому что известно, что их купил богатый русский купец». И все. Значит, про племянника ему рассказывал сам Толстый, когда они летели обратно.
Он набрал Славкин номер, подумав, как это стало удобно – не нужно ждать до Шереметьево, потом бегать в поисках жетона и работающего автомата, а звонить прямо с дороги. У Толстого было занято.
Андрей тронулся с места, времени у него было еще достаточно, поэтому можно было не гнать. Он опять набрал Толстого:
– Привет, Лень…
– Привет, кто это? – Толстый никогда никого не узнавал по телефону.
– Дорин.
– А, привет, Андрей. Как дочка? Как Лена?
Толстый был человеком доброжелательным и симпатичным, поэтому Дорин не стал отделываться общими фразами:
– Спасибо, все нормально. Дочка уже улыбается, а Лена вместе с ней. Она где-то совершенно фантастическую няню нашла, которая оказалась кандидатом медицинских наук.
– Да, бывает, – засмеялся Славка. – Ты чего звонишь? В гости, надеюсь, хочешь пригласить?
– Обязательно. Вот вернусь и позвоню с официальным приглашением, а сейчас считай, получил неофициальное.
– А ты куда?
– В Мюнхен.
Лимит светской болтовни можно было считать исчерпанным, и пора было переходить к основным вопросам. Андрей про себя заметил, что хотя в разговоре с Толстым и соблюдает некоторые условности, все равно, в отличие от недавнего общения с Альберто или Гуру, не чувствует себя, как на дуэли.
– Ты помнишь, говорил мне про русского купца, который купил какие-то сумасшедшие часы для своего племянника?
– Помню, конечно. «Сантос» наручный из белого золота фирмы Картье с механизмом Эдмонда Джагера, а что? – насторожился Славка.
– Имя этого купца известно?
– Конечно. Тогда такие часы кому ни попадя не продавали. Я уже пытался с этой стороны зайти, но у меня ничего не получилось, – вздохнул Толстый. – Сейчас посмотрю, у меня записано. А тебе все-таки зачем?
Повисла пауза, Дорин придумывал благовидную причину, а Славка искал что-то в документах.
– Рукавишников его фамилия, Василий Рукавишников. Тебе это что-нибудь говорит? – буквально повторил он вчерашний вопрос Андрея к Лене.
– Да, – почти шепотом сказал Дорин, – его племянника звали Владимир Владимирович Набоков.
– А кто это? – удивленно спросил Славка.
