– Ахмед! Эльбрус! Казбек! – заорал Заметалин, обозленный своими арифметическими упражнениями. – Ну где же вы! Если хоть одна голубая рожа проникнет на судно – это будет ваша вина!
– Кто виноват? – Казбек высунулся из рубки.
– Что делать? – Эльбрус с расширенными от страха глазами смотрел на набережную.
– Хватай за яйца и отрывай на хер! – в истерическом исступлении крикнул Гамадрил и, выхватив из рук подоспевшего Ахмеда длинный вертел, метнул его в болтавшегося на швартовом хореографа, словно копье.
Тем временем к набережной пришвартовался еще один двухэтажный автобус, из которого высыпало свежее подкрепление голубому воинству. В руках гомосеков поблескивали длинные трапики со скобками-захватами. Заметалин понял: это – конец…
Спасение, как это часто бывает, пришло неожиданно. Огромный авиационный топливозаправщик появился на Арсенальной весьма кстати – словно случайный прохожий в темном переулке, где замышляется убийство.
– Эй, мужики-и-и! – крикнул Гамадрил в сложенные рупором руки. – Нас тут пидарасы одолевают! Подсобите – в долгу не останемся!
К счастью, мужики в кабине топливозаправщика оказались натуралами. Оценив масштабы бедствия, они быстренько размотали заправочный шланг и направили его в самую гущу штурмующих…
Струя мазута ударила похлеще, чем вода в петергофском фонтане «Самсон», и черный, словно лаковый, поток хлынул на педерастов, сбивая их с ног. Несчастные гомосеки помчались с Арсенальной в полнейшей панике, словно лобковые вши, травимые дустом. Меньше чем через минуту оба автобуса с уцелевшими геями позорно бежали с места сражения.
Победа была полной и безоговорочной. В блестящих мазутных лужах корчились раненые и обиженные. Ухоженные прически жертв превратились в промасленную паклю. Чумазые лица и руки невольно воскрешали в памяти сказку о Мойдодыре.
А вот предводителю гомосеков удалось избежать общей участи. Едва с топливозаправщика ударил мазут, он малодушно втиснулся в проем между мусорными контейнерами, пряча там свое ухоженное тело, словно глупый пингвин в утесы. Возможно, несчастному и удалось бы бежать незамеченным, если бы не страшная черная собака, неожиданно блокировавшая путь к отступлению. Псина бегала у контейнеров и пронзительно лаяла, норовя искусать педераста за тонкие наманикюренные пальцы.
– Уйди-и-и, га-адкая, я тебя не люблю-ю! – жалостливо ныл гомик, пытаясь отбиться фаллическим мобильником.
– Гау-гау-гау! – бесновалась собака.
Эта сцена не укрылась от внимания Заметалина. Прихватив кусок жареной крольчатины, он побежал на берег. Гамадрил, осведомленный во всех городских новостях, уже знал, что именно такую собаку разыскивают все силовые структуры Бандитского Петербурга.
– Дружок! – позвал он, несмело подходя к собаке. – Иди сюда, хавчиком угощу!
Собака оставила гея в покое и посмотрела на Заметалина искоса. Присев на корточки, бывший лагерный офицер сразу определил, что перед ним – сучка.
– Неужели это тот самый лабрадор? – прошептал Гамадрил, лихорадочно прокручивая в памяти милицейскую ориентировку. – Кони! Кони!..
Собака подошла к Заметалину и дружелюбно завиляла хвостом…
…Так доверчивость, помноженная на любовь к жареной крольчатине, сыграла с лабрадором злую шутку. Спустя несколько минут он сидел в темном сыром трюме, жалобно поскуливая. Отправив кавказцев на набережную производить влажную уборку, Гамадрил нацедил привычный полтишок и расположился в командной рубке.
Одно полушарие заметалинского мозга аккуратно прикидывало, каким именно образом можно использовать неожиданно свалившийся подарок судьбы против ненавистной «Группировки Ленинград». Другое же полушарие активно анализировало, какими неприятностями это может быть чревато.
– А почему бы, собственно, и нет? – задумчиво прикинул Гамадрил и, зашелестев газетой объявлений, раскрыл ее на разделе «Ветеринария». – Чем это я рискую?..
О произошедшем на Арсенальной набережной Мать узнала спустя четверть часа. В люксовых одиночках «Крестов», окна которых выходили на набережную, отдыхало немало ее заказчиков. Как и положено в ВИП-камерах, снедаемые скукой сидельцы были оснащены мобильниками, с которых слали эсэмэски знакомым абонентам.
Известие о поражении педерастов Мать и Исабель восприняли как нечто само собой разумеющееся. А вот новость о черном лабрадоре, захваченном Заметалиным в качестве трофея, заинтересовала их куда больше.
В одиннадцать пятнадцать Мать закончила допрос двух пацанчиков, ошивавшихся у СИЗО в ожидании амнистированного коллеги. С их слов выходило, что черная сука сразу же отозвалась на кличку Кони и что белесый тип заманил ее на борт «Блатхаты».
Сомнений быть не могло…
Едва с Петропавловки ударила пушка, как у ворот Константиновского дворца остановилось такси. Вышедшая из салона Мать выглядела торжественно и немного чопорно, словно чрезвычайный и полномочный посол, предлагающий дружественному государству взаимовыгодный договор.
Во дворце визитерша пробыла ровно час. Неизвестно, с кем и о чем она беседовала и о чем договорилась, однако уже после обеда Мать и Исабель спускались в подвал на Лиговке.
– Ваша мечта может быть исполнена, – объявила заслуженная киллерша тоном Президента, поздравляющего российский народ с досрочным удвоением ВВП.
Хозяйка подвала всплеснула руками.
– Неужели правда? А… какая мечта?
– Вы же сами хотели хоть раз в жизни выстрелить из пушечки! – напомнила мулатка. – По врагам народа и разным там ожиревшим олигархам!
– Но мне ведь и снаряд нужен, и данные метеосреднего, и таблица прицелов… если пристрелочного снаряда не будет!
– За вас все рассчитают. А вам надо будет просто дернуть за веревочку!
– …И кто это сказал, что бабло побеждает зло? – с трагичностью вопросил Черняев, склоняя над стаканом горлышко литровой бутылки.
После третьего по счету наезда на «Блатхату», столь же неудачного, как и оба предыдущих, лидер «Группировки Ленинград» пригорюнился и померк. От него исходили биотоки угрюмости и раздражения. За последние сутки в желудок Данилы выпала трехмесячная доза спиртных осадков. Однако, вопреки обыкновению, он не спешил гонять бильярдным кием не симпатичных ему козлов; злость выжигала в нем весь алкоголь.
– Ну, и зачем мне эта страна богатых? – поинтересовался Черняев у огромного выставочного кролика, разгуливавшего по сукну бильярдного стола. – Ну, стремился я сюда, ну, попал… Так на хрена она мне нужна, если я даже такого, как Гамадрил, прогнуть под себя не могу?! То ли дело у нас в звероколхозе…
Кролик поджал уши и, принюхавшись к Даниле, отодвинулся подальше. Спустя минуту Черняев и сам забыл об ушастом собеседнике – в бильярд-холл ввалились Жека, Сергей и Димон, опухшие, словно свежевыловленные утопленники.
События последних дней ввергли в затяжную алкогольную депрессию всю «Группировку Ленинград». Пацанов больше не интересовали ни подшефные оборотни в погонах, ни высокие идеалы петербургской культуры, ни даже проблемы возрождения духовности. Как это часто бывает при недостатке воли к победе, все они почувствовали неожиданное равнодушие к дальнейшей борьбе. С самого утра друзья усаживались за бильярд и, вспоминая звероколхозную юность, поднимали наполненные стаканы с неутомимостью заводных зайцев из рекламы «Энерджайзера». И так, в прозрачной горечи алкоголя, незаметно уплывали еще один сутки…
Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь, и в бильярдную вошли Исабель и Мать. Подтянутые и энергичные, они распространяли флюиды веры, надежды и любви.
– Молодые люди, вы бы хоть закусывали! – степенно пожурила Мать, оценив количество пустых бутылок под бильярдным столом.
– Бедные мальчики! – жалостливо подхватила мулатка, оценив трехдневную небритость друзей. – Совсем одичали!
– Не напоить ли мне вас свежим горячим чаем? – с добродушной снисходительностью прикинула Мать.
– Зачем? – потянул носом Данила. – Лучше свежей холодной водкой…
– Мальчики, вы зря гробите свои молодые организмы, – укорила Исабель ласково. – Заметалин того не стоит…
– А вообще, мы пришли вам помочь! – веско сказала Мать, расставляя перед пацанами чашки с дымящимся чаем.
– Чего только мы на «Блатхату» не натравливали! – засокрушался Сергей. – И ментов, и террористов, и даже гомосеков…
– Сук! – вставила Исабель.
– В смысле? – не понял Димон.
– Сук еще не натравливали!
– Каких еще сук?
– Черных и страшных, – наконец конкретизировала Мать. – Дело в том, что…
Повествование Матери было коротким, но емким. В нем фигурировали коты и собаки, мотояхты и глиссеры на подводных крыльях, разгневанные женщины и ожиревшие олигархи…
