аперитив не поставили, когда накрывали стол. Хойман налил дамам и комиссару, Зайбт — Вики и себе, наполнил свой бокал и хозяин.
Будь здесь камердинер, он бы отметил про себя: "Да, аперитив следовало подать раньше, в остальном же господин советник неукоснительно чтит традицию".
Хойман, как и полагается хозяину, когда хозяйки уже нет в живых, произнес тост:
— Желаю всем доброго здоровья!
"Всего-то? Как убого", — подумал Вики.
Положение спасла госпожа Мейербах:
— Веселого всем Рождества! Да благословит нас Господь, чтобы в добром здравии дождались следующего Рождества Христова! Счастья и удачи!
Выпили все, в том числе и Бетти.
Подали уху. Разлили по тарелкам. Наступила тишина.
Генеральша и полковник молитвенно склонили головы. Потом стали есть, все, кроме госпожи Вани. Ее тарелка пустовала, как церковная казна.
Супруга комиссара была тихая, робкая женщина с неприметным лицом, зато с прекрасными черными волосами и браслетом на руке. Все знали, что она не умеет ни варить, ни хозяйничать; впрочем, за нее это делала служанка. Госпожа Ваня не переносила вида крови, даже в кино. За годы брака с комиссаром она, правда, кое-как привыкла слушать разговоры о преступлениях. Уху не ела, из всех рыбных блюд признавала лишь вареную форель — у Хойманов с этим считались.
Бетти поставила на стол жареного и заливного карпа и форель для госпожи Вани. После рыбных настал черед других блюд. Госпожа Ваня ела понемногу, как птичка. Она положила чуточку салата, спаржи с маслом, жареной картошки, но не дотронулась до майонеза и хрена со сметаной. Сладкого она тоже не признавала. Странным был и способ, которым изъяснялась госпожа Ваня, — робким и тихим голосом, в основном назывными предложениями, глаголы почти не употребляла. А когда госпожа Ваня выражала легкое удивление, казалось, подавленный крик рвется и не может вырваться из самых глубин ее души.
Пили вино, из радиоприемника лилась нежная рождественская музыка, госпожа Ваня тихо восклицала:
— Какие прекрасные мелодии! Какая прекрасная программа!
Советник Хойман встал, выключил радио и включил телевизор. Ящик стоял на низкой подставке, так что от обеденного стола хорошо был виден экран.
Пробило восемь. Пришла пора рождественской речи главы государства. Его выступление объявила красивая улыбающаяся девушка в парчовом платье с розой, приколотой на плече. Глава государства говорил о мире, любви, взаимопонимании, о том, что нужно помогать бедствующим, безработным, ютящимся в трущобах, лишенным врачебной помощи… Говорил о справедливости, праве каждого человека на счастье и вечное спасение… Закончил здравицей благой вести, принесенной вифлеемской звездой, и праздничными пожеланиями всем согражданам и людям разных стран. Прежде чем прозвучали торжественные звуки рождественского песнопения, советник Хойман выключил телевизор и снова включил радио. Позвал Бетти и приказал зажечь свечи на елке, установленной в гостиной.
Все встали и перешли в гостиную. Вики смотрел на гостей, и ему казалось, что скелеты медвежат перемещаются из одного сгустка тумана в другой.
Первой в гостиную вошла генеральша, сияя брильянтами и кружевами, за ней — госпожа Ваня, столь тихая и невзрачная, что ее будто и не было вовсе. За ними — комиссар Ваня и полковник Зайбт, как всегда сияющий, точно наряженная елка. Заключали шествие советник, со всегдашним своим холодным выражением лица, и Вики. Елка мерцала свечами, ветви ее прогибались от шоколадных фигурок, стеклянных шаров и серебристых гирлянд, на ковре под елкой лежали свертки и пакеты, а на верхушке, почти под потолком, горела большая золотая звезда.
Гости и хозяева при звуках музыки из приемника обменялись подарками, раскрыли коробки, пакеты и свертки и поблагодарили друг друга. Вики точно со стороны слышал свой голос. Он вежливо поблагодарил комиссара с женой, генеральшу и экономку (она тоже купила галстуки), только камердинер, который не присутствовал, не услышал благодарности за книгу о путешествиях. Вики был доволен, что никто не обращает внимания на его странное состояние. У елки на столиках стояли подносы с бутербродами — красная и черная икра, вазы с печеньем и пирожными, которых не ела госпожа Ваня, торт из мороженого, вино, кофе, коньяк, сок…
Вики взял стакан ледяной воды и мороженое — самое подходящее при этой его усталости и затуманенной голове — и с каменным спокойствием ждал, что советник вот-вот заговорит о часах, которые сияют на его руке, и о Барри. Ничуть не бывало, советник стал рассуждать… о рождественском печенье…
— …но тут случилась незадача. Когда печенье стояло в духовке, на две минуты выключили электричество, произошло что-то в сети — по-видимому, перегрузка. Бетти не заметила, и печенье пеклось на две минуты меньше… Вообще-то особой разницы нет, но мы так и не свыклись с электрическими лампочками, зажигаем на елке свечи — жена-покойница говаривала, что технический прогресс и поэзия несовместимы.
Советник плеснул себе коньяку и продолжал развлекать гостей:
— Однажды Камилла вымыла рюмки щелоком, по ошибке, разумеется, хрусталь немыслимо сверкал, но отдавал мылом, только коньяк можно было из них пить. Потом еле отмыла рюмки под струей.
Такими вот мелкими домашними происшествиями он, по своему обыкновению, забавлял гостей. Камердинер, будь он здесь, сказал бы, что у господина советника своеобразная манера балагурить. Вики же она казалась просто глупой. Госпожа Мейербах решила вставить свое слово:
— Я, конечно, всегда чем могу помогу. Почистить овощи… горох вылущить. Бетти трудно управиться, хотя у нее на подхвате Камилла.
Генеральша давала понять, что и хотела бы помочь на кухне, да вот не успела.
— Столько труда и хлопот стоит вся эта варка, готовка, такой роскошный стол — это вам не шутка!.. — воскликнула госпожа Ваня, выражая таким образом свое восхищение приемом. — А подарки какие прекрасные — хоть в витрину выставляй… — Госпожа Ваня имела в виду чашки, которые получила от советника.
Полковник Зайбт выпил вина и стал вспоминать Студенческий союз.
— Помню Рождество в замке Бук, — весело обратился он к Хойману и госпоже Мейербах, — местный помещик прислал нам с лакеем молочного поросенка. И помещичья дочка пришла. Из наших были Ценгер, Гётц и Дессеффи.
— Ну да, тот самый Дессеффи, который поджег сенной сарай, считая, что я отбиваю у него девицу, — подхватил советник.
Зайбт засмеялся, выпил еще вина и стал вспоминать о Мейербахе, о том, как он получил генеральский чин, о его работе председателем Союза, о его прекрасном характере.
— Вообще он возглавлял его еще в бытность свою майором, — любезно уточнила вдова генерала, — он вас очень любил, возлагал на всех большие надежды. А протез ему настолько не мешал, что с ним ему было даже сподручнее, чем с рукой…
Тут прозвучало имя Бернарда Растера.
— Муж частенько вспоминал Растера. — При этих словах
