АнтиДиверсант - Анатолий Алексеевич Азольский

на витрине ой как нужен, а денежек – кот наплакал, а выглядеть ой как хочется богатенькими, – это вот смятение лавочников перед витриною берлинского универмага и увидел Антон Рымник, усмехнулся, по-русски обратился ко мне, очень серьезно спросил: эти-то – что за люди?.. И я ответил, что люди эти, немцы, со сверхзадачей, им уже начхать на Гитлера, на Гиммлера, на всех, им больно за немцев, попавших в тот переплет, в каком не одно уже десятилетие живут русские, они боятся, что красноармейский сапог вытопчет их нацию, немецкий народ они спасают; Клаус и Роберт, поднявшиеся из-за стола в момент, когда Рымник заговорил по-русски, посовещались и в некотором замешательстве сообщили: они могут вознаградить Рымника суммой, в пять раз меньше той, на которую он рассчитывает, и я по-русски подтвердил это Антону, – небогатые люди, сказал я о шефах, к тому же все операции с недвижимостью запрещены, Клаус мог продать имение умершей супруги, но кто сейчас его купит. «И я тоже небогат!» – отпарировал Рымник, но, кажется, неплатежеспособность работодателей уверила его в реальности и честности предложенного, кое-какие колебания еще сохранялись, и тут я нанес решающий удар: сказал, что у него, Рымника, есть и личные поводы не оставлять Сталина живым. Иосиф убил всю семью его, отец помер в лагере, мать тоже кантуется там… «Я знаю», – опустил голову Антон, а я продолжал: «Калинкиных помнишь?» Он вздрогнул: что с ними? Я выдержал паузу, Калинкины – это труппа лилипутиков, самое больное место Антона. «Расстреляны!» Он помертвел: за что? За то, ответил я, что они маленькие, что они лилипуты, что японцы тоже низкорослые, вот и решили в НКВД, что Калинкины – японские шпионы, взяли их на гастролях цирка во Владивостоке всех, самого Калинкина расстреляли сразу, остальных утопили вместе с баржой. «Бедные мои дети…» – прошептал он, потому что лилипутики всегда были его детьми, он в цирке за ними присматривал, он был судьей во всех ссорах Калинкиных, он был отцом их и строгим воспитателем, и гибель их, изуверский силлогизм НКВД, каким заражена была вся Россия, потряс его, он уже дал ответ молчанием, погружением в свою боль. Утром сказал, что начнет подготовку после того, как пятьдесят тысяч долларов окажутся в распоряжении женщины, имя которой ему известно, женщину же надо переправить в нейтральную страну, и пусть она даст ему весточку: все, мол, в порядке – только тогда он приступит к операции… Боюсь, джентльмены, вам известна эта женщина, от нее могла истечь информация, выключите поэтому ваш диктофон, дайте мне освоиться с тем, что она жива… что?… уже нет… мир ее праху, успела все-таки перед смертью наябедничать…

…В Берлине, сюда она попала через уманьскую биржу труда, строчила на машинке, не пишущей, а швейной, сама ли решилась уехать на чужбину или погнала ее судьба – об этом знал, наверное, Антон, случайно зашедший в кинотеатр и услышавший украинскую речь, знакомство продолжилось, женщина каким-то боком связана была с цирком, мать ее билетершей работала в Киеве, звали ее Верой, ту женщину, которая пошла смотреть «Золотого теленка», немцы поставили неглупый фильм по очень популярному в СССР роману, двадцать два года, красотой не блистала, о чем я догадался, еще не видя ее, у Антона с его фантастическим обилием ярких эпизодических баб не могло возникнуть привязанности к очень красивой европейской женщине, потянуло на свое, серенькое, скромненькое, но верное; возлюбленную он определил в группу специалистов при одном министерстве, сколотили группу из русских инженеров, конструкторов и технологов, работали на авиацию, никакими своими статями Вера к этой группе не подходила, но продажнее партийных функционеров никого, пожалуй, тогда в Германии не было, за взятку швею переделали в конструктора, дали очень приличные документы, их мы – я, Клаус и Роберт – изучили, полистали и ворохи полицейских донесений, решено было ехать к Вере мне и Роберту, Клаус остался при Антоне, до конца операции мы обязаны были следить друг за другом. Скромненькая квартирка, сама Вера очень привлекательна, но не для немца, черноволоса, что мы сразу отметили, планируя, как вывезти из Германии чистокровную украинку. Умер, горестно сказал я ей, Антон умер три дня назад, в Будапеште, там же и похоронен, перед смертью просил передать ей эту цепочку с крестиком и последнюю просьбу: целиком довериться человеку, который приложит к цепочке письмо от него. Она обмякла, стала меньше телом, ниже ростом, вся сжалась и смотрела на коленки, разглаживая ткань юбки, подняла глаза, спросила, страдал ли Антон, умирая, – нет, не страдал, ответил я, был в ясном сознании, чистый перед собою и Богом, зная уже, что страдания окуплены, что будущее Веры будет обеспечено. Роберт – переводил, разумеется, я – проникновенным голосом выразил глубокую скорбь, соболезнование и помощь по всем пунктам завещательной просьбы Антона Римнека, желания покойного – закон, нравственный долг, поэтому послезавтра Вера выедет в Швейцарию, а оттуда – в Испанию, у нее будут деньги, кончится война – пусть сама решает, как ей жить и где жить, и хотя брак с безвременно умершим церковью не освящен, прошу ознакомиться с паспортом на имя Веры Римнек, отныне она еврейка, так уж сложились обстоятельства, виновато заключил Роберт, которого даже Клаус не посвятил в тонкости с этим паспортом. Дело в том, что всю войну в Амстердаме испанский консул вытаскивал из Германии именитых и неименитых евреев, Франко за Пиренеями чувствовал себя в полной безопасности и готовился к миру после войны, задабривая так называемые сионистские круги, но к декабрю сорок четвертого года консул полулегальную деятельность свою свернул. Клаусу пришлось расшибаться в лепешку, Вера не догадывалась, чего стоила виза, на паспорт не глянула, пальцы ее разворачивали и складывали предсмертное послание Антона, им самим написанное, по-русски, правильно вчитаться в текст шефы не смогли, целиком доверились мне, но и я никакого иносказания не нашел в полусентиментальной чуши, кое-какие подозрения были, рассудил же я так: на расшифровку того, что написал Антон между строчек, уйдут годы, а сейчас дорог каждый час, что мы и сказали Вере, торопя ее, потому что Антону хотелось хоть издали глянуть на нее, и он глянул, втроем мы подъехали к вилле, машина остановилась метрах в пятидесяти от нее, я сменил Клауса, тот пошел к «Хорьху», Роберт и Вера прогуливались на виду Антона, потом шефы и Вера уехали, я нашел Антона очень неспокойным, утешил его, как мог. «Вы еще встретитесь», – пообещал я, имея на то некоторые основания, потому что видел: Клаус и Роберт делают все,