для убийства, совершенного с особой жестокостью.
– Одумайся, Валера! Тебе это даром не пройдет, – предрек Фарино.
– Да неужели? – ухмыльнулся Чиж. – Спроси об этом своих приятелей – Казанцева, Зайцева и Валиева. Скоро вы встретитесь и получите отличную возможность потолковать о неотвратимости наказания. Они уже знают, что это такое, а через пару минут узнаешь и ты.
– Ты… Да ты маньяк! – ахнул Марк Анатольевич.
– Ничего подобного, – возразил Чиж. – Я просто убираю мусор.
– Валера, – взмолился Марк Анатольевич, – я тебя умоляю, опомнись! Неужели что-то изменится от того, что ты возьмешь на душу еще один грех? Клянусь, я сделаю для тебя все, что будет в моих силах. Я даже ничего не скажу Александру и сам займусь устройством твоей судьбы. У тебя будет все, о чем только можно мечтать…
– В том числе моя семья и мое безоблачное детство, – подсказал Чиж. – Твои друзья умирали не сразу. Каждый успел многое мне рассказать – о том, как вы делали бизнес, как отдыхали, развлекались… О том, как погибли наши родители, они тоже рассказали. Особенно этот казанский отморозок Валиев и алкаш Зайцев, которого вы с дядюшкой столько лет прикармливали, чтобы он держал язык за зубами. Я действительно был тогда слишком маленький и почти ничего не понимал, но время все расставило по своим местам. Я знаю, как они умерли, знаю, кто составил фальшивое завещание… О том, кто развалил следствие по делу о смерти моей сестры, я тоже знаю. Одного этого хватило бы, чтобы раздавить тебя, как гниду. Но были ведь еще и ночные визиты в мою комнату, помнишь?
– Не надо, Валера, – сказал Марк Анатольевич.
– Надо, – ответил Чиж и, повернувшись к нему спиной, двинулся к лебедке.
Свалившаяся с ноги адвоката замшевая домашняя туфля оказалась у него на пути, и он отфутболил ее в сторону, не замедляя шага. Удар получился знатный: туфля взмыла в воздух, стремительно пронеслась через площадку, ударилась об одну из опорных колонн, отскочила и, вращаясь, как бумеранг, беззвучно канула в черную пустоту. Фарино машинально проводил ее взглядом, подумав, что, вполне возможно, вот-вот последует за ней, а когда снова посмотрел на считавшегося пропавшим без вести племянника Вронского, тот уже был около лебедки. Нож по-прежнему блестел в его правой руке, и не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, зачем он ему нужен.
Марк Анатольевич понял, что его время истекло, и предпринял последнюю отчаянную попытку спасения. Изворотливый ум профессионального юриста подсказал, что нужно делать, но обрюзгшее, никогда не отличавшееся силой и ловкостью тело оказалось ни на что не годным. Фарино задергался на конце веревки, извиваясь, как червяк, в попытках дотянуться до края перекрытия. Оно находилось слишком далеко, чтобы до него можно было просто достать рукой; для этого следовало раскачаться, как на качелях, но этот простенький фокус у Марка Анатольевича никак не получался.
Затем, скорее благодаря счастливой случайности, чем в результате его нечеловеческих усилий, веревка отклонилась от вертикали. Почувствовав и каким-то чудом ухитрившись подхватить и усилить это движение, Фарино качнулся вперед, отлетел назад (при этом сердце у него в груди сжалось и похолодело, пропустив удар), снова качнулся вперед, почти коснувшись кончиками унизанных перстнями пальцев шершавого бетона, но не коснулся и опять описал леденящую душу дугу над сверкающей электрическими огнями пропастью.
Чиж занял исходную позицию и обернулся в тот момент, когда адвокат Фарино в очередной раз попытался ухватиться за бетонный край перекрытия. Это ему почти удалось: золотые и платиновые перстни отчетливо проскрежетали по бетону, который только издалека казался ровным и гладким, пухлые, вечно потеющие, с любовно ухоженными ногтями пальцы соскользнули, оставив на грубых зазубринах бетонного ребра частички кожи и пару капелек крови, и Марк Анатольевич опять качнулся назад, в темноту, издав слабый крик боли.
– Публика ждет, будь смелей, акробат, – вспомнив Мистера Икс, напутствовал «дядю Марка» Чиж и полоснул ножом по натянутой, как струна, веревке.
Веревка лопнула с негромким треском. Ее конец хлестнул по блоку, заставив колесо бешено завертеться на оси, а затем стремительно и беззвучно исчез в темноте. Раскачивающееся, как маятник, тело в этот момент находилось в самой дальней точке траектории. Когда пуповина, связывающая его со стальной балкой консоли, оборвалась, оно вылетело, как из катапульты. Чиж услышал удаляющийся вопль. Крик оборвался задолго до того, как Марк Анатольевич достиг земли: он умер в полете, как, по слухам, это происходит с некоторыми птицами – например, со стрижами.
Снизу долетел глухой лязгающий удар, с едва слышным на таком расстоянии дробным звоном посыпалось разбитое стекло, и сейчас же включилась, огласив улицу своими потусторонними воплями, сирена автомобильной сигнализации.
– Пардон, – убирая сверкающий, как серебряное зеркало, клинок обратно в ножны, будничным тоном произнес Чиж. – Видит бог, я этого не хотел.
Сбегая по лестнице, он подумал, что все обошлось не так уж плохо: было бы гораздо хуже, если бы этот тяжеленный кабан в шелковом халате свалился не на припаркованную машину, а кому-нибудь на голову.
* * *
Начальник службы безопасности холдинга, которым управлял и практически единолично владел Александр Леонидович Вронский, был под стать своему работодателю. Сухопарый и невысокий, всего на полголовы выше низкорослого хозяина, Дмитрий Иванович Кривошеин производил впечатление кадрового военного, не так давно сменившего форменный китель на купленный в дорогом бутике цивильный пиджак. Так оно и было на самом деле, за исключением того, что во время прохождения воинской службы Дмитрий Иванович не так уж часто одевался по всей форме, отдавая предпочтение то пестрому полевому камуфляжу без знаков различия, то лохмотьям странствующего по горным тропам от кишлака к кишлаку дервиша, то строгому наряду сотрудника дипломатической миссии, неотличимому от того, в котором он щеголял сейчас.
Бесстрастное, с впалыми щеками и глубоко запавшими глазами лицо Дмитрия Ивановича Кривошеина украшал длинный, неправильно сросшийся шрам, намекавший, что его камуфляж далеко не всегда мог обмануть противника. Как-то раз, находясь в легком подпитии и оттого пребывая в благодушном настроении, Вронский спросил, может ли он в одиночку, голыми руками раскидать… ну, скажем, десять человек. «Раскидать – это вряд ли, – как всегда, безо всякого выражения ответил Кривошеин. – Остановить могу, но будут трупы. Десять – это слишком много, на мягкое обращение просто не останется времени». С огнестрельным и холодным оружием он творил настоящие чудеса, но главным его
