ни Кондратьев, ни Смоляк не противоречили в своих показаниях, ничего не скрывали, а более чем охотно рассказывали весьма интересные для спецслужб вещи, то хозяин кабинета — пожилой коммодор с серебряной щеточкой усов — весьма подобрел к своим подопечным и даже предложил однажды за чашечкой кофе с коньяком перейти на службу в британский флот в качестве инструкторов подводно-диверсионного дела.
— Я готов принять ваше предложение, — дипломатично ответил Кондратьев, — если на то будет согласие моего командования.
— Но здесь у нас нет связи с вашим командованием! И я предлагаю вам воевать с Гитлером в общих рядах. Ведь вы же не собираетесь отсиживаться в Африке, пока мы не разобьем Германию? Кончится война, и мы поможем вам вернуться на родину. Слово офицера флота ее величества!
— Я прошу вас помочь мне вернуться сейчас!
— Это невозможно! До ближайшей советской границы отсюда тысячи миль. Я предлагаю вам достойный любого офицера выход: сражаться с общим противником в союзнических рядах. Будьте реалистом, мистер Кондор! Иначе нам придется интернировать вас до конца войны!
— Я подумаю… — уходил от прямого ответа Кондратьев. — Я подумаю…
Даром что не добавлял — «над третьим вариантом вашей альтернативы». И думал ночи напролет, как выбраться из этой новой ловушки. Яну было проще — его соотечественники уже воевали в рядах британской армии…
Бизерта. Октябрь 1943 года
Убедившись, что русские моряки выдали всю информацию об итальянских сверхмалых лодках, какой владели, коммодор Шеклтон потерял к своим подопечным всякий интерес. Да и итальянцы теперь повернули оружие против бывших союзников. Тем обиднее было сидеть взаперти сутками напролет. Правда, им позволялось выходить во дворик, огороженный со всех сторон высокими мазаными стенами, ослепительно выбеленными известью. Здесь под старым перекрученным оливковым деревом они часами резались со Смоляком в нарды или помогали английским солдатам менять на джипах пробитые скаты. Кормили их вместе с охранниками из комендантского взвода. На ночь запирали в тесной безоконной каморке, где с трудом умещались две походные раскладные койки. Дни менялись один за другим, пустые и одинаковые, как стреляные гильзы.
— Может, и в самом деле, перейдем к ним на службу? — предлагал Смоляк.
— Тебе проще, — усмехался Кондратьев. — У тебя правительство в Лондоне. А у меня в Москве. Не поймут меня, брат… Мне еще эту «автономку» припомнят… И тем не менее мне надо к своим пробиваться!
Однажды в воротах их белой темницы застрял огромный армейский грузовик. Все принялись его дружно выкатывать. Как всегда, помогали и русские. Никто не обратил внимания, что сначала один из них, а потом другой подлез под машину, чтобы толкать ее со стороны улицы. И так же никем не замеченные в общей суете, оба добровольных помощника вдруг исчезли в пестром потоке восточной толпы.
Выбравшись на дальнюю окраину Бизерты, беглецы заглянули в тихую кофейню перевести дух.
— Интересно, чем тут расплачиваются, — спросил Смоляк, жадно втягивая аромат жареных кофейных зерен. — Динарами или фунтами?
— Тебе не один черт, когда у нас и гроша ломаного нет? — вполголоса ответил Кондратьев.
— Простите, — по-русски откликнулся старичок, сидевший за столиком в углу. — Но мне было бы приятно угостить соотечественников!
— Вы кто? — подсели к нему обрадованные моряки.
Старичок заказал две чашечки кофе с двумя стаканами холодной воды и только после этого представился:
— Лейтенант Российского императорского флота Максимов Дмитрий Анатольевич. Честь имею, господа.
— Мы не господа, — насупился Кондратьев. — Мы товарищи.
— Ну, это как сказать! — встрепенулся Ян. — Что до меня, так я пан Смоляк, поручник маринарки.
Знакомство, однако, состоялось.
— И давно вы здесь? — хмуро спросил Кондратьев.
— С одна тысяча девятьсот двадцатого года, — четко доложил шестидесятилетний лейтенант. — Как ушли из Севастополя всей эскадрой, так и несу здесь стационерскую службу. В порту сторожем на блокшиве работаю. А вас каким ветром. позвольте спросить, занесло?
Даже в самом кратком пересказе одиссея «капитана Кондора», как представился старику Кондратьев, производила впечатление. И Дмитрий Анатольевич поспешил пригласить друзей по скитаниям к себе.
— Чем меньше вы будете мозолить глаза аборигенам и «томми», тем дольше вы сохраните свою свободу.
Уговаривать особо не пришлось. Максимов провел их задворками туземных кварталов к своему дому, такому же плоскокрышему и белому, как и все остальные. Жена хозяина, немолодая берберка, постелила гостям на втором этаже и собрала нехитрый ужин из тыквенной каши и зеленого чая.
Утром Дмитрий Анатольевич принес из порта новость: в Сирию уходит пароход с большим некомплектом команды.
— В кочегары пойдете? — спрашивал Максимов. — Доберетесь до Сирии, а там до Ирана рукой подать. В Тегеране Красная армия стоит.
— В Сирии польский корпус генерала Андерса! — оживился Смоляк. — Надо идти! А что за пароход?
— Да грек какой-то… Немецкие трофеи в Тартус везет.
— Как же нас без документов возьмут? — поинтересовался Кондратьев.
— Уголек шуровать и без паспорта можно. Платить не будут, а за харчи довезут… Эх, мне бы годков десять скинуть, с вами пошел. Вы уж за меня Севастополю поклонитесь!
…Старый угольный пароход «Минерва» под полосатым греческим флагом стоял в торговой гавани и принимал ящики с продовольственными запасами разбитой армии генерала Роммеля. Грузили коробки с галетами, бочки с пальмовым маслом, палатки, кипы солдатских одеял… Все это предназначалось для французских и польских частей, дислоцированных в Сирии и Палестине.
Ведомые портовым сторожем, Кондратьев и Смоляк вступили на разбитый трап «Минервы». Вступили на тропу новых приключений, которыми они уже были сыты по горло…
Глава одиннадцатая. «Он шел на Одессу, а вышел к Херсону…»
Капитан «Минервы» — седой небритый грек в измятой беловерхой фуражке — встретил кандидатов в кочегары весьма безразлично. Максимов долго объяснял ему что-то по-французски, потом махнул рукой, засмеялся и сказал:
— Он говорит, что это его последний рейс и ему все равно, кто будет швырять уголь в топку котлов, хоть сам дьявол. Лишь бы машина получала пар. Велел идти к механику, тот покажет койки в кубрике и места в кочегарке.
Механик, жуликоватый тип неизвестного рода-племени, записал их имена в судовую роль, поскольку он же выполнял и обязанности чифа — старпома, свел новичков в кубрик — в темную ржавую железную коробку без иллюминаторов, показал свободные койки, потом на ломаном английском языке объяснил порядок вахт и график приема пищи. Все это время Максимов, как добрый родитель, пристраивающий своих чад к делу, был рядом. Они распрощались с ним на причальной стенке, крепко обнявшись и пообещав, что если доберутся до Севастополя, то отдадут городу земной поклон от лейтенанта-черноморца Дмитрия Максимова…
Утром «Минерва» снялась со швартовых и без гудков — по военному времени — вышла из порта в неспокойное осеннее море. Бизерта, похожая издали на прилавок антиквара, таяла в осенней
