— А, учитель русского языка и литературы! Из васнецовской школы?
— Ну конечно! — Любовь Семеновна радостно закивала. — Сходил бы ты к нему, Боренька.
— В школу, что ли?
— Ну какая школа, еще ж каникулы!
— А, блин! Точно, — сказал Борис. — Сейчас рыбу расковыряем, и схожу.
. — Никакой рыбы! Сперва за стол, живенько! — приказала Любовь Семеновна и умчалась.
Сидя на траве, Кофи Догме с ужасом смотрел ей вслед. Она пила с ним рюмка в рюмку. Он был словно полон жидкого металла. Голову сверлила тупая боль.
После яблочной бомбардировки голова просто раскалывалась. Вчерашний день вспоминался кошмарными обрывками, как фильм ужасов.
Борис помог другу подняться и вручил покушавшиеся на его жизнь яблоки:
— Держи. Поешь кисленького. Очень помогает. Хотя, если честно, клин можно вышибить только клином.
За завтраком все выпили по две стопки и повеселели. Остатки мутной жидкости плескались на дне трехлитровой банки.
Особое облегчение испытал Кофи. Правда, первая порция самогонки не пошла, и он метнулся за дверь с полным ртом.
Вторую порцию помог проглотить Борис. Он щелкал пальцами высоко над столом и кричал:
— Смотри, Кофи, смотри, вот птичка выскочила! Вот птица полетела… Вот птица пролетела, и ага!
Когда пьешь яд, лучше думать о чем-7о отвлеченном. О пролетающей над головой птице. Или о полете над гнездом кукушки.
Главное — не думать о том, что пьешь яд.
Иначе инстинкт самосохранения выпихнет этот яд наружу.
После завтрака парни уселись на завалинку потрошить рыбу. Немедленно сбежались все васнецовские кошки. Им не было дела до цвета кожи необычного гостя. У кошек на уме было только одно.
Зато Тузик на рыбу даже не посмотрел.
Он не сводил глаз с молодого вождя и скалил желтоватые клыки. Кофи орудовал длинным кривым ножом в рыбьих кишках и все более приходил в себя.
Мелкие капли дождя падали на раскаленную вчерашним и сегодняшним самогоном голову. Было странно, почему капли не шипят.
— Это кого я потрошу? — спрашивал молодой вождь.
— Это красноперка, — пояснял Борис. — Видишь, плавники красные?
— Угу, — кивал черный друг. — А это?
— А это карась. Его мы бабуле на жаренку отдадим. Пальчики оближешь!
— Борька, а почему твоя бабушка не пускает твоего дедушку к его другу… ну, к учителю? Почему дед вынужден тайно убегать из дому?
Разделывая очередного подлещика, Борис задумался. Если у супруга отнять право держать и не пущать, то что останется от семьи?
— А у вас в семьях разве не так? — Борис решил уйти от ответа, прикрывшись вопросом.
— Ну, ты сравнил… задницу с пальцем! — в очередной раз выказал блестящее знание русского фольклора Кофи. — Нет, конечно. В свободное время у нас общается кто с кем хочет.
— Что, и замужняя женщина может перепихнуться с женатым мужчиной, и за это им обоим ничего не будет?
— Чего-чего сделать?
— Ну, Кофи, мне за теоя стыдно. Поговорками нашими сыплешь, а простых слс-j HS понимаешь.
— Да, мы таких словек не прохода ли, — серьезно сказал молодой вождь.
— Перепихиваться означает делать динь-динь, — нашелся Борис.
— А, динь-динь! Так бы сразу и сказал, — обрадовался Кофи Догме. — Женщине и мужчине ничего, как ты говоришь, не будет. Неприятности будут у тех, кому они изменили.
— Как?!
У Бориса отвалилась челюсть. Застыла в воздухе перепачканная потрохами рука с ножом.
— Ну, у нас считают, что человек находит партнера вне семьи тогда, когда в семье ему не хватает динь-динь. В этом никто не видит ничего плохого. Только посмеиваются над теми, кто не в силах удовлетворить супруга. Иногда дают им обидные прозвища.
Борис снова крепко задумался.
— А вот представь, что жена застукала мужа с другой женщиной. Где-нибудь под пальмой, — медленно произнес Кондратьев-младший. — Неужели постоит, посмотрит и уберется восвояси?
— Застукала? — спросил сам себя Кофи, вспоминая все значения этого слова. — Если застукала, может и в драку полезть. Но когда драку будет разбирать племенной суд, он не примет сторону жены.
— А кто входит в состав вашего суда?
— Я, — твердо ответил Кофи.
— А сейчас, когда ты здесь?
— Старший из моих двоюродных братьев. Но поскольку он лишь заместитель вождя, то не имеет права судить единолично. Он делает это вместе с главным колдуном.
Борис швырнул кошкам случайно попавшего в мешок ерша и задумчиво спросил:
— А как их зовут?
— Кого?
Кофи тоже расправился с последней рыбкой и вытер нож о траву.
— Брата и колдуна.
— Уагадугу. Уагадугу и Каплу.
Борис кивнул:
— А, понятно… Ладно, дружок. Будь добр ополоснуть мешок. Вон, из бочки с дождевой водой. А я схожу к этому… Бабуль, как его имя-отчество?
Из сарая показалась замотанная платком голова Любови Семеновны:
— Чье, Боренька?
— Да этого, дедова друга. Учителя!
— Петрухина, что ль? Павел Исидорович!
Голова скрылась в сарае.
— Слыхал, Кофи? Исидорович! Хрен запомнишь. А ты со своим Уагадугу… Бабуль, я дом-то его не помню точно! Кажется, после водокачки. Но вот какой: второй или третий?
На этот раз Любовь Семеновна выбралась из сарая вся. И даже с вилами в одной руке. Другой рукой она указала на краснокирпичную башню водокачки:
— Вон, видишь, сперва черепичная крыша, там зять президента АО «Заря» живет. После, видишь, шиферная, это дом главного зоотехника АО. Видишь?
— Ну вижу! — сказал Борис.
Кофи Догме, болтая в мешке воду, внимательно проследил за направлением их внимания. Тузик, злобно урча, не спускал глаз с черного человека.
— А следующая, третья, и есть крыша Петрухина.
— Это под рубероидом которая?
— Точно, Боренька, точно. Течет она у Пашки. Плесень на стенах…
— Ну, я пошел, бабуль… Ах да. Бабуля, дай этому черномазому крупной соли.
Рыба ж пропадет.
— Внучек ты мой дорогой! Ну разве можно так о своем друге? Как у тебя язык поворачивается?
Борис даже улыбнулся:
— Богемный человек необидчив. Обидчивы ничтожества, а с ними скучно.
— А если я не богемный? — буркнул Кофи.
— Тем более будем тренировать. Надо стремиться стать богемным. Я ведь не обижусь, если ты меня назовешь «беломазым»!
Не сказав больше ни слова, Борис Кондратьев открыл калитку. Кофи вылил грязную воду из мешка и проводил взглядом фигуру друга в большущем желтовато-зеленом плаще. Который на самом деле был советской офицерской плащ-палаткой.
Немало имущества перетаскал в дом отца Василий Кондратьев. Прежде чем дослужился до должности командира полка спецназа.
Прежде чем покинул родную армию в звании полковника.
Промокший Кофи Догме сидел, прислонясь спиной к печи, и лязгал зубами от холода, когда вернулся Борис. Лицо его было мрачнее тучи.
— Ну что? — спросил вождь.
— Не знаю, — отрезал Борис. — Где бабуля?
— Здесь я, Боренька, здесь.
Надтреснутый старушечий голосок послышался прямо из-под грязных Борисовых сапог. Борис отскочил. Бабуля выбиралась из подпола с пустой банкой в руке.
— Петрухин ничего не знает, — выпалил Борис. — Дед к нему не заходил с прошлой пятницы.
— Ойк!
Любовь Семеновна издала странный звук, закрыла ладошкой рот и медленно опустилась на пол. Банка вывалилась из руки и покатилась к чернокожему гостю.
Ноги бабушки свешивались в темную пасть подпола. На них были валяные старушечьи сапожки, которые только и можно было купить в обувных магазинах при Советской власти. Запахло истерикой.
— Не надо, бабуль, — попросил Борис. — Может, он еще к кому мог зайти?
— Не-е-е-ет, — затрясла головой в платке Любовь Семеновна. — Не-е-е-ет!.. Раньше к Мишке-леснику захаживал, да Мишка тот уж семь лет как преставился.
Она разрыдалась. Борис смотрел молча, не зная, что предпринять.
— Может, в милицию? — предложил Кофи.
Он уже немного согрелся и перестал клацать зубами.
В милицию? Ближайший милицейский пункт за восемь километров от Васнецовки, на центральной усадьбе АО «Заря». Восемь километров под дождем. А что делать? Где дед? Куда пропал? Нет ответа.
Для того и придумали государство, чтоб помогало гражданину находить ответ, когда сам он это сделать уже не в состоянии.
— Точно! — решил Борис. — Бабуля, не плачь. Я пошел в Бездымково. Ты, Кофи, оставайся. Мало ли в чем помощь потребуется… Да, чуть не забыл. Этот учитель зайти обещал.
Дверь за Борисом Кондратьевым захлопнулась. Любовь Семеновна продолжала рыдать. При этом она что-то причитала, но Кофи, и без того плохо понимающий деревенскую речь, не мог ничего разобрать. Просто сидел повесив голову.
Во дворе радостно залаял Тузик.
Скоро в сенях послышался шум и стариковский басок:
— Эй, Семеновна, где ты там? Любаня, а, Любаня!
Сени распахнулись, и на пороге вырос учитель русского языка и литературы васнецовской девятилетней школы Петрухин Павел Исидорович. Собственной персоной. Прямо перед ним на фоне беленой русской печки сидел черт.
