Ознакомительная версия.
И вот фортуна наконец-то повернулась к Кряжину лицом. Хотя заслуга в этом скорее самого Кряжина, нежели фортуны. Он застал ее врасплох, и теперь она, оправившись, начинает возвращать свои интересы на исходные позиции.
День заканчивался, с момента задержания Архаева минуло четыре с половиной часа, а все, чего до сих пор удалось от него добиться, – это признания в том, что он шел по рынку, наклонился, чтобы завязать шнурок, и увидел «беретту», лежащую на бетоне. Впрочем, «береттой» он ее не называл. Именовал «опасным оружием», которое поднял с бетона лишь для того, чтобы отдать первому же попавшемуся милиционеру. Но, как ему кажется, милиционеры видели, как он поднимал пистолет, потому что погнались за ним сломя голову. А он, человек честный, но пугливый, решил, что это преступники. Это объяснимо, потому что те были не в форме и не показывали удостоверений. Когда же Архаев, наконец-то, сам догадался, что за ним бегут милиционеры, он остановился и вытащил из-за пазухи «опасное оружие», чтобы отдать. Но оно выстрелило, и он испугался еще больше. А потом его били. Бил Кряжин, ногами в живот, чтобы не было синяков, милиционеры – по почкам и печени, и в камере били конвоиры, и в коридоре «Красной Пресни» тоже били…
Он требовал перо и бумагу, чтобы написать заявление в прокуратуру. Требовал адвоката и даже называл его имя, требовал свободы передвижений и спустя три часа после задержания стал громко заявлять из своей камеры, что он буддист и ему необходимы соответствующие условия для отправления религиозных надобностей.
Авторитет Архаева был невелик, а для жильцов камеры, куда он был водворен, просто ничтожен. Его поведение было воспринято с внутренней стороны помещения как недостойное даже для того, чтобы косить под больного. Архаева урезонили, усадили на то место, где тот свободно мог бы отправлять свои надобности, но через полчаса он опустился в своих криминальных изысканиях до последнего известного ему маневра – упал перед парашей, задергался в конвульсиях и пустил пену.
Зэки постучали в дверь, попросили Архаева вынести и «больше эту «улитку»[33] к ним не подсаживать, если, конечно, у администрации нет желания подавить бунт». Администрация пошла навстречу и перевела Феликса в конец «продола», где сидели в унынии и ожидании суда подсудимые помельче. Теперь Кряжин общался с Феликсом, солнце вот-вот должно было скатиться за горизонт, а изменений в поведении арестованного не наблюдалось. Кряжин успел похвалить и новые туфли Архаева, размера сорок восьмого на вид, и его свитер, так стильно надорванный в четырех местах и надетый на голое тело.
– Архаев, вы боитесь за свою жизнь или за дело последних дней жизни? – докуривая первую пачку сигарет, спросил Кряжин.
– Свое отсидел давно. На мне косяков нет. Что вы пытаетесь мне впарить, я не знаю. Можно еще одну сигарету?
– Да бери на здоровье… Ты понимаешь, что ваше дело было проиграно в ту минуту, когда вы выставили требования Кайнакову? Кто эту идею предложил? Ты, наверное?
– Кто такой Кайнаков?
– Пойми, Феликс, ты – бывший «гоп-стопник»,[34] – увещевал Кряжин. – Твой удел – «кража с криком». Профессию свою нужно уважать и реноме беречь. Стоит только тебе загреметь с «двести шестой»,[35] да еще – ребенка! – на «строгач», и от тебя там не останется мокрого места. Ты мозгами-то пораскинь, если тебе в «хате» еще не до конца их выбили: санкции статьи обещают «двадцатку» по полному раскладу, а за добровольное освобождение человека тебя самого освобождают от уголовной ответственности, словно ты никого и не похищал! Если, конечно, не совершил другого деяния. Например, не носил с собой «опасного оружия», из которого тяжело ранил человека. Но это – «трешник» от силы, Архаев!
На лице уголовника одна гримаса сменялась другой. Так ведет себя человек, не уверенный в своих силах, который оказался в беде и не видит выхода.
– Ты посмотри на себя, Архаев, – не выдержал советник. – Ты здесь не жилец. Раздели, избили, и ты наверняка стираешь грязное белье сокамерников. А в зону тебе лучше вообще не заезжать. Ты по масти – «подарок»[36] и самая настоящая находка для «рогометов».[37] Когда думать начнешь?
Думал Феликс около двух минут. Ровно столько ему понадобилось для того, чтобы выкурить сигарету следователя до самого фильтра. Потом он раздавил ее в банке из-под кофе, приспособленной под пепельницу, вздохнул и поднялся со стула. Сделал разбег в три шага – дальше не позволяли габариты комнаты для допросов – и врезался головой в шершавую стену. «Шубу», как называют ее зэки.
Кряжин тоже вздохнул и позвал конвой.
– Вы, гражданин Архаев, – перешел он на официальный тон, – поберегли бы себя. Приходить к вам я теперь каждый день буду, и не по одному разу. Поэтому начать советую с разбивания носа, а не головы.
– Прокурор, – обливаясь кровью из сильно рассеченного лба, хрипел Феликс, – ты даже не представляешь, насколько это серьезно… Ты не понимаешь, какие люди за этим стоят…
– Спасибо, конечно, на добром слове. А что касается серьезности… Так ты расскажи!
– И дать им убить себя?!
– Да ты и без них неплохо управляешься!.. – воскликнул Кряжин.
Конвой с врачом вошли и стали заниматься своими делами, разговор по душам, не успев начаться, закончился.
– Бил!.. – кричал Архаев чужим голосом, указывая еще не связанной рукой на Кряжина. – Головой о стену бил!.. У меня сотрясение мозга…
– Ну, ну, не преувеличивайте, – заметил седовласый врач, склонившись к нему с натянутым бинтом в руке. – Мозга…
Кряжин выходил из кабинета без двери, когда мимо проводили одного из той камеры, вход в которую Архаеву был заказан. «Как можно так низко пасть…» – заметил бывалый арестант, заметив лежащего на полу Феликса. И было непонятно, к кому он адресовал свое обращение.
Точно такое же выражение Кряжин услышал из уст первого заместителя Генерального, временно исполняющего обязанности начальника следственного Управления. И на этот раз это замечание имело свой адрес. Оно было обращено к Кряжину, который стоял в кабинете Первого, явившись к нему по первому вызову. Несмотря на то, что стрелки часов на стене показывали без четверти восемь, уходить домой Владимир Олегович не торопился. Он ждал Кряжина, чтобы спросить его о проделанной за день работе.
– Вы о чем? – поинтересовался, перехватывая папку в другую руку, следователь. Смагин уже давно предложил бы присесть, но сейчас Егор Викторович находился далеко, где-то на побережье Черного моря, а потому Кряжину в Москве, на Большой Дмитровке, приходилось стоять.
– Я о жалобе адвоката задержанного вами Архаева.
– Уже написал? – удивился Кряжин. – А что написал?
Смагин давно бы отдал в руки следователя очередную жалобу. Елец имел о порядке рассмотрения таковых свое собственное мнение. Он стал читать:
– «… и когда стало понятно, что мой подзащитный не согласен идти на поводу следователя и принимать на себя ответственность за совершенные другими лицами преступления, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Кряжин И.Д. взял его одной рукой за шею, второй – за брючной ремень и стал бить головой об стену, склоняя к даче заведомо ложных показаний», – откинув лист в сторону, Елец резко скинул с носа очки. Этот жест, по его мнению, подчиненных пугал. – Каково, Иван Дмитриевич?
– Так, в общем, ничего. Сюжет жалобы адвоката Суконина подтверждает несомненное знание автором изображаемой среды и событий, имеющих в ней место. А также действий правоохранительных органов, неустанно борющихся с общественным злом. Есть у автора и неоспоримые литературные навыки.
Елец отложил бесполезные в этом разговоре очки в сторону и снова занялся листом.
– Иван Дмитриевич, мы взрослые люди. Профессионалы. Таковым, во всяком случае, я считаю себя. И потому спрашиваю без этих, понимаете ли, панибратств, – Елец имел в виду, по-видимому, отношения Кряжина со Смагиным. – Как такое могло произойти с вами? Я глазам своим не верю! Ушам не верю! Следователь Генеральной прокуратуры – и такое…
Кряжина долгое стояние не то чтобы раздражало, скорее, он из него «давно вырос». Единственный кабинет, в котором ему не приходило в голову сесть без разрешения, был кабинет Генерального прокурора, но и там ему предлагали стул всякий раз, когда заканчивалась минута субординационного «топтания на месте». А по поводу восклицаний Ельца Кряжин имел свое мнение. Если первый заместитель Генерального прокурора России не верит ни собственным ушам, ни собственным глазам, ему пора на медкомиссию.
– Вас что именно интересует? – справился Кряжин, захватив папку уже двумя руками. – Я что-то ничего не понял из ваших слов.
– Зачем вы били Архаева?
Елец либо нарочно нарывался на то, чтобы его назвали дураком, либо пытался дождаться взрыва Кряжина, чтобы впоследствии выдать это в официальном документе в виде неприкрытого хамства по отношению к руководству. Он ждет, чтобы потом события, указанные в жалобе, признать имевшими место и по полной форме на нее отреагировать. Кажется, это был единственный раз в практике Ельца, когда можно было ударить Кряжина в спину, и терять этот шанс Владимир Олегович не собирался. Об антипатии этих двух величин на Большой Дмитровке было хорошо всем известно, но до сегодняшнего дня перевес оказался столь значительным, что впору было отдавать победу Кряжину в виду его явного преимущества.
Ознакомительная версия.
