Ознакомительная версия.
И Вадим остался один посреди вселенского храпа и сопения. В колеблющемся полумраке проступали контуры окна с напоминающей мини-юбку занавеской, кукушко-часы, проем на кухонную половину, издающую кисло-капустные запахи. Он боялся уснуть, хотя и чувствовал, что придется. Несколько минут — и он безвольно поплывет по волнам сна. Одно успокаивало — дрыхли все. Притворяться невозможно. Человек Ведерникова не снабжен пилюлями бодрости — он шел со всеми и вымотан не меньше прочих. Сегодня он отдыхает — заслужил. «Надо сумки их проверить, — вяло подумал Вадим, — на предмет ствола. В тайге ему проку с этого ствола никакого, под конвоем толпу не поведешь; а вот в деревенском доме, в суженном пространстве, да не в одном… Возможен творческий подход».
Он, в принципе, не верил, что у чужака есть огнестрельное оружие — слишком велик риск засветиться. Тот не мог исключать возможность шмона под дулом автомата. И как тогда оправдаться? Кольцов прокручивал перед мысленным взором их образы — реальные и фантастические. Один рисуется не тем, кем есть. Удачно рисуется. Коля Сырко — вдумчивый, не очень смелый интеллигентик с неплохими, как выясняется, физическими данными? Ворчунья Жанна, прилежно убегающая от всех опасностей? Терпеливый Макс, привыкший к экстриму и лучше всех переносящий затянувшийся ужас? Борька Уралов, шизеющий от всего происходящего и спасающийся лишь избытком юмора? Остальные?.. Ну, это полный бред. С равным успехом он может подозревать самого себя — не очень любимого, но втайне глубоко уважаемого. Допустить, конечно, можно, но вот чисто физически… Вошедший в ротонду человек не был ребенком — он худо-бедно различал силуэт в густом мраке. О чем он вообще думает?! Валюша с Катей были в спальне, когда он ее покинул, и занимались тем, что крепко спали. Вошел другой. Не Рухляда, не Мостовой, не Гароцкий. И не только потому, что о покойниках нельзя плохо. Первая слаба духом, еще слабее телом, а забытое владение ясновидением не делает ее сильнее. Мостовой не просидел бы сутки на дереве, а Гароцкий не попер бы грудью на автомат. Ищите гада в коллективе, если он вам крайне необходим…
Вадим уснул, но спал он чутко. Проснулся в восьмом часу, когда утро полностью вытеснило ночь, с неясным чувством в душе…
Домик спал. А с кухни по-прежнему тянуло кисленьким. Но запах стал другим — аромат поубавился, нарастал душок. Он поднялся, потянув за цевье автомат. Перешагнув через спящего Уралова, отогнул занавеску. За окном Вадиму загадочно улыбалось старомодное пугало. Кособокий крест, на перекладине — обрывки шинельки рядового Советской армии, сверху — дырявый чугунный горшок с нарисованным лицом. Зачем эта штука охраняла выдранную картофельную ботву, непонятно. Но это дело хозяйки. За убогим огородиком невдалеке текла речка. Ее скрывали крутые берега, заросшие тальником. За линией электропередач опять на многие версты тянулась тайга — нелюдимая, скучная, задумчивая. Живых людей за окном не было. Вадим перехватил поудобнее автомат, чтобы не издал какой-нибудь клацающий звук. Валюша сопела, разбросав кулачки по подушке. Мордашка сосредоточенная — явно не притворяется. Только спящий ребенок способен изобразить эдакое взрослое выражение лица. Опять всю кровать заняла — Катюше пришлось ютиться на самом краю.
Остальные просыпаться тоже не собирались. Борька свистел, словно гаишник в свисток. Жанна с Максом укрывались одной рогожкой, только ноги торчали. У Сырко рот открыт, как у придурка, так и подмывало что-нибудь туда поместить.
Кольцов прекрасно себя чувствовал. Лейтенант такой-то к дальнейшим подвигам готов. Соскучился за девять месяцев безделья по настоящей работе? Он на цыпочках вышел в сени и по скрипучей лестнице поднялся на чердак. Здесь тоже все было в порядке. Тетя Глаша спала на низком топчане, с ног до головы укутанная в «меха». Сквозь крошечное оконце лился тусклый свет. Вадим спустился на крыльцо, кивнул лохматому псу, который сидел, подняв вверх одно ухо, и в ожидании чего-то таращился на Вадима.
— Нормально все, пацан, отдыхай.
Он отправился в обход усадьбы. Пес, подметая пыль хвостом, потащился следом. Вадим обогнул сараюшки, курятник с банькой, постоял в колее, задумчиво созерцая синеющую за речкой даль. Вообще никого. Из скособоченных крыш в конце дороги даже дымок не вился. Невелика тут плотность населения. А вот дорогой иногда пользуются — следы протектора довольно свежие. Он закинул автомат на плечо и отправился в баньку. Наказав псу охранять подходы, натаскал воды из бочки, затопил печь. Подумав, бросил у закрытой топки несколько осиновых поленьев — на всякий пожарный. Посидел, поболтал с псом, подождал, пока прогорят дрова, добавил новые и отправился в дом.
Народ все еще спал, утомленный вчерашним днем. Тетя Глаша, не обремененная богатым хозяйством, тоже, видимо, после самогонки раньше девяти не вставала. Вадим присел на корточки, пощекотал Катюшу за ушком. Зашептал, касаясь нежной мочки:
— Вставай, соня, пойдем в баню… Тряхнем стариной.
— Я еще не проснулась… — прошептала Катя.
— Пойдем, там и проснешься.
Он раздевал ее бережно, как дорогую куклу. Терпеливо снимал одежду предмет за предметом. Она стояла, крепко зажмурившись, вся лохматая, чумазая, в рубцах и занозах, и ни в чем ему не отказывала. Только гладила по плечу и улыбалась в предвкушении приятных действий с его стороны. А он готов был из кожи вон вылезти, лишь бы сделать Кате хорошо. Ну и себе, конечно…
Вадим изменил для нее этот мир — о, повелитель времени и пространства… Пусть не решительно, но заставил забыть, зачем она здесь, и с чего начинается будущее. Время остановилось. Вадим поднял ее на руки, отнес в баню, где уложил на нижнюю полку и уставился на нее, как кот на аквариум. Катя засмеялась, прижала Вадима к себе.
— Подожди, — сказал он, — давай я тебя немного помою.
— Успеем, — выдохнула Катя. — Я же вижу, твой дружок не хочет ждать.
— Но я могу с ним договориться, — не очень активно возразил Вадим, теряя над собой контроль. Он стал шарить губами по женским плечам, ткнулся в подбородок, не замечая ни грязи, ни царапин на загорелой коже.
— Я хочу сейчас, Вадим… Это так необычно…
На улице вдруг что-то ойкнуло и хлопнулось в траву. Кольцов вскинул голову, потряс ею, избавляясь от дурмана. Такое ощущение, будто кто-то пытался подобраться к крохотному прокопченному окошку, но выронил подпорку из-под ног.
— Подожди, — прошептал он, — и ничего не бойся. Я, кажется, знаю, кто это хулиганит.
Он подбежал к оконцу, сплющил нос о стекло. Так и есть. Пора пороть по десять раз на дню. Потирая отшибленную задницу, Валюша поднималась с земли.
— Я так и знала, — сварливо гундела девчонка, — еще не порнография, но уже не искусство. Просто у некоторых мужиков в определенные часы жизни вместо головы отрастает член. Подумаешь, и посмотреть нельзя…
Голосок ребенка с обратной стороны стекла звучал глуховато, но в целом разборчиво. Улавливались даже нотки смущения.
— А ну, пошла отсюда, брысь, брысь… — прошипел Вадим, яростно жестикулируя.
— Да пошла я, пошла, — продолжая потирать попу (не слабо, видно, хлопнулась), Валюша закондыбала прочь. Он проследил, как девчонка исчезает за углом, только после этого вернулся. Окатил водой из тазика печку. Поднялась завеса пара. Загорелое тело обвилось вокруг него, как удав вокруг кролика. Он выбросил из головы понурую фигурку, пристыженно бредущую от бани…
— Кто это был? — он почувствовал, как пол уходит из-под ног, и вновь разгорается желание.
— Не обращай внимания… У каждой уважающей себя деревенской хозяйки есть прикормленный барабашка.
— Никогда не слышала, чтобы барабашки разгуливали по улице…
— Я тоже не слышал. Зато видел…
«Что общего между Валюшей и историей? — думал он из последних сил, затуманенными мозгами. И сам же отвечал: — Не картошка — не выбросишь…»
Началось на нижней полке, кончилось на верхней — почему так произошло, Вадим затруднился бы объяснить. Там же приступили ко второму раунду, обливаясь потом, не в силах оторваться друг от друга. Похоже, они стремительно сходили с ума… А на посадку зашли уже на полу — ниже падать было некуда. Неплохо тряхнули стариной. Он оставил ее, разомлевшую, распростертую на струганых досках, а сам поддал пару, подтащил «купель» с водой и стал поливать Катю из ковша, с интересом наблюдая за умиротворенным лицом. Потом оттирал мочалкой, погружая в мыльную пену, целовал, чесал пятки, переворачивал, опять оттирал, меняя шайки одну за другой. Потом поменялись местами, и он сам подвергался гигиенической процедуре, тихо урчал, когда ласковые руки касались некоторых его мест, наиболее чувствительных при контакте с женскими пальцами…
Очень скоро стало нечем дышать. Но уходить — «это значит, допить»… Телесная страсть поутихла, остались голубые глаза, которые он хотел целовать и ни о чем не думать, кроме них.
Ознакомительная версия.
