Он вышел из воды и обсыхал на теплом ветру, чувствуя лицом удары микроскопических песчинок.
С пляжа он поехал в российское посольство. Небоскребы на солнце казались стеклянными клавишами, в которые погружал пальцы поднебесный великан, сочинял музыку о пылающем солнце, изумрудном море и белой пустыне.
Офицер безопасности поинтересовался, был ли Торобов в пустыне, и, если надумает покататься в песках на квадроциклах, пусть делает это до десяти утра, иначе получит тепловой удар. Он передал Торобову американский кольт, наблюдая, как Торобов прячет оружие под рубахой.
Торобов вернулся в отель, принял душ, смывая морскую соль, и стал ждать. В девятнадцать часов должен был позвонить Абу Ясир.
Помощник Фарука Низара позвонил с опозданием в один час. Сказал, что ждет Торобова на ресепшен.
Они пили кофе. Торобов смотрел, как плавно, вверх и вниз, движется капсула лифта, похожая на драгоценный кристалл. Абу Ясир был худой араб с черным, почти негритянским лицом. Вместо щек у него были ямы, на дне которых скопилась тьма. Верхняя губа была рассечена, неровно срослась, не прижималась к нижней, открывая искусственные, слишком белые зубы. Руки были в розовых пятнах от ожогов, с искривленными пальцами. Глаза с желтоватыми белками смотрели остро, пристально, с едва заметным отчуждением.
– Фарук Низар просит прощения за то, что не смог сразу повидаться с вами, господин Торобов. Очень важные дела, с утра и до вечера.
– Катар сегодня – место деловых свиданий. Финансовый центр, штаб-квартира ЦРУ, отделение «Рэнд корпорейшен», американское военное командование. Я бы и сам был не прочь побывать во всех этих ведомствах.
– Фарук Низар лечится после контузии. Ведет переговоры о поставке госпиталей. После налетов русской авиации очень много раненых и калек.
– Миссия, которую я выполняю, связана с прекращением бомбардировок.
– В чем суть ваших предложений? Познакомьте меня в самых общих чертах. Содержание их вы расскажете Фаруку Низару при встрече. Но он хотел бы знать общее направление беседы.
– Речь идет о договоренности между руководством России и вашим руководством. Россия готова прекратить бомбардировки и вывести из Сирии свои самолеты. Вы же должны дать заверения, что прекращаете террористическую деятельность на территории России, на Кавказе и в Средней Азии.
– Если бы это было так просто. В этой игре столько участников.
– Я не берусь исследовать эту проблему. Знаю, что халифат без священного камня Каабу, без Мекки и Медины не имеет своего священного смысла. Туда, в Саудовскую Аравию, будет направлен вектор вашей экспансии.
– Кто уполномочил вас вести переговоры? Кто за вами стоит?
– Генеральный штаб. Но вы понимаете, что за Генштабом стоит высшее политическое руководство. Не исключаю, что такие же переговоры ведутся и по другим каналам, помимо меня.
– Возможно. – Абу Ясир замолчал и, казалось, забыл о Торобове. Драгоценный кристалл лифта двигался вверх и вниз, ненадолго замирая на месте.
– Когда я повидаюсь с Фаруком Низаром? – нарушил молчание Торобов.
– Завтра утром. Он приглашает вас покататься на квадроциклах по пустыне. Это его любимое развлечение. За вами в шесть утра заедет машина. За рулем шофер, алжирец, Махмуд. Он вас найдет в холле. Не пытайтесь с ним разговаривать. Он глухой. В Абу-Грейб ему разбили барабанные перепонки. – Абу Ясир посмотрел на свои обожженные руки с искривленными пальцами.
– Спокойной ночи, господин Торобов. Мы еще повидаемся.
Они простились. Торобов смотрел, как удаляется Абу Ясир, худой, статный, с офицерской выправкой.
Утром, едва посветлели окна, Торобов был на ногах. У подножий небоскребов скопилась мгла, и это напоминало провалы щек Абу Ясира, на дне которых таилась тьма. Только на самых высоких зданиях начинали светиться вершины.
Торобов туго затянул ремень брюк и засунул за спину кольт. Надел рубаху навыпуск и в нагрудный карман сунул российский паспорт, пачку долларов и авторучку с надписью «70 лет Победы». В нем была утренняя бодрость и сосредоточенное спокойствие. Он вытянул правую руку и несколько раз сжал и разжал кулак. Спустился в холл.
Служитель толкал по каменному полу моечную машину. Она гудела, и там, где лизала пол, оставался влажный след. Портье, карауливший стеклянные двери, зевнул. Заметив Торобова, поспешно прикрыл рот рукой в белой перчатке. Женщина в хиджабе с малиновыми губами на луновидном лице опрыскивала из пульверизатора глянцевитое, растущее в кадке дерево. Оно благодарно шевелило мокрыми листьями.
Торобов не долго просидел в кресле. В холле появился могучего сложения человек, в жилетке, с голыми руками, на которых вздувались бицепсы. Его грудь напоминала литую плиту. Он шел вразвалку, как ходят штангисты, переставляя толстые ноги. Жилистую шею увенчивала небольшая голова с курчавыми маслянистыми волосами. Маленькие глаза быстро и тревожно оглядели холл, словно хотели обнаружить источник опасности. В руках он держал лист бумаги. Увидел Торобова, заглянул в лист и направился к нему. Торобов успел заметить, что на листе было оттиснуто его лицо, должно быть тот самый снимок, что передал Фаруку Низару Курт Зольде. Торобов понял, что перед ним алжирец Махмуд. Помня, что тот глухой, не стал здороваться, а только ответил улыбкой на его суровый поклон.
Они уселись в машину, Махмуд впереди, Торобов сзади. Небоскребы казались черными скалами, между которыми голубела заря. Море было черно-лиловым, и на нем одиноко мерцал ночной огонь.
Они выскользнули из города и помчались по пустынному шоссе, среди серых холмов и редких бензоколонок. Заря над холмами была голубая, небо над ней оставалось по-ночному черным.
Впереди из темных холмов возникло что-то светлое, огромное, дышащее. Шоссе внезапно кончилось, оборвалось перед огромным песчаным барханом. Вдоль него сумрачно, с белыми барашками прибоя, открылось море и стояла заря, в которой что-то дышало, наливалось нежной синевой.
Машина подкатила к тенту, где на площадке стояли в ряд квадроциклы, желтые, черные, красные, отливая стеклом и хромом. К машине подскочил служитель и стал жестикулировать, показывая на квадроциклы, на бархан, на синюю зарю. Алжирец рукой подозвал Торобова, указал на заднее сиденье желтого квадроцикла. Служитель вручил обоим защитные очки. Алжирец тяжко плюхнулся на переднее сиденье. Завел мотор, и они вынеслись из-под тента на волю.
Волна песка подхватила машину, и та рванулась вверх, рыхля мягкую борозду. Пахнуло сладким ароматом, окружило пышными ворохами. Они вознеслись на гребень, где бархан превращался в тугую лопасть с отточенной кромкой, в которой застыл вихрь ветра. Лопасть колыхнула машину, закрутила в вираж. Квадроцикл обвалил язык песка, ухнул в седловину и с ревом стал взбираться на другой песчаный бугор. Рыхлил шелковистую гору, взметал фонтаны песка. Песчинки стучали в стекла очков, кололи щеки. Машина взлетела на бархан и тут же ухнула вниз, так что захватило дух. Пронеслась в свободном полете и мягко ударилась четырьмя колесами о дно седловины. Упруго подскочила и помчалась, кренясь, чиркая бархан двумя колесами.
На вершине открылась бескрайняя пустыня с зарей, с морем, с белой бахромой прибоя. Торобов, вцепившись в рукоятки, видя перед собой могучую спину алжирца, готовясь к заветному выстрелу, восхитился стихией моря, песка и неба. Сюда, после всех виражей и кружений, принесла его отточенная лопасть судьбы.
Он увидел на отдаленном бархане другой квадроцикл с наездником. Маленькое пятнышко на белой глади песка. Алжирец повернул машину в сторону удаленного наездника и погнал ее. Торобов различил черно-красный узор машины, ездока в белой рубахе и очках. Тот тронулся с места. Помчался, разрезая склон, вздымая бурун.
Они летали по пустыне, взмывали к небу и рушились в мягкие впадины. Пустыня нежно волновалась вокруг, словно множество обнаженных женщин с округлой грудью, мягкими животами, плавными бедрами нежились под зарей. Заря расцветала, в ней появлялись розовые и желтые нити, пески белели, светились, из них исходило сияние. Два квадроцикла бешено гонялись один за другим, выписывая вензеля. Черно-красная машины взмыла на вершину и встала. Желтый квадроцикл, глуша мотор, подкатил и встал рядом. Наездник черно-красной машины спустился с седла, снял очки, и Торобов узнал Фарука Низара.
Он уже не был тем молодым щеголеватым майором иракской армии с пушистыми бровями, наивным романтическим взором, с милой улыбкой на пунцовых губах. Его лицо было коричневое, обветренное и обугленное неведомым жестоким огнем. Этот огонь вытопил всю его свежесть и молодость, оставил на лице вмятины, морщины и складки. Жесткая бородка прикрывала рубец под нижней губой. Глаза были жесткие, насмешливые, окружены трещинами темных морщинок. И только брови оставались густыми, пушистыми, уцелевшими среди пламени.
