– Нет, ему терпится… – Елена сорвала маленький засохший цветок. – Не торопится мой жених. Наверное, боится потерять свободу…
Шульгин вдруг резко остановился и покраснел. Заглянул в глаза улыбающейся Елене и покраснел еще гуще.
– Так это я – жених?
Лена рассмеялась, оттолкнула его локтем и пошла одна легкими шагами, будто и не трудилась она несколько часов подряд в перевязочной.
– Лена, постой, – горячо воскликнул Шульгин, – о какой свободе ты говоришь? При чем здесь свобода… Без тебя… Вот что я хочу тебе сказать…
Елена неожиданно дернула его за рукав:
– Послушай, дурачок, птицы поют…
– Какие птицы? – недоуменно взлетели брови Шульгина.
В наступившей тишине вдруг раздался тонкий свистящий звук, будто невидимая птица приоткрыла на мгновение маленький клюв.
– Ложись, – ахнул Шульгин и, сграбастав Елену сильным движением, бросил ее на землю под бок каменного валуна, обросшего редкой плешью прошлогодней травы. Тут же полой бушлата накрыл ее хрупкое тело и прошептал горячо в раскрытые ужасом девичьи глаза: – Не птицы это… Обстрел. Под снайпера попали. Поняла? Не шевелись.
Елена покорно замерла, с робостью глядя на решительное лицо Шульгина. Свистящий звук еще раз пропел в воздухе краткой птичьей трелью. И на валуне появилась тонкая царапина. Шульгин улыбнулся и зашептал Елене на ухо:
– Видишь, какая опасная птичка. Не бойся. Мы здесь в мертвой зоне. И теперь тебе придется меня терпеливо выслушать. Слушай, Елена, я, конечно, дурак, ты это правильно понимаешь… – Шульгин потер затылок и пожал плечами. – Да, конечно, я неисправимый… Мне следовало с самого начала сказать тебе… – Осторожно сжал Елену за плечи, сердце у него застучало с перебоями. – Я хочу сказать тебе… – Андрей поцеловал задрожавшие пальцы взволнованной Елены, и дыхание его полностью прервалось. – Тысячу раз хотел сказать…
Вновь пропела невидимая птичка, и каменная пыль посыпалась на Шульгина, но он только отмахнулся с досадой и сердито произнес:
– И ни разу не сказал вслух… – Шульгин смутился. – Меня может оправдать только одно… Я боюсь, что ты не скажешь мне да…
Елена вдруг крепко прижала его голову к себе и прошептала:
– Это что, предложение? Правда?..
Шульгин кивнул головой.
– Может, я тороплюсь? Вокруг такое творится. Сегодня жив, завтра…
Елена прикрыла ему рот ладонью.
– Завтра будет завтра. А сегодня – лучший день в моей жизни. Ты мне сделал предложение, правда?
– Правда…
– Тогда скажи, ты любишь детей?
– Глупая, – шепотом ответил Андрей, – я же не урод. Люблю детей, люблю… Можешь не сомневаться. Я буду хорошим отцом…
Майор медицинской службы сердито шагал от командирского блиндажа к солдатским палаткам, расстеленным на камнях. Малиновый кант выглаженных бриджей взлетал хлыстом. Левая щека майора едва заметно подергивалась. От глаз тянулись неприязненные морщины.
– Подготовьте пять человек к эвакуации, – сказал он, не глядя в глаза Орлову. – Да, да… Именно пять человек! Всего пять, – майор втиснул крупные кулаки в карманы. – Представьте себе. Приказано с каждой роты эвакуировать пять самых тяжелобольных. Совершенно не способных продолжать операцию. Никогда не думал, что пять – это такая нелепая цифра…
Орлов молчал. Молчал Булочка. Молча остановился возле них подошедший Шульгин. Они внимательно разглядывали майора, стараясь понять смысл его ясных фраз.
– Что вы на меня смотрите? – майор раздраженно затряс головой. – Лично я не знаю, кого отправлять. Я отправил бы всех, кого отметил в своих списках. Не раздумывая… – Он вынул из кармана скомканные листочки. Стал расправлять измятую бумагу дрожащими пальцами. – Я не знаю, кто из них способен крепко стоять на ногах. Вам виднее. Что я могу сказать? И зачем только нужен был этот маскарад? – последнюю фразу он произнес в сторону штабных окопов.
Орлов спросил напрямик:
– Так это не ваше решение?
– Я еще считаю себя врачом, – вздрогнул майор. – И потом согласно уставу я не имею права принимать решения. Я имею право только давать рекомендации. Я пишу: нуждается в освобождении, если вы еще не забыли формулировки. Эти мои рекомендации не являются обязательными для командиров. – Он горько усмехнулся: – Освобождает от службы не врач, а командир. Врачи не имеют права покушаться на единоначалие. – Отвернул лицо в сторону, пробормотал про себя: – Сегодня я, кажется, впервые пожалел, что я военный врач. – С силой сжал Орлову руку. – Офицеры санчасти и санитары останутся в ротах. Это решение я могу принять самостоятельно независимо ни от кого. Медицинская помощь будет оказываться на местах. Наша комиссия… она никуда не уедет. Врачи останутся в подразделениях…
Орлов почувствовал, что пальцы начальника медслужбы нервно дрожат на его руке.
– Это все, что я могу сделать. Попрошу только найти нам что-нибудь подходящее для гор. Не светить же нам малиновым кантом, – майор дернул себя за бриджи. – Вы уж извините, специальной формы у нас не было.
Офицеры улыбнулись:
– Ничего, ничего, товарищ майор. Подменку организуем. Бушлаты подберем, тельняшки, свитера…
– Правда, не ручаемся, – лукаво взглянул на врача старшина, – что подменка будет без живности…
– Ничего, не барышни, – усмехнулся майор. – Хотя не думал, что придется уживаться в одной рубашке с этими насекомыми. Врач с педикулезом… – майор улыбнулся с облегчением, повернулся к Шульгину. – Кстати, Андрей Николаевич, мы с вами практически не общались, но я с вами хорошо знаком. Заочно. Вы догадываетесь, кто мне постоянно рассказывает о вас? И обо всех ваших товарищах. Честно говоря, чувствую себя неловко. Не могу осуждать решение командира, но и представить не могу, как можно бросать их в бой? – он кивнул головой в сторону солдат. – Я объяснял, настаивал, но мне указали на место, отведенное уставом. По какой-то непонятной логике вы должны в таком состоянии преследовать какого-то Басира. С врачебной логикой это не совместимо… – Он расправил свои изжеванные записи. – Я еще раз хочу осмотреть нескольких человек, – протянул листки Андрею, – они обведены карандашом.
Андрей заметил, что среди обведенных мелькнула фамилия Осенева.
На ночь впервые устраивались не в окопах, залитых водой. Впервые не зарывались в мокрую ткань плащ-палаток, не купались в липкой грязи рыхлых брустверов.
Два брезентовых терема выросли на посадочной площадке. Внутри горели, выбрасывая хлопья сажи, чугунные печи, раскаленные докрасна. Эти две просторные палатки, рассчитанные, каждая, на сорок койко-мест, вобрали в себя всех солдат и офицеров, вышедших на операцию. В одной палатке расположились командиры – около сорока человек. В другой – около четырехсот солдат, изможденных, простуженных, слившихся в единую многоголовую массу.
Когда Шульгин откинул тяжелый брезентовый полог палатки, он задохнулся в густом горячем пару. Этот пар поднимался от мокрой одежды, от лихорадочного дыхания, от тлеющих окурков, спрятанных в кулаках, от сырых побуревших портянок, расстеленных на коленях.
Андрей тщетно пытался найти своих, всматриваясь в картофельную груду стриженых голов. Наконец в дальнем углу выросла знакомая фигура, замахала Шульгину рукой:
– Товарищ лейтенант, все наши здесь… В номерах люкс… – Андрей узнал голос Матиевского. – Пробирайтесь к нам. Здесь настоящий цирк. Лежбище афганских котиков…
Шульгину предстояло пройти около десяти метров, но это оказались очень тяжелые метры. Десятки босых ног, сплетенных рук, худые ребра, запрокинутые головы, тонкие, едва обтянутые кожей скулы – все это качалось у него под ногами, заваливалось, дрожало, бредило, покрывалось болезненной испариной.
– Как вам наши удобства, товарищ лейтенант? – лицо Матиевского мерцало в сумраке блестящим красным пятном.
Шульгин дернул плечами:
– Жуткое свинство… Пальцем ткнуть некуда. Позаботились о вас…
– Да что вы, товарищ лейтенант… Позаботились, дальше некуда! Мы уж запомним эту заботу. Эту руку помощи… Жаль только, никому до нее не дотянуться…
– Потому что эта рука не желает пачкаться, – вяло вмешался в разговор сонный Богунов.
Из глубины палатки донеслись протяжные стоны и тотчас следом за ними взрывы кашля, сухого, локочущего, лающего, булькающего. Богунов, разбуженный оглушительным кашлем, приоткрыл глаза, сверкнул белками глаз, произнес коротко:
– Во-о… Помойная яма, – и опять уткнулся носом в колени.
– Как только не приходилось спать на этой операции, – Матиевский затянулся из крохотного окурочка, – и по пояс в воде, и в глиняной каше, и засыпанными землей, и на камнях калачиком. Впрочем, спать – шикарно сказано. Так – один глаз на часок закрыт, другой вытаращен, как блин. Но эта ночь, конечно, настоящий подарок любящего нас начальства. Сон столбом. Теперь я понимаю, как уютно в братской могиле. Кстати, как там, в офицерской палатке, товарищ лейтенант? Не тесно?
