– Вот они, сплошные калории, подсчитанные единицы тепла. Суточная норма щедрая, обильная – две банки каши, банка тушенки и четыре кусочка сахара. За нашу работу нам платят харчами, не скупясь. Не ожиреешь.
– И не надо жиреть, Коля! Что ты? Толстые волки в природе не встречаются.
– Точно! Кстати, что-то не слышу голодного рева нашей Гюльчатай. Где эта красавица?
– Где, где?.. Ясное дело, где… Осеневу руки целует.
– Смотрите, правда, облизывает руки…
Богунов оглянулся через плечо. Ослица действительно стояла возле своего любимого солдата и лизала ему руки. Осенев отламывал кусочки сухарей, протягивал к теплым губам. Гюльчатай аккуратно брала хлеб и влажным носом терлась о рукав солдатского бушлата. Нежно вздыхала. Благодарила.
– Товарищ старшина, – закричал Богунов, – давайте Гюльчатай лишнюю кашу скормим. Чтоб не выбрасывать. А-а?..
– А что? – крякнул старшина. – Пускай ест животное, сколько влезет. Все равно не унести. А ну, ребятки, открывайте банки!
Солдаты потянулись к харчам. Многие сняли крышки ствольных коробок с автоматов, острым концом пробили жестяные крышки, крутанули, жиманули и вскрыли. Так в Афганистане обходились без консервных ножей.
Целая гора каши выросла на брезентовой палатке, покрытая белыми мушками замерзшего жира. Слабо запахло вареной гречкой, перловкой.
– Эй, Осенев! Приглашай свою ненаглядную к столу, – засмеялся кто-то. – Пусть наестся до отвала.
Осенев вынул из карманов заледеневшие руки, приподнялся, кивнул ослице головой. Она послушно побрела вслед за Осеневым.
Солдаты вокруг заохали, запричитали…
– Смотри, смотри… Будто собака…
– Ага-а… Как привязанная!
– Куда он, туда и она…
Осенев взял холодную кашу горстью, протянул ослице. И опять она благодарно ткнулась носом в рукав, удовлетворенно фыркнула и взяла с руки кашу теплыми мягкими губами.
– Смотри, с руки берет…
– Ручная такая…
– Фыркает еще… Надо же…
– Нашли чему удивляться, – покачал головой Матиевский. – Жрать хочет, вот и берет. У кого хочешь возьмет…
– А ты попробуй, – хохотнул Богунов, – дайте-ка место Сереге. Пусть покормит Гюльчатай. Давай, снайпер…
Матиевский потер руки.
– А вот и покормлю, делать нечего. Подумаешь…
Он набрал каши полную горсть и протянул ее к ноздрям ослицы. Посыпались с ладони вареные зернышки. Но Гюльчатай только покосилась на протянутую ладонь.
– Жри, дура, – ласково сказал Матиевский, – смотри, каша…
Но Гюльчатай фыркнула и отвела морду от протянутой руки. И только когда Осенев набрал горсть каши, повернулась, потянула шею и с протяжным вздохом лизнула холодную гречку.
– Что, съел, Серега? – засмеялся Богунов. – Вот тебе и дура! Понял?..
– Ага, – зашумели вокруг, – вот тебе и четыре ноги! Понимает, что к чему. Сердцем чует…
Матиевский сердито бросил кашу обратно. Вытер ладонь о полу бушлата.
– Чего она понимает?.. Животное! Тоже мне… Цирк какой-то!
Но Гюльчатай по-прежнему шевелила теплыми губами над рукой Осенева и от удовольствия прикрывала глаза.
Богунов отряхнул шапку от песка, хлопнул развязанными ушами по колену.
– Осенев, скажи, почему не полетел на «большое хозяйство»? Места, что ли, не хватило?
– Ага, места не хватило, – хмыкнул кто-то из солдат, – он вообще во время посадки спрятался. Сидел за камнями, пока вертушки не поднялись.
– Так точно… Другого доходягу сунули в вертолет вместо него.
– Кому-то повезло.
– Во-о дает Осень, – сплюнул Богунов. – Его ветром качает, а он гнет свое…
Осенев сидел на корточках, съежившись. Синие круги выступили под глазами.
– Женька, что ты все время молчишь?..
Осенев покачал головой, зябко поежился, запахнул поплотнее бушлат.
– А чего болтать… Приказ не отменили. Воевать придется…
– Да уж без тебя бы повоевали, – с досадой крякнул Богунов, – ты что, самая безотказная железяка? Тебя же отправляли как заболевшего?
– Ну и что? Другим еще тяжелее… Отвали, пожалуйста!
Богунов пожал плечами:
– А я полетел бы… Лег бы сейчас под чистое одеяло, какаву с чаем пил… матрас макаронами набивал…
– Ага, – фыркнул Матиевский, – тебя, кстати, тоже за разбитый шнобель записали на эвакуацию. Видел я, какую ты фигу скрутил. Какава с чаем… Сиди уж…
– А что, товарищ лейтенант, – кивнул Шульгину смутившийся Богунов, – придержат нам увольнение в Союз за наше геройство?
Шульгин кивнул головой:
– Вся наша рота в черных списках. Вам вспомнят и кресты на шее, и курение в палатке, и летающие сапоги… Не питайте иллюзий, юноши.
– Понятно, – усмехнулся Матиевский. – Провожать нас будут без оркестра.
После «Метели» на посадочной площадке остались блестящие груды консервных банок. Сильный ветер гонял на высоте обломки сушеных галет, обрывки газетной бумаги. Неожиданно пошел мокрый снег, и рыжие россыпи вырытой земли покрылись белой ватой. Мокрые снежинки, сменившие холодные струи дождей, падали на запекшиеся ссадины на лицах солдат.
– Метель! Я – Первый, прием! Очень низкий темп движения, – донесся по связи сердитый голос начальника штаба. – Что-то вы не торопитесь исполнять интернациональный долг.
– Я – Метель, прием, – хмуро ответил Орлов, – темп движения оптимальный.
– Я – Первый! Приказываю ускорить движение. Что вы топчетесь на месте, как… беременные тараканы?
Орлов не ответил, вышел из связи. Солдаты, оглядываясь на него, по-прежнему неторопливо, вяло карабкались среди камней, устало опираясь на автоматные приклады.
– Метель! Я – Первый! Ускорьте темп движения, вы что там, совсем разучились ходить по горам?..
Орлов нахмурился, рванул тангенту застывшими пальцами.
– Первый! Я – Метель! Темп движения нормальный.
– А я, «Метель», не повторяю приказаний. Увеличьте темп движения. Вы на боевых действиях, а не на прогулке в ботаническом саду…
Орлов раздраженно передернул плечами:
– Первый! Я – Метель! Мы действительно не на прогулке. Через пять минут я делаю привал.
– Какой привал? «Метель»! Ваше движение само по себе сплошной привал. Я приказываю ускорить движение. Немедленно повторите приказание.
Орлов беззвучно выругался.
– Первый! Я – Метель! Действую согласно обстановке и прошу меня не опекать. – Оторвавшись от ларингофона, передал по цепи: – Привал через десять минут у россыпи черных камней.
– Метель! Я – Первый! – опять ворвался в эфир хриплый голос начальника штаба. – Если вы сделаете привал, я буду говорить с вами иначе. Я с вами поговорю как с лицом, не выполняющим приказы в боевой обстановке. Надеюсь, вы понимаете, что это такое?
Орлов усмехнулся. По широкому лбу пробежали трещинки горьких морщин.
– «Метель», вы слышите меня? Почему не отвечаете на запрос? Связь на операции должна быть постоянной.
– «Метель» на связи. Отвечаю на ваши вопросы. Первое. Через пять минут мы выходим на гребень высоты две восемьсот. Это наиболее безопасный район привала. Дальше идут участки возможного интенсивного обстрела. То есть сделать привал под прицелом духов будет невозможно. Второе. По времени сейчас должен быть прием пищи. Глотать холодную кашу на ходу невозможно. Третье. Физическое состояние людей оценено медицинской комиссией как неудовлетворительное. Я и не имею права отнимать у людей последние силы высоким темпом движения. И четвертое. По тактической обстановке сейчас идет поисковая операция. Нас никто не преследует, и мы тоже никого не видим впереди себя. Я считаю, что силы людей надо беречь для экстремальных ситуаций, когда действительно понадобится высокая скорость движения для марш-броска. Поэтому двигаться сейчас галопом, отказавшись от привала, я считаю бессмысленным. Это противоречит тактической обстановке. И я вас очень прошу, товарищ «Первый», такие детали, как расчет темпа движения, предоставить ротным командирам.
Орлов вышел из связи, раздраженно резанул ладонью по горлу:
– Вот они где сидят… старшинские замашки у полковников.
В наушниках назойливой осой жужжал голос:
– Меня предупреждали, Орлов, что вы разводите в горах демагогию. Запомните, вашей партизанской вольнице пришел конец. Я руковожу операцией, и я здесь приказываю…
Солдаты тем временем рассаживались среди камней, смахивали снег, доставали из вещевых мешков консервы, из-за голенищ сапог – гнутые ложки. Андрей сел рядом с Орловым.
– Что, – улыбнулся Шульгин, – записали в ряды партизанской вольницы? Демагогию разводишь?
Орлов кивнул:
– Порою кажется, что мы воюем здесь вовсе не с духами, а с дураками…
– Вся Россия воюет с дураками, командир. И этому, кажется, нет ни начала, ни конца, – Андрей подмигнул Орлову. – Смотри, похоже, начинается театр одного актера…
Орлов обернулся. Сзади них, тяжело дыша, поднимался раздраженный, багроволицый Рыков. На ходу он решительно жестикулировал рукой и, хватая воздух губами, отрубал колючие сухие слова:
