– Мне бы… полежать…
– Ну конечно. – Он придерживает меня за локоть, пока я соскальзываю на тряпье, затем снимает с пояса завязанный узлом джемпер и сворачивает его на манер подушки. Осторожно подсовывает его мне под голову. – Закрой глаза, – мягко говорит Айзек.
И я подчиняюсь.
* * *
Я прихожу в себя как-то разом, даже вздрагиваю от испуга и разбрасываю руки, которые обо что-то ударяются: справа нечто деревянное, слева – мягкое. На столе по-прежнему горит свеча; почти догорела. Возле меня, лицом к стенке и свернувшись калачиком, спит Айзек. Вернулся, значит. В какой-то момент, еще ночью, я очнулась ненадолго, стала его искать, но без толку. А устала я настолько, что тут же провалилась обратно в сон.
– Айзек? – тормошу я его за плечо. – Который час?
Он трет ладонью лицо, затем медленно поворачивается.
– Понятия не имею.
– Надо, наверное, вернуться в… – Я умолкаю, потому что на поверхность медленно выплывают воспоминания.
– Что? Что случилось? – Он резко приподнимается и хватает меня за руку. – Тебе опять плохо?
Я мотаю головой.
– Эмма, да объясни же толком!
– А где Паула? Фрэнк сказал, что она пропала. Потащил меня с собой, на поиски… – Я тоже поднимаюсь в сидячую позу, затем, поразмыслив, отшвыриваю наброшенную тряпку и встаю на ноги. – Так что же с ней? Или он наврал?
Айзек тоже встает. Разминая шею, кладет голову набок и даже стонет от облегчения, когда раздается легкий хруст позвонков.
– Да никуда она не пропала. Сидит в соседней хижине.
– А зачем?
– Детоксикация… Чуточку берега потеряла, – добавляет он, не дав мне спросить, что же, собственно, означает эта пресловутая «детоксикация». – Ей нужно время, чтобы собраться, вновь найти дорогу.
– Куда?
– К блаженству.
– Так она под замком, что ли?
– Да.
Я резко шагаю на выход и толчком распахиваю дверь. Снаружи царит мрак, как в угольной яме, только луна мягко подсвечивает облака изнутри.
– Хочешь беги, поднимай тревогу. Только имей в виду, Паула сама захотела, чтобы ее заперли.
Лицом я ощущаю холод ночи, а спиной – тепло его тела, когда он встает позади меня. Главный корпус темен, если не считать тусклого огонька в медитационном зале. Айзек велел отправить Фрэнка в подпол. Я понятия не имею, что он имел в виду.
– Что будет с Фрэнком?
– Мы о нем позаботимся. А когда он поправится в достаточной мере, я лично вышвырну его за ворота.
– А вдруг по дороге вниз на него нападут и?..
Недосказанность повисает в воздухе. Айзек молчит, только уголки рта чуть-чуть дергаются кверху, как бы намекая: «Тебя это сильно волнует?»
– Отведи меня, пожалуйста, к Пауле, – прошу я.
* * *
– В принципе я никогда не прерываю процесс детоксикации, – сообщает Айзек, вытаскивая из заднего кармана ключ и вставляя его в замок, – но раз уж Паула все равно сегодня заканчивает… – Он пожимает плечами и жмет на дверную ручку.
В ту же секунду мне в нос ударяет страшная вонь, и я немедленно закрываюсь рукавом. Хоть святых выноси.
– Это я, – говорит Айзек, ступая во мрак, – и со мной Эмма. Она хочет убедиться, что с тобой все в порядке. – Он озирается на меня. – Обожди-ка секунду.
Дверь за ним закрывается, я остаюсь одна в темноте.
Доносится скрип половицы, затем минуты две длится полнейшая тишина. Наконец я слышу басовитое ворчание мужского голоса и повизгивающий женский смех.
– Заходи, Эмма! – приглашает Айзек.
Я осторожно нажимаю на дверь.
– Прошу прощения за амбре, – говорит Паула, когда я оказываюсь внутри.
Голос у нее бодрый, однако слова звучат смазанно, словно разбегаются пролитой ртутью. Глазам требуется время, чтобы привыкнуть к сумраку, но вот я уже вижу ее: она сидит в углу, сложив ноги по-турецки.
– Ой, извини… – Я заслоняюсь рукой и даже отворачиваюсь. – Я не знала…
– Да ну, ерунда. Я привыкла быть голой. – Она умолкает. – Ах да! Ты же не из наших… Ну все, можешь смотреть.
Когда я поворачиваюсь, она уже прижала к груди одеяло. Рядом у стены стоит Айзек и покуривает. Табачный дым мало чем помогает против вони, что исходит из ведра возле его ног.
– Эмма, у тебя есть к Пауле какие-нибудь вопросы? – интересуется он вполне нейтральным тоном, однако в его позе – спина прямая как доска, одна рука заведена под мышку поперек груди – я читаю настороженность.
– Ты правда в порядке?
– А то ты сама не видишь? – И она вновь заходится визгливым смехом.
– Ты по доброй воле согласилась, чтобы тебя здесь заперли?
Я жду, что она переглянется с Айзеком, ан нет: Паула смотрит мне прямиком в глаза:
– Конечно.
Стою, пялюсь в темный угол как дура и не знаю, что сказать дальше. Пусть ее сюда и силком затащили, она не осмелится это признать, пока рядом околачивается Айзек. Он будто всю хижину заполняет своим молчаливым присутствием.
– А не надо на меня так смотреть! – вдруг заявляет Паула, резко вскакивая на ноги. Одеяло с нее сваливается, а ей хоть бы хны. – Мне это за ненадобностью. Не знаешь, о чем речь? Вот и не лезь со своей жалостью!
– Да я и не думала… Хотя действительно в толк не возьму, что тут происходит.
Она опускает взгляд на мои сцепленные руки.
– Это потому, что ты вросла в свою старую жизнь. До сих пор держишься за мысли, чувства и ценности, которые считаешь нормальными, а сама при этом несчастлива. Сколько тебе лет, Эмма?
– Двадцать пять.
Паула делает еще один шаг, теперь ее лицо в миллиметрах от моего.
– И сколькими из них ты была вправду довольна?
Ужасно тянет прикрыть нос и рот. От нее разит перегаром, к тому же тянет каким-то кисловатым душком, которому я не могу подобрать названия.
– Что было, то мое.
– «Было»? – Паула ухмыляется; в сумраке ее зубы кажутся тускло-серыми. – А может, и не было? Потому что ты до посинения можешь врать самой себе – мол, ах, до чего важна дружба, а уж семья и подавно! – но никогда не узнаешь подлинного блаженства, пока не избавишься от привязанностей.
– Паула, достаточно. – Айзек кладет руку ей на плечо. – Присядь лучше. Давай-давай, отдохни. – Он помогает ей вновь устроиться на земле и закутывает в одеяло, заботливо подтыкая его, будто родитель, возящийся с захворавшим ребенком. – Эмма всего лишь хотела убедиться, что с тобой все хорошо.
– Я пойду, – отшагиваю я назад, поближе к прохладному, чистому воздуху снаружи.
Айзек берет из-за уха самокрутку, осторожно вкладывает ее Пауле в руку. Она медленно сжимает пальцы и вставляет ее в рот, а Айзек подает зажигалку.
Тут-то я и вижу багровую полосу, которая змейкой обвивает Пауле запястье.
Глава 27
– Садись-ка. – Айзек легонько подталкивает меня к креслу в углу его кабинета, и мне остается только подчиниться. На часах пять утра, о чем и возвещает гонг медитационного зала, доносясь через стенку. Если он что-то вздумает со мной сделать, я закричу, и сюда сразу набегут люди.
Я слежу за ним, пока он садится на корточки возле драного коврика, который прикрывает пол между книжным шкафом и письменным столом, и принимается его скручивать. На свет появляется квадратный люк с метр в поперечнике. Потянув за вделанное в доски чугунное кольцо, Айзек с натугой открывает лаз и, опираясь на расставленные руки, сует голову внутрь:
– Кейн? Это я!
В ответ слышится неразборчивый, замогильный голос, затем скрип и треск, словно кто-то лезет по старой, расшатанной лестнице, и, наконец, я вижу перемазанный грязью, бритый череп Кейна. Он ухмыляется Айзеку, но, повернув лицо и увидев меня, теряет всю веселость.
– Как там Фрэнк? – кивает Айзек на темный квадрат проема.
– Часа два назад оклемался. Мы дали ему воды, и он что-то понес насчет руки. Дескать, сломана.
– Так… И что думает Салли?
– Она сомневается. Кости наружу не торчат, значит, это может быть закрытый перелом, а то и вовсе растяжение.
