Свернули процедуру без проволочек. Когда к гробу подошли дюжие непросыхающие молодцы с веревками и молотками, лишь один человек поднялся на сырой холмик и, став на колено, прикоснулся губами к плохо загримированному пулевому отверстию. Это была Лиля.
Потом послышались негромкие хлопки брошенных руками горстей земли, следом гулко заработали лопаты… Народ смешался и, прилично случаю, без спешки, но решительно, двинулся к автобусу. Умолкнувший оратор подошел было к Лиле, судя по жестам, предложил ей присоединиться к «группе товарищей», но она повела головой, и он облегченно и понимающе пожал плечами и развел на секунду руки, как бы говоря: что ж поделаешь, конечно, дело деликатное…
Лиля дождалась, пока на могилу уложили немногие венки, и пошла между оградками, но не туда, где стоял автобус, а навстречу Мазину.
— Это вы?
— Как видите.
— Не ожидала.
— Почему? Не я один пришел.
— Пришли позлословить, а в основном выпить, конечно.
— Надеюсь, вы не подозреваете меня в желании хлебнуть бесплатно в трудное время?
Она смутилась.
— У меня зло получилось.
— Естественно.
— Нет, зло. Не знаю, что делать, не могу достичь состояния…
— Сострадания?
Лиля быстро глянула поверх очков.
— Насмешничаете?
— И не думаю.
— Многие не принимают меня всерьез. И эти тоже…
Мазин вспомнил, как она склонилась над гробом. Нет, над ней не смеялись. Может быть, кто-то даже почувствовал неловкость оттого, что стоит и ждет с нетерпением, когда же кончится нудный погребальный обряд, и все усядутся за стол.
— Люди сложный народ. Не стоит перегибать в их осуждении. Меня в этом работа убедила.
— Вы правы, мне стыдно, это гордыня проклятая. Пожалуй, не следовало подходить к гробу. Я как бы им вызов бросила.
— Ну ладно, ладно, не винитесь. Все уже в прошлом.
Кавказец с ровно подстриженными усами обогнал их, направляясь к стоявшей на обочине иномарке.
Лиля прищурилась, напрягая зрение.
— Посмотрите! Ведь это он.
— Кто? — спросил Мазин, хотя уже понял и сам.
— Я вам говорила. Помните? Он к нам приходил, Марину спрашивал. С цветами пришел. Да, с цветами. Но Марины не было дома. Я спросила, что ей сказать? Он так улыбнулся сахарно, знаете, как они умеют. Говорит передайте, что хорошие люди не забывают добрых дел.
«На гроб он смотрел с другой мыслью», — подумал Мазин, но тут Лиля попросила его:
— Подождите минутку, пожалуйста.
И, повернувшись в сторону могилы, негромко заговорила, произнося непонятные Мазину слова.
«Харе Кришна, Харе Кришна, Кришна, Кришна, Харе Харе, Харе Рама, Харе Рама, Рама Рама, Харе Харе…»
Впрочем, разобрать их четко Игорь Николаевич не мог, внимание его было приковано совсем к другому эпизоду, разыгравшемуся поблизости.
Двое мужичков в кирзовых сапогах и солдатских измятых гимнастерках без погон и поясов, один с лопатой, другой с веревкой, по виду очередная пара могильщиков, вышли на дорогу как раз в тот момент, когда Руслан подошел к машине. «Могильщики» шли прямо на него, и кавказец брезгливо шагнул в сторону.
Мазин улыбнулся, он слишком хорошо знал, как это делается.
Никто и не заметил, как в машине оказались все трое, и она, круто взяв с места, умчалась по дороге.
«Юра сработал. Неужели я — старый осел?»
— Игорь Николаевич, мы можем идти.
Лиля смотрела в сторону, куда направлялся Руслан.
— Уже укатил?
— На такой машине недолго. Вы молились, Лиля?
— Да, это маха-мантра, великая мантра, она освобождает наш ум от тревог.
— В самом деле?
— Не верите? Всего шестнадцать слов, наделенных большой силой. Особенно рекомендуется в Кали-йугу.
— Кали-йугу?
— Это эпоха ссор, тревог, лицемерия.
— Ничего не скажешь, эпоха годится.
Лиля сказала с удовлетворением:
— Я знаю, что наши мысли близки. Я рада, что вы здесь. Как и я, выдумали, что мама придет на кладбище, правда?
Вот этого Мазин вовсе не думал, а между тем известный резон в таком предположении был. Разумеется, если считать, что Эрлена жива.
— Вы на это надеялись?
— Сначала. Но она не могла прийти, не повидавшись со мной.
— Что же ей мешает?
— Она еще не готова.
Лиля произнесла эти слова так убежденно, с внутренним смыслом, что Мазин понял, речь идет о духовном.
— А если помехи вполне земные?
— О чем вы?
Ее доверчивость и признательность как рукой сняло.
— Простите, я забыла, что вы сыщик, ваша пища — души падшие. В исцеление вы не верите.
— Такого я не говорил. Я только предпочитаю убедиться, что исцеление идет успешно.
— Я верю в исцеление, — сказала Лиля, нахмурившись.
— Поэтому и решили отказаться от моих услуг?
— Если хотите…
— Это ваше право. Но почему вы все-таки не пришли ко мне сами, а написали заявление? Вас так коробил мой сугубо практический подход?
— Я поняла, что мама не преступница. Ее нельзя разыскивать. Она совершила ошибку, а не преступление. Нужно дать ей возможность пройти через сомнения и вернуться. Она страдает. Вы бы слышали ее голос. Каждое слово сквозь слезы. Может быть, она уже узнала об участи Марины. Может быть, то, что случилось, поможет ей вернуться.
— К отцу? — спросил он, подумав. — «Неужели она настолько наивна?»
Оказалось, что нет.
— Нет, к отцу она не вернется. Я тоже решила уйти от него.
— Сейчас? Когда он в таком тяжелом положении?
— Не говорите! Мой долг быть рядом с ним, я знаю, но это невозможно. Он сам гонит меня. Пока я у бабушки. Ей я нужнее. Отца выручает бутылка.
— Он дома? Один?
— Да. Но не нужно сейчас об отце. Вернее, я не могу. Простите. Побегу к бабушке. Спасибо, что пришли.
— Если вам это оказалось полезным, я рад.
Мазин поклонился, ничего не добавив к своим словам. В душе он был доволен, что Лиля направилась не домой. У него были соображения, требовавшие повидать Дергачева немедленно и желательно с глазу на глаз. Конечно, существовала опасность найти его, как говорится, в отключке, но Игорь Николаевич уже заметил, что Алферов и Дергачев пьют по-разному.
Так и оказалось. Художник был действительно пьян, но выглядел довольно разумным, сосредоточенным и угрюмым.
— Что это вы? — спросил он хмуро, радости от визита не выражая.
— Я с кладбища.
— Вот оно что! Заскочили помянуть покойницу? Или все за миражами гоняетесь, призраки ищете?
— Ищу. И помянуть не прочь.
— Рюмка найдется.
И на этот раз художник усадил его в скрипучее кресло, но выпивку не пожалел, а, напротив, поставил бутылку на столик как-то подчеркнуто решительно.
— Прошу! Хотя вообще вам у меня делать нечего, — сказал Дергачев совсем трезво. — Моя вторая супруга отнюдь не скрылась. Нынешнее место пребывания ее, как я понял, вам известно лучше, чем мне. Можете хоть завтра проводить, как это у вас называется, эксгумацию, что ли?
— Эксгумацию, — подтвердил Мазин.
— Ничего себе, словечко состряпали, так и прет трупной вонью.
Дергачев изобразил рвотный спазм.
— В эксгумации нет нужды.
— Неужели нашли убийцу?
— Не знаю.
— Не темните!
— И не думаю. Кажется, милиция задержала подозреваемого.
— Кто ж такой?
— Кавказец какой-то.
— Слава Богу! Хоть тут я чист. Не убийца!
— Ну, теоретически это не исключено. У вас были основания.
Дергачев, который наполнял как раз стопку Мазина, откачнулся и пролил водку на столик.
— По-вашему, я псих? По-вашему, я стал бы убивать женщину, которая мне давно осточертела? Стала равнодушной?
— Некоторые так делают. Нужно же избавиться, если осточертела?
— Вот как вы думаете? Не верю. Не вешайте лапшу на уши. А развод зачем?
— Вы говорили о зависимости от жены.
Дергачев набычился.
— Кому?
— Какое это имеет значение? Разве не говорили?
Художник напрягся, вспоминая.
— От сторожа ветер дует? Ну, трепло. Мог, конечно, по пьянке. Но это так, не серьезно, на безденежье, возможно, и жаловался.
