— Мне лучше вернуться к себе в номер, милый, — сказала она.
— Не спеши, — сказал я. — Еще очень рано, да и шведы народ терпимый.
— Мне было так одиноко, милый! — Помолчав, она шепнула: — Мэтт…
— Да?
— Как, по-твоему, нам к этому относиться?
Я обдумал ее вопрос:
— Ты считаешь — сугубо с юмором?
— Да. В таком духе. А ты как хочешь?
— Не знаю. Надо подумать У меня не большой опыт в таких делах.
— Я рада. У меня, между прочим, тоже. — Помолчав, она добавила: — Полагаю, мы сможем отнестись здраво и спокойно к тому, что случилось.
— Во-во! — сказал я. — Это как раз по мне. Здраво и спокойно.
— Мэтт!
— Да?
— Как же это мерзко — то, чем мы занимаемся!
Не надо было ей так говорить. Этим было сказано все — о нас обоих. Этим она себя выдала и все испортила, а ведь как все хорошо начиналось. Мы так тщательно, так добросовестно разыгрывали свои роли: одна реплика сменялась другой, все шло без сучка без задоринки, никто из нас не пропускал своих строчек. И вдруг, точно сентиментальный дилетант, она взяла да и нарочно сорвала так хорошо начавшийся спектакль. Мы вдруг перестали быть актерами. Мы перестали быть преданными своему делу агентами, или роботами, умело действующими на той почти вымышленной территории, которая располагается на границе с реальным кровопролитием. Мы превратились в двух самых обычных голых людей, лежащих вместе в одной постели.
Я приподнял голову и взглянул на нее. Ее бледное лицо словно впечаталось в ослепительно белую подушку, а короткие темные волосы уже не были плотно зачесаны над торчащими ушками. Теперь они немного растрепались — и это ей ужасно шло. Она была чертовски симпатичная девушка — такая стройненькая, аккуратненькая. Ее обнаженные плечи здесь, в холодном номере, казались еще более нагими. Я натянул одеяло ей под подбородок.
— Да, — сказал я, — но нам незачем усугублять ситуацию.
— Мне нельзя верить, Мэтт. И не надо задавать никаких вопросов.
— Ты прямо читаешь мои мысли.
— Ну и хорошо. Замечательно, что мы так понимаем друг друга.
— Ты еще совсем зеленая, малышка, — сказал я. — Ты умненькая девочка, но ты еще совсем дилетант, поняла? Настоящий профи не стал бы все разом выкладывать, как ты только что. Профи заставила бы меня поломать голову.
— Но ведь и ты себя тоже разоблачил.
— Конечно, но ты и так обо мне все знала. Ты с самого начала все про меня знала. А вот я о тебе — нет.
— Ну, теперь ты знаешь, — сказала она, — что-то. Но что именно? — она мягко рассмеялась. — Нет, мне, правда, надо идти. Где мое платье?
— Не знаю, но вон там, на кроватной стойке, висит чей-то бюстгальтер.
— К черту бюстгальтер! Я же не на званый прием собираюсь. Только по коридору пройти несколько шагов.
Я смотрел, как она встает и зажигает свет. Она нашла платье на стуле, встряхнула его, осмотрела, надела, застегнула крючочки. Потом надела туфли. Она подошла к трюмо, осмотрела себя в зеркале и судорожно провела ладонями по волосам. Потом передумала и вернулась к кровати забрать остальные детали своего туалета.
— Мэтт!
— Да?
— Я ведь способна обвести тебя вокруг пальца, милый, и глазом не моргнуть. Тебе это известно?
— Не будь такой безжалостной, — лениво протянул я. — А то еще я испугаюсь Поройся в правом кармане брюк.
Она недоуменно взглянула на меня, взяла брюки и выполнила мою просьбу. Она нащупала в кармане какую-то мелочь и выудила нож. Я сел, взял у нее нож и выдал номер с выбрасыванием лезвия. При виде узкого тонкого клинка ее глаза на мгновение расширились.
— Будем знакомы, крошка! — сказал я. — Не обманывайся на мой счет, Лу. Если тебе известно обо мне хоть что-нибудь, ты должна знать, зачем я здесь. Теперь все карты раскрыты. Вот и все. Но от этого ничего не меняется. Не мешай мне. Мне будет неприятно сделать тебе больно.
Мы пережили мгновение откровенности, но это мгновение уже ускользало от нас. Мы уже начали перестраховываться, делая двойные ставки. Мы бодро вошли в свои новые роли обреченных любовников — этаких Ромео и Джульетты ядерного века, оказавшихся по разные стороны баррикад. Чрезмерная откровенность в такой же мере способствует лжи, как и недостаток откровенности. В ее заявлении о том, что она, мол, способна меня обвести вокруг пальца, не было никакой необходимости: она ведь уже раз предупредила меня, чтобы я ей не доверял. Когда повторяешь: «Не доверяй мне, милый!» слишком' часто, притупляется нужный эффект.
Что касается меня, то я тоже хорош: начал размахивать ножом и изрекать леденящие кровь угрозы. Смотрите: многоопытный секретный агент Хелм, с железным лбом и каменными кулачищами, поигрывает мускулами перед дамочкой, которую только что поимел…
По-моему, мы оба испытывали печаль, когда глядели друг на друга, понимая, что теряем то, чего, быть может, уже никогда не приобретем. Я резко закрыл нож и бросил его на брюки.
— Ладно, увидимся за завтраком, Мэтт, — она наклонилась ко мне, чтобы поцеловать, а я обхватил рукой ее коленки и прижал к краю кровати. — Нет-нет, я пойду, милый. Уже поздно.
— Да. Ты хоть представляешь себе, как ты выглядишь?
Она нахмурилась.
— Ты имеешь в виду волосы? Знаю — это птичье гнездо. А кто виноват?
— Нет, я имею в виду не волосы, — сказал я. Она бросила быстрый взгляд на то место, куда я смотрел, и, похоже, немного смутилась, увидев, как ее ничем не стесненные груди просматриваются сквозь облегающую тонкую шерсть. Та же картина была и в иных местах. Это было что-то: строгое черное платье из тонкой шерсти с атласной вставкой у талии, под которым явно не было ничего, кроме голого тела Лу. В прозрачной комбинации она бы выглядела куда целомудреннее.
— Ох, я и не думала, — пробормотала она смущенно. — У меня совсем непотребный вид, да?
— Совсем?
Она засмеялась и приложила черный шлейф к грудям — немного вызывающим жестом.
— Они у меня такие маленькие. Я всегда думала, что какое-нибудь животное, кроме человека… Ну, то есть, как, по-твоему, быкам больше нравятся коровы с большим выменем?
— Не надо язвить, — сказал я. — Ты просто ревнуешь.
— Естественно, — сказала она. — Я бы не отказалась иметь такие же… Нет, пожалуй, не хочу. Подумай: какая это ответственность! Это же все равно что владеть двумя бесценными произведениями искусства. А так мне не надо всю жизнь только о них и думать.
— Если нынешняя мода еще продержится, — сказал я, — то, думаю, очень скоро на земле выведется новый вид особей женского рода — худышки с гигантскими титьками.
— Мне кажется, наша дискуссия зашла слишком далеко, — заявила она.
Смешная девчонка!
— Тебе не нравится слово, которое я употребил?
— Не нравится! — сказала она и попыталась снова высвободиться. — И я больше не желаю снова ложиться к тебе в постель — во всяком случае, в платье. Так что, пожалуйста, Мэтт, отпусти!
Одним рывком я уложил ее на себя.
— Тебе следовало бы подумать об этом раньше! — заметил я запальчиво, крепко сжимая ее в своих объятиях. Я изменил нашу позицу, перекатившись на нее. — Тебе следовало подумать об этом прежде, чем появляться передо мной в таком чертовски сексапильном виде!
— Мэтт! — воскликнула она, беспомощно барахтаясь среди простыней. — Мэтт, я не хочу… Ох, ну хорошо, милый, — она тяжело задышала. — Хорошо, хорошо! Дай я только туфли сниму, а? И, пожалуйста, поосторожнее с платьем!
Оставшись один в номере, я побрился, оделся и подготовил фотоаппаратуру для дневных съемок. Конечно, было бы куда приятнее провести несколько часов в неге размышлений о любви, но это было бы непрактично. Выходя из номера, я оглянулся напоследок: не забыл ли чего. Мое внимание привлекли отснятые вчера пленки, все еще стоящие в рядок на бюро.
Я стал мрачно рассматривать их. Потом поставил сумку на пол, закрыл дверь и подошел к бюро. Мне в голову пришла непростительно подозрительная и даже предательская мысль. Она же такая миленькая девочка, и была со мной так ласкова и нежна — но в то же время она проявила определенное любопытство — может быть, чисто женское, а может быть, и нет, — по поводу того, где и как я собираюсь проявлять и печатать отснятый материал.
Не имея никакого желания испортить то, что произошло между нами, всякими циничными измышлениями, я все же не забыл, как изо всех сил старался держаться с ней с холодным безразличием — просто из желания понаблюдать, как она будет добиваться моего расположения и усыплять мои подозрения. Что ей и удалось — отрицать этого нельзя. Может быть, она это сделала потому, что я ей нравился, но в таких делах всегда очень быстро понимаешь одно: ни в коем случае нельзя считать себя неотразимым в глазах одинокой женщины. Какими бы соображениями она ни руководствовалась, какие бы мотивы ею ни двигали, она, несомненно, добилась того, чтобы наши сугубо деловые взаимоотношения приобрели куда более интимный характер.
