— Дурак, что ль, тот ростовщик, по ночам с такими деньжищами таскаться? Да имея такие башли, я б с дома и днем не высунулся. Только бы пил и ел. Ел да пял, — сморкнулся в кулак Хорек.
— Потому у тебя никогда не было и не будет таких башлей. А они, кстати, в любое время суток делаются. Делаются башковитыми людьми, запомни, а не прожираются-просираются бес- понтово. Червивая у тебя мечта. И зависть.
— Не в деньгах радость, ребятушки. Это точно. Вон я за неправедным погнался и сюда угодил на старости лет. Осрамился до смерти. Счастье чистым бывает. Оно ни рук, ни сердца не пачкает. Но у каждого оно свое, особенное, — говорил дед Силантий.
Зэки вскоре разбрелись по палаткам. Каждый думал о том, что ждет его после освобождения.
— Берендей, ты спишь? — подал голос Харя.
— Чего тебе?
— Начальник говорил, куда меня и тебя поселят, а я запамятовал.
— В распоряжение госпромхоза посылают. Правда, я никак не пойму, что это такое — госпромхоз, и чем мы там станем промышлять.
Утром, перед завтраком, мужики смеялись на всю тайгу так, что из ближайших нор все зайцы убежали.
И додумался же Никифор, тоже попавший в список расконвоированных, улечься спать не в палатке, как другие, а под кустом. А там — беременная ежиха оказалась. Она в кровь искусала мужика, когда тот нечаянно опустил на нее руку. Так и повисла на ней.
Никифор боялся отдернуть зверька, чтоб тот не оторвался вместе с мясом. Ежиха не отпускала руку, боялась упасть.
— Чтоб тебе век свободы не видать! Чтоб тебя «студибекер» переехал! — орал мужик.
— Да будет тебе пасть разевать. Положи руку на землю. Ежик и уйдет, — посоветовал Берендей.
И едва ежиха выпустила руку, Никифор наступил на нее сапогом. Зверь запищал, зафыркал, но человек ожесточился за свою боль.
Мужики вмиг смех оборвали, поняв, наконец, его неуместность.
— Берегись, Никифор, тайга такое не прощает, — предупредил фартовый мужика, глянув на раздавленную ежиху.
— Ты видишь, она мне руку окалечила, — жаловался зэк.
Берендей не глянул, отошел, помрачнев.
В давние времена, когда фартовый впервые прибыл по этапу на Сахалин, отбывал с ним срок в одном бараке старый сахалинец, знавший на собственной шкуре еще царскую каторгу. Много нужного, полезного рассказал он Берендею. А больше всего — о тайге. Объяснил почему в ней пакостить нельзя. «Тайга обид не терпит», — говорил он Берендею.
— Не пойму я тебя, фартовый. Что ты тут средь нас, как дерьмо в проруби, крутишься? В герои лезешь. Ну ладно, с медведями мы струхнули. Так оно и понятно. Живой человек зверя боится. По случайности они тебя не порвали, может, от того что сытые были. Ну а охранника чего выручал? Не они ль тебя в шизо кинули? Не они ль нами помыкают в зоне? Чего ты выслуживаешься и нас на то подбиваешь? Какой же ты к хренам фартовый, если с начальником зоны за одним столом жрешь? Ведь это у вас западло! Я за три года тут пообтерся. Наслышан всякого и о ваших законах, какие ты, пахан малины, не Держишь. И меня за сраного ежа готов с говном смешать. Но не еж, а я с тобой тут вкалываю, из одного котелка жру. Проливаю пот, чтоб ты скорей расконвоированным стал. Но если я в зоне расскажу фартовым, какой ценой ты добился этого, даже сраные сявки с тобой ботать не захотят.
Берендей побелел с лица. Стиснул пудовые кулаки.
— Тебе, дура, плохо живется под его рукой? Охолонь, смойся с глаз, не нарывайся! Тебе Медведя надо, чтоб вместо ухи рыбьи кости жрать? — подскочил к Никифору дед Силантий.
— А ведь прав Никифор, — подал голос один из фальшивомонетчиков, не попавший в число бесконвойных.
— Чего он прав? Где прав? Человек человека от смерти спас, за это укорять надо?
— Для тебя уже охранник человеком стал? — криво усмехался Никифор, все еще тряся окровавленной рукой.
— Мой крестник, почитай что сын родной, теперь во внутренних войсках служит, — Дед Силантий достал из-за пазухи письмо. Потряс им. — Значит, он не человек? Он сам захотел такое говно, как ты, охранять?
— Не кипи, треснешь. Вот ты и спасай сынов! Но он-то фартовым себя считает!
— Ты извиняй нас, Берендей. Об том, что болтали тут, забудь. Ну, недоразумение вышло, считай, что по пьянке, — попросил Силантий.
— Ни хрена не по пьянке. Ладно, с охраной. А с начальником зоны зачем за одним столом жрал? — не унимался Никифор.
— Ты кто есть, чтоб мне разборку делать? — спросил Берендей.
— Не мне, своим фартовым ответишь, как крутил хвостом перед фараонами. Мало того, что работаешь, нарушив воровской ваш закон…
Резкий удар в челюсть не дал договорить, отправил Никифора прямо под куст.
Когда зэк пришел в себя и встал на ноги, Берендей снова сшиб его.
— Прекратить! — послышался окрик охраны.
Зэки снова принялись за работу, словно забыв о происшедшем.
Никифор целый день не садился есть за общий стол и все больше наглел. В разгар работы вдруг ушел отдыхать в палатку средь дня, заявив, что не собирается вкалывать на фартового.
Берендей запретил мужикам кормить фрайера. Но тот, не спрашивая, влез в котел. И нарвался на ярость фартового:
— Жрать захотел? А с чего? Ты в наш общак вложил свое, падла? Куда суешься? А ну, линяй отсюда, паскуда грязная!
Никифор плеснул из миски ухой в лицо Берендея. Тот рванул на себя обидчика, приподнял, швырнул на землю, ногой на горло наступил.
— Разойтись! — увидел Берендей направленный на себя ствол автомата охранника. Фартовый чуть промедлил надавить на горло и это спасло Никифору жизнь. Откатившись в сторону, он нашарил на земле камень, запустил им в Берендея. Тот увернулся, и тут подоспела охрана. На обоих были надеты наручники.
Берендей душил в себе черную злобу, которая всегда доводила до беды.
Никифор сидел в двух шагах от Берендея.
— Выслуживался! Вот они тебя за спасение и отблагодарили браслетками.
— Да пошел ты! — отвернулся фартовый и процедил сквозь зубы — Сам, сволочь, вылупаться стал. Не возникал бы, не сидел бы, как пидор на параше. И кстати, знай, паскуда, рысь та объявилась по моей вине. За мной она охотилась. Я ее и пришил.
— Слинять что ль хотел? — догадался Никифор.
— Тебе забыл доложить.
— Я это давно понял. Когда заднее полотнище вашей палатки увидел. Ты что ж, каждую ночь ориентиры ищешь? Так бесполезно. Аккурат два года минуло, как мы с Медведем тут рыбалили. Место это гиблое. Отсюда не сбежишь. Чертовым ущельем не зря называется. В одиночку ты тут шага не сделаешь. А если б и удалось тебе, нас за твой побег потом в шизо на месяцы упрятали бы. Ты о том подумал?
Берендей молчал.
— Начальнику лагеря зенки замазывал, а на нас начхал.
— Ни к чему теперь об этом. Если конвой от меня отойдет, дышать уже можно. Одно невдомек, ты чего хвост поднял?
— Я в Москву прошение о помиловании послал. Спецчасть пропустила и хорошую характеристику дала. Жду ответа со дня на день — нервы уже в нитки поистрепались. А ты все испортить можешь. Да еще каркаешь, что тайга накажет. Ну и — сорвался я. Зато никто не скажет, что я с тобой в хороших отношениях был. Если в побег уйдешь, всяк подтвердит, что у меня с тобой были эти, как их, неприязненные отношения. И дело чуть не до смертоубийства дошло. Потому как ты — оборотень, а я это чуял, — то ли откровенничал, то ли хитрил Никифор.
— Болван ты, — сплюнул Берендей и ему вдруг расхотелось Держать зло на этого мужика, справедливо укорившего его в эгоизме. — «Уж Харе за мой побег точно досталось бы, ведь кентуемся», — подумалось невольно.
— А в чье распоряжение тебя собираются кинуть? — полюбопытствовал Никифор.
— В госпромхоз какой-то.
— Значит, в глушь. Ну, фартовый, не повезло тебе. В какую- то дыру, под надзор, милиции сунут.
— А что там делают?
— Всякое. Ягоды, грибы собирают. Охотятся, мех выделывают.
— Мне это зачем? Я им такого насобираю, до смерти не унесут.
— Зато и спину не перегнешь. Там одни сачки, да плесень вкалывают.
— Выходит, меня тоже списали? Не рановато ли? — криво усмехнулся Берендей.
Никифор, успокоенный тем, что фартовый не собирается уйти отсюда в бега, разговорился по-мирному:
— Тебе что? Лежи, старьем командуй. Навроде все они твои кенты. В каждом деле свой пахан нужен. Да и оглядишься на месте.
Берендей как-то сразу сник, заскучал, узнав, чем ему придется заниматься. И лишь вполуха слушал Никифора.
Охрана увидела, что зэки вполне мирно беседуют, и с обоих сняли наручники.
Никифор без уговоров пошел работать. И словно забыл о недавней стычке.
— Ты на рану табак приложи. Кровь перестанет идти, рана быстро заживет, — посоветовал Берендей.
Никифор последовал совету. А вскоре сказал:
— Кто-то башковитый тебе госпромхоз выписал. Это ж твое место. Ты в лесе, как знахарка, соображаешь.
— Иди к чертям! — насупился фартовый.
