Борясь с чувством, что за мной постоянно следит неусыпное профессорское око, я дважды прошелся по комнате от двери до окна, выбирая, к чему бы прицепиться. Когда меня без всякой причины останавливает гаишник, то ведет он себя приблизительно так же: ходит с алчным видом вокруг машины и взглядом, словно сетью, тралит, тралит… Нет, здесь ничего интересного. Только чемодан. Но он – на сладкое… А профессор аккуратист: постель заправлена на армейский манер, зубная щетка и тюбик с пастой вставлены в стакан, полотенце над рукомойником расправлено – ни складочки, ни морщинки.
Я заглянул под кровать и выдвинул чемодан. На заре своей детективной деятельности я часто конфликтовал со своей совестью, когда мне приходилось копаться в чужих вещах. Тогда я испытывал смесь стыда и любопытства, как если бы подглядывал за кулисы чьей-то личной жизни. Но эти чувства давно сменили другие. Теперь я чувствовал досаду – оттого, что вынужден был заниматься таким грязным делом, и страх – по той причине, что слишком часто находил шокирующие предметы…
Щелкнули замки, крышка приподнялась на пружинах. Поверх остальных вещей лежали две белые рубашки, симметрично сложенные, пришпиленные булавками к картонной вставке, как в магазине. Под ними книги в мягком переплете: статьи аль-Фарахиди и «Планы и структура поведения» Дж. Миллера. Маленький кипятильник для стакана. Четыре видеокассеты в коробках, на которых красным маркером были проставлены порядковые номера. Вот и все.
Стоило ради этого брать с собой такой большой чемодан? При желании все вещи профессора можно было бы уложить в изящный «дипломат».
Я с облегчением вздохнул. Состояние шока от обыска не наступило. Минимум вещей, минимум удобств – завершенный образ ученого, привыкшего довольствоваться малым в быту, но охватывать необъятное в науке. Некоторое время я перебирал кассеты, раздумывая, просмотреть их или же не тратить попусту время. Скорее всего, это были наглядные учебные пособия, которые профессор намеревался демонстрировать во время чтения лекции. Возможно, я бы положил их на прежнее место и закрыл бы чемодан, если бы вдруг не вспомнил, как профессор говорил с Сандро по телефону и при этом упоминал о четырех единицах какого-то скоропортящегося товара.
Четыре единицы товара и четыре кассеты… Совпадение? Я вытряхнул первую попавшуюся кассету из коробки. Никаких наклеек, надписей, только номер, написанный маркером. Если это товар, на котором профессор делает свой бизнес, то какая коммерческая информация может быть на кассете?
Я вогнал кассету в приемник видеодвойки и включил телевизор. Сначала на экране мерцали белые «хлопья«, потом появилось смутное, не сфокусированное пятно и прозвучал мужской голос: «Тише, тише, не гони!» Резкость изображения улучшилась. Половину экрана заполнил оконный проем автомобиля. Снимали изнутри машины и, похоже, любительской камерой. Я увидел часть улицы, заполненной пешеходами. Повсюду голые деревья, грязные комки снега на обочинах. Зажужжал зум, приближая объект съемки. Голос: «Стой! Тормози! Я их поймал!» Темная металлическая ограда то ли парка, то ли сквера увеличилась в размерах, и в центре кадра оказались двое молодых людей. Высокий парень в кожаной куртке и со спортивной сумкой на плече обнимал крепенькую, как парковая статуя, блондинку. Девушка млела и покусывала парню мочку уха. Пешеходы оборачивались. Старушки хмурились и качали головами. Блондинка потянулась к губам парня, приоткрыла рот, высунула кончик языка…
Я стал перематывать пленку, не выключая воспроизведения. Молодые люди, как заводные куклы, затряслись, задергались, словно под током, продолжая целоваться, но уже с бешеной скоростью, и красный язык девушки показывался между губ с частотой швейной иглы. Вскоре запись закончилась. Ничего другого на этой кассете не было.
То, что я увидел, меня озадачило. Я поставил другую кассету. Там оказался тот же сюжет, но уже с другими действующими лицами. Молодая пара сидела за столиком открытого кафе у фонтана. Парень с коротким светлым «ежиком» потягивал через соломинку коктейль, откинувшись на спинку стула и закинув ногу за ногу. Одной рукой он держал бокал, другая покоилась на оголенной коленке девушки; девушка хихикала, закатывала вверх глазки и что-то отрывисто говорила своему другу. На третьей кассете незамысловатый сюжет повторился, но с той лишь разницей, что теперь события разворачивались рядом с роскошным «Лексусом»: мужчина в дорогом прикиде и с благородной проседью в висках открыл дверь машины и сделал пригласительный жест рукой. Статная, длинноногая женщина в коротком красном платье подошла к машине, повернулась задней частью к сиденью, опустила на него свой тугой овал, после чего перенесла ноги в красных туфельках через порожек.
Мое недоумение росло. Для чего профессору понадобились эти записи? Мне в голову полезла всякая чепуха, и я уже начал подумывать о каких-то тайных пороках профессора, но на последней кассете оказалось то, что заставило меня вскрикнуть. Съемка была некачественной, камера дрожала в руке оператора, и все-таки я без труда узнал главного героя. Сначала я увидел сумрачный зал знакомого мне ночного клуба «Шанс». Ярко освещенную сцену загораживали затылки и спины, но хорошо был виден ведущий в синем пиджаке, усыпанном блестками. Широко расставив руки и ноги, словно изображая советский Знак качества, он пронзительно вопил в микрофон: «И сегодня, как было всегда и будет всегда, к нам пришел неповторимый, уникальный, чудесный и безупречный… Дэ-э-э-эн!!» Овации, вопли, свист! На сцену выпрыгнул певец, вскинул руки и стал трясти головой, словно вытряхивал из волос вшей. Ведущий, захлебываясь от искусственного восторга, опять присосался к микрофону: «Я также рад представить вам его подружку – изящную, сексуальную, желанную, красавицу из красавиц… Леру Фри-и-и-и!!» И опять свист, крики, топот, аплодисменты. На сцену вылетела, словно ее вытолкнули, далеко не изящная и уж тем более не красавица, рыхлая, как дрожжевое тесто, девица. Я не успел рассмотреть ее как следует, потому что «сексуальная подружка» немедленно кинулась Дэну на шею, отчего певец едва не упал и устоял только потому, что вовремя оперся об акустическую колонку. Продюсерская дочь начала совершать какие-то неприличные телодвижения, очень отдаленно напоминающие танец стриптизерши, причем в качестве шеста она использовала своего знаменитого бойфренда. Зал ликовал. Мне удалось рассмотреть Леру Фри. Девица была не просто вульгарна. Она была удивительно неприятна, и меня особенно поразили ее неопрятные, разросшиеся во все стороны брови и рахитично узкие плечи, что в сочетании с непропорционально большой головой напоминало «телепузика».
Запись неожиданно закончилась тем, что в кадре появилось свирепое лицо охранника, который с криком «Здесь снимать нельзя!» закрыл объектив ладонью.
Я был настолько погружен в размышления, что даже не заметил, как очутился в своей комнате. Странные, более чем странные записи хранит в своем чемодане профессор!
Кот, налопавшись мяса, забрался в свою переноску, лег на спину, растопырив лапы, и уснул. Сквозь белую шерстку на брюшке просвечивалась нежная розовая кожа. Нижняя треугольная челюсть чуть приоткрылась, и над темной каймой губы стали видны крохотные, снежно-белые клыки. Зверь демонстрировал полное доверие ко мне. Я сидел на корточках перед его пластиковой хибаркой и думал о том, что пожелал бы в своей следующей жизни стать вот таким умиротворенным, не знающим зла и боли котом. И не лазать по простыням, не копаться в чужих чемоданах и не ломать голову над тем, для чего профессор привез в Испанию четыре видеосюжета о молодых парочках, упивающихся любовью.
Дождливая погода так подействовала на моего мохнатого друга, что он продолжал крепко спать в машине, и не проснулся даже во время подъема на перевал, когда от натужного гула мотора у меня стало закладывать уши. Скоро я добрался до облаков, где видимость упала почти до ноля, и не помогли ни противотуманные фары, ни дальний свет, ни «дворники», мечущиеся по ветровому стеклу, словно веер в руке взволнованной дамы. Я чувствовал себя неважно, смутное беспокойство наполняло душу, и было зябко, словно я сидел не в теплой машине, а в сыром и глухом парке далеко-далеко от дома. Мне не давал покоя вопрос: для чего профессору кассета с записью ночного клуба, Дэна и его подружки, которая вольно или невольно подтолкнула Яну к суициду? Вряд ли профессор держал у себя эту тошнотворную запись для каких-то благих целей… Мне было нетрудно представить, какую мучительную боль испытала бы Яна, если бы она увидела эту запись.
Кот проснулся, широко зевнул, потянулся, вытягивая крепкие лапки и обнажая серповидные когти. Я потрепал его по загривку. Все хорошо, вот только линяет малыш. Весь салон в шерсти! В пункте аренды могут придраться: «Вы что, зверинец в машине обустроили?» Надо бы пропылесосить салон…
