От больных отбоя не было. И Давыдов просил Разумовского принимать только самых больных, тех, кого в других местах вылечить не смогли. Нужно же было иметь время и для науки.
Лучшим отдыхом от трудов праведных граф Разумовский считал прогулки вдоль Томи, с удочками. На закате обычно клевали в заводях такие окуни, что нитка еле выдерживала их. Давыдов тоже пристрастился к этой забаве.
Подышать воздухом, очищенным водой, полюбоваться кудрявыми островами, и белыми песчаными отмелями. Да еще принести на кукане жирных окуней, тут же отварить их с лучком, и приправить перцем. Блаженство!
Однажды такой вечерний поход привел их к неожиданной находке. На песке возле реки лежал совершенно нагой человек, со связанными за спиной руками, весь мокрый и без признаков жизни.
Дмитрий Павлович тотчас достал из кармашка небольшое зеркальце и прислонил к губам этого мужчины.
— Жив! — воскликнул Давыдов, — носовым платком зажал язык страдальца, другой рукой нажал на его грудь. У незнакомца хлынула вода изо рта, он закашлялся, и вздохнул, Дывыдов постучал его по спине.
— Что же теперь делать? — Обратился Дывыдов к Разумовскому, — за городом нет извозчиков, не на себе же нам его тащить, да еще голого?
— Довезем до города на лодке, — отвечал Разумовский.
— Где же мы её возьмем?
— Какой-нибудь рыбак сейчас обязательно будет возвращаться с низовий реки в город, надо только подождать.
— И надо нам его одеть.
— Но во что? — изумился Давыдов.
— Одеть его на первый случай мы сможем, я дам ему свои штаны, а сам буду в кальсонах. Вы же дадите ему свою верхнюю рубаху, а сами будете — в нижней. Таким образом, мы все трое будем одеты.
— Да, но как же вы будете в кальсонах, в городе?
— Ничего! У меня всё равно слава городского чудака, это мне ничуть не мешает жить, а возможно, что даже и помогает. С чудаков меньше спроса.
— Похоже, что вы правы, согласился Дмитрий Павлович.
Через какое-то время показалась из-за поворота лодка, которая тяжело шла против течения, в ней умело гребли двое. Третий сидел на корме, и правил коротким веслом.
— Эй! Сюда! — замахал шляпой Разумовский, — он был уже в одних кальсонах и походил на гусара в белых рейтузах.
— Их трое. Возьмут ли они еще троих? — усомнился Давыдов.
— Как не взять? — отвечал Разумовский, — я — граф, вы — знаменитый ученый и лекарь, как же они посмеют не взять?
Незнакомцу развязали руки. Обрядили его в рубаху и штаны. Выглядел он уже лучше, хотя и дрожал всем телом и не мог говорить.
Рыбаками оказались художник Олимпий Павлов, поэт Сергиев, и этнограф князь Костров. В лодке на дне серебрилась стерлядь, был и король обских рыб, осетр, его спина была благородно зубчатой, и напоминала пилу.
— Эй, сюда! — помахал Давыдов, и лодка пошла к берегу.
— Господа! Мы спасли утопающего, он не может идти, а нам надо доставить его в город! — заявил Разумовский.
— Что ж, размещайтесь! — ответил Костров, который исполнял роль кормчего. — Будет тесновато. Придется плыть возле самого берега, и очень медленно, чтобы не зачерпнуть бортом. Иначе вместо одного утопающего будет сразу шестеро. Да сидите в лодке спокойно, не хватайтесь за борта. А отчего, вы граф, в одних кальсонах?
— Брюки потерял, когда утопающего спасал! — ответил Разумовский.
— О! Это героика! Олимпий обязательно напишет о вас в газету. А кто таков утопающий?
— Сами еще не знаем! — отвечал Разумовский. — Главное его доставить ко мне домой и полечить, как следует. А в газеты писать не надо! Может, это повредит утопающему. Полиция у нас не преминет какое-нибудь дельце состряпать. Они из всего стряпают дела, и греют на этом руки. Я этих прохвостов знаю! Так что мы лучше обойдемся без газетной славы.
В городе Разумовский и Давыдов вытащили из лодки незнакомца, попрощались со знатными рыболовами, наняли извозчика и покатили домой.
Здесь первым делом напоили своего невольного гостя горячим чаем с сахаром.
— Вы можете говорить? — спросил Давыдов. — Кто вы такой? Кто связал вам
руки?
— Я могу говорить, — еле слышно ответил незнакомец, но я ничего вам не скажу, ибо не знаю, кто вы такие.
— Мы честные люди, которые тебя спасли, а ты должен нам назвать имена тех негодяев, что чуть тебя со света не сжили! — распаляясь, вскричал Разумовский.
— За спасение благодарю, но никому из жителей Томска я не верю.
— А, значит, ты нездешний! Был бы ты здешний, то знал бы, что нет более благородных людей в городе, чем мы. Я граф Разумовский. А это потомок славного гусара и поэта Дениса Давыдова, который бил почем зря французов и писал прекрасные стихи. А Дмитрий Дывыдов не только пишет стихи, но и величайший из химиков, механиков и врачей! И он тебя спас. И он вернет тебе бодрость и здоровье. Теперь ты знаешь, кто мы такие, так представься же и сам, будь любезен.
Незнакомец сказал:
— Да я слышал про Дмитрия Давыдова, рад с ним познакомиться. Вашего сиятельства я не знаю, но раз вы друг Давыдова, то, верно уж, честный человек. Хорошо. Я вам откроюсь, но, ради всего святого, никто, ничего не должен знать!
— Да не скажем мы никому! Мы люди чести! — опять начал сердиться граф Разумовский.
— Я чиновник для особых поручений омского генерал-губернатора Трущев. Я прибыл с расследованием.
Схватили меня на базаре. Обвинили меня в краже часов у одного из баканщиков. По странности, чужие часы оказались в моем кармане, черт бы всё побрал! При этом у меня из кармана изъяли письмо, писанное против местного губернатора, об изнасиловании гимназистки. Вот как я оказался у проклятых баканщиков.
А баканщики затащили меня на остров, долго мучили, да потом связали руки, и бросили в воду на самой середине Томи.
Я хороший пловец, я нырнул, чтобы они думали — утонул, и отстали. После я плыл на спине, но со связанными руками это непросто. Да и вода-то уже холодная в реке. Я наглотался воды, хорошо, что берег был уже недалеко, как на него выбрался, не помню.
— О! Это штучки местного полицмейстера Шершпинского! — воскликнул граф Разумовский. — Он сжег мой дворец, я теперь вынужден ютиться в чужой усадьбе. У вас изъяли письмо, а опекуншу девочки, Сесильку Ронне, шляпницу здешнюю, упрятали в тюрьму.
Против сего губернатора, и полицмейстера очень многие в городе настроены. Есть гласный Федор Акулов, он готов подписать любую бумагу против этих злодеев. И есть здесь юрист, профессор, журналист Берви-Флеровский. Мы планируем собраться в укромном месте, составить бумаги для высоких инстанций, сделать план борьбы против этих Шурбанипалов! Вы тоже поедете на это совещание, как представитель Генерал-губернатора.
— Нет! Господа! — горячо воскликнул господин Трущов, — увольте! С меня хватит! Спасибо вам за помощь, ради бога, никому не говорите о встрече со мной. Я займу денег у кузины и немедленно уеду из Томска. Пусть мой губернатор поищет другого следователя. А с меня довольно и того, что я испытал.
Миша быстро шел, почти бежал, и ему казалось, что он летит на работу на крыльях. Как прекрасно быть молодым, хорошо одетым, иметь работу и надежду на лучшие дни!
Маленькая изба на задворках за пристанью казалась самым прекрасным местом на свете. Пусть работа была не очень понятная, пугающая сложностью, запутанностью неведомых цифр, но это была чистая работа! Ему платили!
Маленький управляющий в конторе появлялся редко, чаще приходили неведомые люди, приносили кучу, бумаг и говорили:
— Это от Андрея Измайловича. Нужно разобрать по месяцам, по дням поступления товара. Рассчитайте, сколько надо заплатить, по приложенным к сему расценкам, за сам товар, и сколько — за перевозку.
Миша сидел, делал расчеты до ломоты в глазах. Да это была трудная работа, но работа! На душе было легко, приятно.
Однажды утром он увидел за пристанью, платьях с пелеринами, в руках держали корзинки для грибов и ягод, у некоторых были с собой этюдники. Преподавательницы распоряжались погрузкой в лодки.
Среди гимназисток была и Верочка Оленева. Мише так хотелось сбежать по травянистому склону вниз, к воде. Поздороваться с Верочкой, сказать ей, что он тут служит в очень важной конторе. Он начал, было, спускаться, но увидел, что Верочка Оленева уже села в лодку, которая отчаливает. Не будешь же кричать вдогонку обо всем, что он хотел ей сказать?
Он вздохнул и пошел в свою контору. На этот раз ему почему-то не принесли новых бумаг. Делать было нечего, Миша смотрел в оконце на улицу. Он видел широкую Томь, острова галечные, и поросшие ивняком, шиповником, бояркой. Видел дымивший вдалеке пароход, противоположный берег с еле заметной стеной хвойного леса. Миша знал, что боры там тянутся на многие километры, осенью, когда нет гнуса, по тем борам катят коляски. Люди наслаждаются чистым хвойным воздухом, картинами лесных изумительных полян и озер.
