Он стал мечтать, что однажды он наймет экипаж и пригласит Верочку прокатиться в заречном бору. Черные извилистые таежные речки, таинственные озера с огромными кувшинками, моря Иван-чая, всё это будет отражаться в Верочкиных глазах. И они будут пить воздух, сладкий, как счастье.
Между тем, лодки с гимназистками всё более удалялись и, как бы растворялись в теплом мареве, дрожании, отблесках волн. И исчезли совсем. Да и оконце было с тусклыми стеклами, потемневшими от времени, ветров и дождей.
В контору стремительно ворвался Терской-Мончегорский, он подбежал к столу, за которым сидел Миша и воскликнул:
— Я так и знал, что вам нельзя доверять! Вы погубили мою фирму, негодяй вы этакий!
Миша смотрел изумленно, только что всё было так хорошо.
— Но в чём я виноват?
— Об этом спрашивал в басне Ивана Андреевича Крылова ягненок, ежели вы помните, и именно такими словами. Смотрите! — Андрей Измайлович швырнул на стол кипу бумаг. — это вы писали?
Миша взял листки им разграфленные, исписанные им мелким почерком. Мысли путались голова была свинцовой, он повторил растерянно:
— Н в чём я виноват?
— Уж в том, что хочется мне кушать! — с мрачной интонацией продекламировал Терской-Мончегорский. Вы вчитайтесь в то, что вы писали. Вы всё запутали, цены, время прохождения товара, в результате фирма понесла убытков ровно на одну тысячу восемьсот рублей! Вы представляете, что вы натворили?
Миша начал сверять свои бумагами, с теми, которые приносили ему курьеры, теперь он ясно видел, что напутал, обсчитался. Но как это произошло? Он так старался! Он всё пересчитывал десятки раз!
— Что же теперь будет? — потерянным голосом спросил он.
— Что же, милейший, может быть в таком-то случае? Полиция и тюрьма.
У Миши всё поджилки задрожали, он упал перед карликом на колени:
— Андрей Измайлович! Не губите! У меня матушка больная, почти при смерти, как же она будет одна? Андрей Измайлович! Пощадите! Я отработаю, буду рабом вашим, сапоги чистить, всё, что угодно, только не губите!
— Отработаете? — Переспросил Андрей Измайлович, — вы уже и так у нас славно поработали. Наработали и себе на тюрьму, и мне на нищенскую суму.
— Не губите! — повторял Миша, губы его тряслись.
Андрей Измайлович сел на стул напротив Миши и глубоко задумался. Долго, может, быть час, сидел он в глубокой задумчивости, глядя куда-то мимо юноши. И всё это время Миша не мог унять дрожь.
Наконец Терской-Мончегорский встал со стула, поднес его ближе к Мише, вновь взобрался на стул, и, глядя Мише в глаза, сказал:
— Вы не хотите в тюрьму, это понятно. Я вас спасу. Но за это вы должны будете отслужить. Нет. Сапоги мне чистить не надо, у меня есть лакей. И считать больше тоже ничего не надо, оказалось, что вы плохой счетчик.
Оно и понятно. Мир делится на тех, кто сочиняет стихи, и на тех кто складывает цифры. Делать одновременно и то, и другое хорошо невозможно. Скажем, из Ивана Андреевича Крылова тоже не получился бы хороший конторщик. Я знаю, милейший, что вы пишете стихи. У вас это просто на лбу написано. Нет. Я не заставлю вас писать стихи. Но тысяча восемьсот рублей — это для фирмы необычная потеря. И возместить её вы сможете тоже только очень необычным способом. Сможете, если захотите.
— Что же я должен делать?
— Это будет ночная работа! — серьезно и мрачно сказал карлик.
— Но… я, наверное, не смогу. И почему именно — ночная? Это честное дело?
— Вам ли теперь говорить о чести? — спросил Мишу Андрей Измайлович, — но успокойтесь, я не заставлю вас никого убивать. Это будет тихая и не очень обременительная работа, и только с помощью её вы сможете возместить свой чудовищный долг.
— И всё же я заранее хочу знать, что меня потом заставят делать.
— Вы подумайте! — поднял бровь Андрей Измайлович, — он еще и ставит условия! Но успокойтесь, всё не так страшно, как вам кажется. Дело в том, что я единственный наследник очень богатого томского купца. Детей у него не было, всё должно было отойти ко мне, его племяннику.
Но я был на учебе в Италии, изучал там в Милане юриспруденцию. Дядя незадолго до своей смерти прислал мне в Милан письмо. Он сообщил о том, что часть своих драгоценностей укрыл в своем фамильном склепе, на Вознесенском кладбище, где была похоронена его жена. А вскоре и он был похоронен рядом с женою.
Так вот, эти ценности там и по сей день находятся. Я никогда бы не решился потревожить покой своих уважаемых родственников, если бы не эта ваша оплошность, которая привела фирму к финансовому краху.
И вы понимаете, что я не могу пойти на кладбище днём. Я вообще один с этим делом не управлюсь. Там надо будет лезть в подземелье, сдвигать тяжелую крышку склепа, вы видите какова моя комплекция? А вы высокий, ловкий, молодой, для вас это не составит труда. Вы человек образованный. Вы же не суеверны?
— Нет, то есть, да…
— Милейший! Честному человеку ничего бояться и днём, и ночью, хоть на кладбище, хоть где. Короче, говорите, согласны ли вы?
Миша сказал чуть слышно:
— Согласен.
— Ну, вот и отлично! Только имейте ввиду, не должна знать об этом ни одна живая душа: ни ваша матушка, никто! Только тайна. Если узнают, что я владею ценностями, то жизнь моя может подвергнуться опасности. Вы же понимаете. Бог не дал мне силы, здоровья, поэтому меня всякий может обидеть.
Дело выгорит, и тогда вы будете спасены от тюрьмы. И, возможно, я еще и заплачу вам немного, если всё удачно получится.
— Да, я ни из-за денег. Моя вина меня к тому понуждает.
— Да, я знаю, что вы добрый, хороший юноша. Просто у вас еще нет жизненного опыта. Это, конечно, пройдет с годами.
Терской-Мончегорский слез со стула, закурил сигару и прошелся по избе:
— Значит так. Сегодня в половине первого приходите Вознесенскому кладбищу. Напротив средних ворот в переулке вы увидите фаэтон, я буду вас ждать в нём.
Оденьте всё черное. Так будет незаметнее. Со мной будет еще один человек, женщина. Это очень сильная особа. Она поможет вам сдвинуть крышку, а потом и задвинуть её. Понимаете, женщина, а не боится. А вы-то молодой мужчина. Идите домой, выспитесь хорошенько и ни о чем не беспокойтесь.
Миша пришел домой, и не находил себе места. Всё плохо, всё ужасно даже. И ошибка в бумагах, и то, что ему предстоит. Как тут уснуть? И нельзя сказать матушке, или посоветоваться с кем-нибудь. Слово дал.
И стало темнеть, и тревога всё больше терзала душу. Может, не ходить? Но что тогда? Разве он сможет выплатить долг?
В половине двенадцатого Миша потихоньку вышел из дома. На нем были черные, залатанные брюки и старый отцов сюртук.
Тускло горел фонарь у аптеки на углу, а дальше улица тонула в чернильной мгле. Город уже закрыл всё свои ставни. Лишь кое-где, сквозь щели в ставнях, пробивались желтые полоски. Всё было тихо, пустынно, только изредка, то в одной стороне, то в другой, принимались лаять собаки.
Миша миновал район, называвшийся Болотом, дальше улочка повела его в гору. Было странно идти в такое время по городу. И жутко, чего там говорить! В такое время не дай бог встретиться с лихим человеком. В Томске каждую ночь происходило что-нибудь страшное. Кого-то убивали, грабили. Вряд ли кого-либо могла соблазнить Мишина старая одежда, денег в карманах не было, и всё же тревога росла. Скорее бы дойти до кладбища и увидеть Андрея Измайловича! Только бы дойти!
Вот показалась кладбищенская стена. Вот и третьи ворота. А вон в проулке и силуэт фаэтона! Скорее, туда!
Андрей Измайлович стоял у фаэтона, он шагнул навстречу и пожал Мише руку. Затем открыл дверцу фаэтона и позвал:
— Алена Степановна, выходите, наш дружок уже явился.
Из фаэтона сошла громадного роста женщина, в черном платье с глухим воротником, в черной шали.
Миша вспомнил, что слышал про какую-то громадную женщину, жительницу Томска, которую называли Аленой Береговой. Видимо, это она и есть.
Андрей Измайлович заговорил вполголоса:
— Ворота теперь заперты. А сторожа теперь не спят, выходят из сторожки. Прислушиваются, проверяют на воротах замки.
Мы перелезем через стену. Алена подсадит вас, вы слезете, будете ждать, Алена подсадит меня, вы меня снимете со стены, затем перелезет и Алена.
— Но почему я должен лезть первым?
— Милейший, из моих слов это совершенно ясно. Идемте, но идите тихо, чтобы не было слышно ваших шагов. Не спешите, у нас уйма времени.
Они подошли к стене еврейского кладбища.
Миша спросил шепотом:
— Ваш дядя — еврей?
— Нет! Разве я похож на иудея? Просто именно здесь нам легче всего проникнуть на кладбище. С еврейского кладбища легко пройти на старообрядческое, там у Страшного рва нет стены и можно спокойно пройти в православную часть. Иногда кривой путь бывает короче прямого!
Алена подняла Мишу, легко, как пушинку, он оказался на гребне стены, уцепившись за её край, на секунду повис на руках, и спрыгнул на кладбищенскую территорию. Тотчас же на стене оказался Терской-Мончегорский, он спрыгнул Мише на руки. И сразу же рядом тяжело спрыгнула Алена.
