– Ты еще и труслив. – Азиз встал, повернулся к окну. За ним маячила угрюмая физиономия. – Что же не пришел один – побоялся? Я знаю о всех твоих делах. Это ты не чтишь Священное Писание, ты идешь против веры. На тебе – кровь невинных. Если бы жив был отец – он проклял бы тебя…
– Ладно, Азиз, заткнись. – Джелайни тоже поднялся, взял за ремень автомат, стал покачивать им. Лампочка ночника тускло вспыхивала на вороненой стали. – Ты не в ХАДе. Видишь, я первый к тебе пришел, как младший. Я чту адат… Мне нужна твоя помощь, Азиз.
– Какая помощь? – хмуро спросил он.
– Дай слово, что поможешь, и я скажу.
Азиз отрицательно покачал головой. С минуту братья молча смотрели друг на друга, и казалось, вот-вот треснет и тихо осыплется невидимая преграда и они бросятся в объятия. Но Джелайни по-прежнему покачивал автоматом, удерживая его одним пальцем, Азиз же смотрел куда-то поверх головы брата.
– Я вот думаю, – вдруг хрипло обронил Джелайни, – сейчас тебя пристрелить или потом?
– Лучше сейчас… Мира между нами не будет.
– Мать жалко… – Джелайни вздохнул, помолчал, потом быстро спросил: – Она в Кабуле?
– Да…
– Как ее найти?
– Четыре года не видел, теперь захотелось найти?
– Ладно, можешь не говорить. Сам разыщу…
Джелайни огляделся, посмотрел на потолок, усмехнулся:
– Живешь, как скот. Плохо платят? Ладно, живи дальше… Дарю тебе жизнь. Но в следующий раз, клянусь Аллахом, пристрелю, как собаку, а голову твою в ХАД передам.
Он повернулся и быстро вышел из комнаты. Хлопнула дверь, донеслись приглушенные голоса – и все стихло.
Азиз выскочил во двор. На земле, раскинув руки, лежал охранник. В лунном свете стыло отблескивала лужа крови. Азиз склонился над телом и увидел широкую рану на горле. Оружие исчезло.
Он устало поднялся с колен, глубоко вдохнул морозный воздух и вернулся в дом. Какое-то время Азиз оцепенело сидел в кресле, потом встал, вытащил из-за стола автомат, рванул затвор. Не целясь, с бедра он расстрелял дверь, затем очередью полоснул по окну. Посыпалось, жалобно зазвенело стекло. Он бросил автомат на матрас, снял телефонную трубку.
– Это Азиз. Опергруппу на выезд. Срочно! На меня совершено нападение. Убит охранник. Предположительно три или четыре человека. Они на машине… Нет, я не ранен.
О нравственном здоровье той или иной армии можно смело судить по тому, как она относится к своим пленным. Поверженный враг редко вызывает сочувствие, единственно, на что он может рассчитывать, так это на человеколюбие и милосердие победителя.
На пленных удобно отыграться за свои неудачи, за позор поражений и несбыточность грез. Для них изобретены пытки, концлагеря, тюрьмы. Пытки придуманы давно. Трудно сказать, с какой целью применялись они впервые: для установления истины или же просто для забавы.
Джелайни пытки считал развлечением. Он мог часами не мигая и без всякого выражения на лице следить за мучениями очередной жертвы. Впрочем, иногда преследовалась и чисто практическая цель – вытянуть необходимые сведения. Но и в этом случае побочное удовольствие не теряло своей прелести. И еще одну цель ставил Джелайни – замарать руки своих людей кровью. Это покрепче любой клятвы на верность, считал он.
Сегодня европеец из ФРГ, который хорошо говорил на языке шурави, пожаловался, что пленные все до единого отказались от сотрудничества с ним. Джелайни пообещал, что развяжет им языки. Впрочем, ему было совершенно наплевать на фаранга[16] и его горести. Одного пленного он, может быть, и уступит. Не больше. Специалисты нужны ему самому. Нет, он вовсе не собирался убивать их, как того хочет Модир Джагран. Он говорит, что заложники принесут несчастье, от них надо избавиться, а трупы подбросить у какого-нибудь кишлака. Модир боится, что шурави начнут искать своих людей и придут в ущелье. Но убивать заложников – все равно что выбрасывать деньги в реку. Правильно говорят, что лучше иметь камень, чем голову без мыслей. Нет, он не так глуп и труслив, чтобы уничтожать их. Надо обмануть Модира. Да, это опасно. Все же Модир Джагран – один из влиятельнейших руководителей в провинции, лицо, приближенное к самому Гульбуддину, его люди есть во всей округе. Но если действовать быстро, вполне можно успеть достигнуть границы.
«А сейчас надо развлечься, – подумал Джелайни. – Пусть этот самоуверенный дурачок из Германии думает, что стараемся ради него».
Джелайни приказал вывести пленных во двор. Сам уселся на колоду для рубки мяса, но ему тут же принесли плетеное кресло. Ритченко кресло не принесли, и он уселся на освободившуюся колоду. Было холодно, шел медленный прямой снег, и от этого стояла сырая ватная тишина. Джелайни лениво распоряжался. Но его подручные и так знали всю «программу».
Сначала связали всем руки за спиной. Из строя вытащили Шмелева, сорвали рубаху. Кто-то притащил из колодца два ведра воды. Воду вылили прямо ему на голову. Засмеялись. Потом Шмелева бросили наземь, надели петлю на шею, а конец веревки привязали к заломленной за спину ноге. Он стал задыхаться.
– Шакалы, уроды! – закричал Сафаров.
К нему кинулись, повалили на землю, стали бить ногами, колоть штыками. Джелайни опять что-то приказал – и душманы потащили Сафарова к дувалу. Там уже стоял Сапрыкин. Их поставили в затылок друг другу. Джелайни, не глядя, протянул руку – ему подали карабин. Щелкнул затвор.
– Если вы не примете нашей веры, я сейчас вас убью, – тихо сказал Джелайни. – Одной пулей… Сафар, переведи!
Пленники молчали. Джелайни, не вставая, медленно прицелился. Шум во дворе незаметно стих. Все смотрели на главаря. Пронзительный ветер задувал в ствол нацеленного карабина. «Неужели все? И этот тонкий, на одной ноте посвист – последнее? Самое последнее в жизни…» Сапрыкин старался смотреть в глаза бандиту, но невольно видел только одно: полусогнутый указательный палец на спусковом крючке. Длинный узловатый палец, поросший жесткими черными волосками.
Раздался выстрел, пуля отколола кусок стены над их головами. Пленники стояли, не шелохнувшись. Джелайни засмеялся, покосился на Ритченко. Тот стоял белый как мел.
– Я пойду, – выдавил тот и нетвердой походкой побрел со двора.
– Иди, иди…
К обеду занятие наскучило Джелайни. Он довольно погладил свою черную бороду, распорядился отправить пленников в подвал. «Нет, убивать их не буду», – еще раз подумал он и приказал вызвать помощника.
Хасан подошел неторопливо, вразвалку.
– Вызывал, хозяин?
– Да, поговорить надо. Пойдем.
Джелайни сделал вид, что не заметил развязности помощника, жестом указал на дверь в стене дувала и первым вышел на улицу.
– Слушай меня внимательно, Хасан, – оглянувшись, начал он. – Дело касается пленных. Модир Джагран хочет уничтожить их. Но нет, наверное, на свете большей глупости, чем убивать мирных людей…
Хасан удивленно посмотрел на хозяина. Тот понял его взгляд, но продолжал как ни в чем не бывало:
– Аллах рассудит мою справедливость и доброту. Слушай меня внимательно. Я подберу тебе тридцать человек. Сегодня ночью выедешь вместе с ними в район кишлака Навруз. Водителя отпустишь. До утра он должен вернуться вместе с грузовиком. Остальные пойдут с тобой. Перед самым кишлаком в укромном месте отберешь четырнадцать человек. Пусть они спрячут оружие под пату[17]. Потом свяжете их и проведете как будто под конвоем через кишлак… Ты хорошо понял меня? Пусть люди думают, что ведут пленных.
– Но за нами сразу будет погоня! – изумился Хасан.
– Ты не лишен проницательности, но не перебивай хозяина, – строго заметил Джелайни. – Да, за вами будет погоня, и вам придется уносить ноги. Ты понял, что ты должен делать? Пусть они гоняются за вами. Через день или два после Навруза, как очухаешься, появишься вместе с пленными в другом кишлаке. Потом – в третьем. Надо сбить их с толку. А я тем временем тихо переправлю специалистов поближе к границе. Встречаемся в кишлаке Дуар через десять дней. Запомни это. Человека, который тебя сведет со мной, зовут Карахан. Кроме того, дам тебе адрес, где сможешь взять машину. На этой машине и доберешься до границы. А в Пакистане нам хорошо заплатят за товар. Пойдете завтра в ночь. И смотри, никому ни слова…
Джелайни проводил Хасана долгим взглядом. «Теперь избавлюсь от него, – подумал он, – а заодно и от всех лишних. Хасан стал последнее время слишком подозрительным. Постоянно о чем-то думает. Человек, все время занятый собственными мыслями, – или сумасшедший, или же тот дурак, который вдруг начинает понимать, в чем его глупость, или же умный, который сознает свое несовершенство. Правда, последнее к Хасану не относится… Хасан всегда безропотно подчинялся и верил. Теперь стал задавать лишние вопросы, высказывать свое мнение. А сегодня заявил, что мучить людей – это плохо, мол, Аллах призывает нас к милосердию. Да, пора избавляться от него».
