Я пока что не знал, но был предупрежден тем, что увидел, а предупрежден, как известно, значит вооружен.
Ну что же, будем надеяться…
В общем, ехали мы, ехали, и наконец приехали.
Извилистая лесная дорога закончилась раньше, чем бутыль.
Когда между деревьев замелькали постройки, мало отличавшиеся от хижин, в которых обитали повстанцы сеньора Альвеца, в бутыли оставалось еще больше половины. И это было правильно. Ехать на важную встречу, набравшись до бровей, было бы недипломатично, но Альвеца это, похоже, не очень беспокоило. В демократичности здешних обычаев я уже убедился, а кроме того, история знает множество случаев, когда алкоголь отнюдь не мешал даже в делах государственной важности.
Товарищ Ельцин в этой области был весьма компетентен, и ничего – живем!
А Петр Первый, так тот вообще не просыхал со своим Алексашкой. Как проснется с утра, а алкаши, между прочим, рано просыпаются, так хвать за бутыль – и по стопарю. И давай государственные дела делать.
В общем, прибыли мы в распрекрасном настроении, и когда Альвец, вылезая из машины, чуть не выронил бутыль, его разобрал такой смех, что он ее все-таки выронил. Но, к счастью, бутыль не разбилась, упав на мягкую землю, да и не велика была бы потеря, потому что, как я понял, у них тут за каждым углом такая бутыль найдется.
Встретил нас лохматый черноволосый повстанец, как две капли воды похожий на нашего Педро. На плече у него висел «АКМ», а в руке он держал здоровенный косяк и время от времени затягивался из него. Похоже, накурился он здорово, потому что смотрел на нас, как на марсиан. А может быть, сам чувствовал себя марсианином. В общем, его царство сейчас было явно не от мира сего. Отдав нам честь левой рукой, он сделал гостеприимный, как ему показалось, жест, и мы с Альвецом последовали за ним.
Из одной из хижин нам навстречу вышел щеголеватый мужчина, одетый в прекрасный бежевый костюм, белоснежную сорочку и с шелковым платком на шее. Его черные блестящие волосы были гладко зачесаны назад, в руке была бамбуковая тросточка, а верхнюю губу украшали тоненькие черные усы. Лет ему было около сорока, и его худощавое лицо, под которым с легкостью можно было угадать кости черепа, было совсем не добрым. Именно такими в старых советских фильмах изображали коварных латиносов. Взять хотя бы Педро Зурита из «Человека-амфибии».
Но, подойдя к нам вплотную, Хуан Гарсия, а в том, что это был именно он, у меня не было ни малейшего сомнения, широко улыбнулся, и его лицо, покрытое этаким колониальным загаром, украсилось множеством мелких морщинок, отчего стало немного добрее и приветливее. Не от улыбки, а именно от морщинок. Я тоже изобразил приветливые морщины на лице, и Альвец представил нас друг другу.
– Хуан Гарсия, – с чувством собственного достоинства произнес хозяин.
– Теодор Свирски, – с неменьшим пафосом ответил я.
– Вас еще называют Знакаром? – утвердительно спросил Гарсиа.
Оп-па, а к этому я не был готов…
Но вино, которым я наливался уже три дня, сыграло роль отличного амортизатора, предохраняющего организм от резких движений, и я не моргнув глазом ответил:
– Совершенно верно. Такое имя я тоже ношу.
– Весьма приятно встретиться с уважаемым человеком, – любезно сказал Гарсия и повел рукой в сторону стоявшего в тени каучуконосной гевеи стола, грубо сколоченного из толстых досок.
– Взаимно, – ответил я, и мы с Альвецом направились к столу.
Он, между прочим, тоже никак не отреагировал на то, что Гарсия произнес мое прозвище. Значит, знал, но ловко делал вид, что не знает. Хитер, собака! Ну что же, будем настороже. Теперь, как я уже чувствовал, должна была начаться настоящая игра.
Усевшись за стол, Альвец, на которого я после ситуации с моим именем смотрел новыми глазами, оживленно занялся разливанием, а я, для поддержания разговора, сказал:
– Сеньор Гарсия, позвольте мне поправить вас в произнесении моего имени.
– О, – Гарсия с готовностью кивнул, – буду рад этому небольшому уроку незнакомого языка.
Я несколько раз медленно повторил слово «знахарь», и Гарсия, внимательно выслушав меня, повторил:
– Знахар… Знахарь… Правильно?
– Абсолютно, – восхитился я, – надеюсь, ваше имя я произношу без досадных искажений?
– Без всяких! – Гарсия категорично повел ладонью.
Он говорил по-английски почти совершенно чисто, и иногда мне даже становилось завидно. Но что поделаешь, он жил в Америке значительно дольше, чем я, и этим объяснялось все.
Наконец вино было разлито, мы подняли стаканы, и Альвец сказал:
– Мне приятно, что двое таких уважаемых людей встретились в такой благоприятной обстановке, чтобы обсудить важные проблемы. Надеюсь, результатом этих переговоров станет полное согласие по основным вопросам.
Я посмотрел на него и спросил:
– А вы там, в училище, не на дипломата учились?
Альвец засмеялся и ответил:
– Ну что же… Не без этого, хотя и не в такой степени, чтобы рассчитывать на пост консула в какой-нибудь стране. Тут дело не в этом. Хочу обратить ваше внимание на то, что склонность к красноречию и витиеватости высказываний обычно несправедливо приписывают исключительно представителям азиатских народов. А Испания по этой части не уступает, между прочим, какой-нибудь Персии.
Гарсия, который с интересом слушал Альвеца, повернулся ко мне и сказал:
– Вы представляете, Знахарь, я зову этого образованного человека к себе уже не первый год. И он каждый раз отказывается, говоря, что дикая жизнь в сельве ему больше по душе, чем асфальтовые джунгли.
– Возможно, сеньор Альвец и прав, – дипломатично ответил я, – а вы не пробовали сделать ему предложение, от которого он не смог бы отказаться?
– Вы слышали, Альвец? – Гарсия выразительно кивнул в мою сторону, – сеньор Знахарь знает, что говорит. Может быть, мне последовать его совету?
– Тогда я навеки скроюсь в дебрях влажного тропического леса, а вы будете напрасно взывать ко мне, и только крики капуцинов и попугаев будут вам ответом.
– Вы поэт, Альвец, – вздохнул Гарсия, – Бог с вами, сидите в своих джунглях, а я уж буду бродить по другим джунглям, по каменным.
– Каждому свое, – кивнул Альвец, – итак, за согласие и мудрость!
Мы подняли стаканы и выпили.
Я знал, что разговор обязательно коснется самых что ни на есть щекотливых тем, ведь между нами шла война, и эта встреча была для меня сюрпризом, причем не очень приятным, но, с другой стороны, стрельба и взаимное уничтожение рядовых солдат были всего лишь событиями бизнеса, а вовсе не личных отношений.
Ничего личного, как говорится.
Вино было выпито, и теперь слово должен был взять Гарсия.
Что он и сделал.
– Уважаемый Знахарь, – начал он, поглаживая свои щегольские усики, – нам с вами предстоит разрешить некоторые противоречия, которые образовались с недавних пор. Сразу хочу сказать вам, что намерен именно разрешить их, а не просто убить вас, что можно было сделать и не приезжая сюда. Что-то не позволяет мне совершить такое действие. Я чувствую, что дело обстоит не так просто, как это может показаться на первый взгляд.
Он вопросительно посмотрел на меня, и я ответил:
– Вы совершенно правы. Все непросто. Я еще не знаю, к чему могут привести наши переговоры, но рад тому, что они начались.
– Я тоже, – сказал Гарсия, – и я откровенно скажу вам, что беспокоит меня больше всего.
Он посмотрел на Альвеца, и тот, понимающе кивнув, стал разливать вино по стаканам.
– А беспокоит меня вот что, – продолжил Гарсия, рассеянно следя за профессиональными движениями Альвеца, – вот уже почти месяц мои люди испытывают постоянное давление со стороны русских. Стрельба, трупы, взрывы – в общем, ожесточенное противостояние. Такие вещи случались и раньше, но причина была ясна всегда. Борьба за рынок. Но вы же не выдвигаете никаких требований!
Гарсия посмотрел на меня.
– Вы же не идете на переговоры, то есть, простите, не шли до этого дня. И я не понимаю, чего вы хотите. Я хочу, чтобы это непонятное уничтожение моих и ваших людей наконец закончилось. Теперь ваше слово.
Я кивнул, и в это время Альвец налил мне вина.
Это было весьма кстати, потому что я не был готов сразу ответить на вопросы Гарсии. Ну в самом деле, не говорить же ему, что мы просто хотим загасить их всех, чтобы они элементарно не коптили небо. Нужно было врать, и врать убедительно.
У меня был небольшой козырь, который заключался в трехдневной пьянке, и я мог делать вид, что не совсем хорошо соображаю, долго обдумываю ответы на вопросы, и я решил этот козырь использовать.
Я решил притвориться более пьяным, чем был на самом деле.
Опустошив стакан, я со стуком поставил его на стол и заявил:
– Сеньор Альвец, вы провокатор и соблазнитель!
Альвец удивленно уставился на меня, и я пояснил:
– Я понял ваше изощренное латиноамериканское коварство. Вы три дня поили меня, чтобы расслабить мои мозги и с легкостью извлечь из них в нужный момент всю необходимую информацию.
