Мы не подбирались близко, но и так можно было понять, что боевой дух воинства стоит на нижней отметке. Не было видно ни одной высоко поднятой головы; те, кто слонялся вдоль поезда без дела, смотрели в землю, пинали носком сапога гравий, беспрерывно плевались. Десяток хорошо подготовленных автоматчиков в бронежилетах, внезапно вырвавшись из-за укрытия, мог бы в пять минут рассеять этот сброд по окрестным холмам, а потом на протяжении нескольких суток отлавливать и добивать. Но нас было двое с одним автоматом и без бронежилетов. Нужно было действовать меньшим числом, но большим умением.
Самое тупое, что приходило в голову, — надо обогнать поезд, заложить взрывное устройство и, когда голова поезда окажется над миной, замкнуть контакт. Но кое-что в таком плане мне не нравилось. Мы не знали, когда именно состав тронется, он мог отойти уже через полчаса. Мы не знали местности, через которую он пойдет. У нас не было и времени, чтобы изучить эту местность и выбрать место для диверсии.
Ход моих рассуждений прервал Боцман.
— Можно их запереть в этом тупике, — сказал он.
— Как?
— Повредить стрелку.
— Что это даст?
— Время. Мы их задержим.
— Есть план?
— Есть идея. На планы ты у нас мастер.
— Идея неплохая. Время нам действительно нужно. А план... План примерно такой... Сколько тебе нужно времени, чтобы повредить пути?
— Секунд пятнадцать, если будет прикрытие.
— Кое-какое будет. Вот только нужно дождаться, когда снимут оцепление.
— Думаешь, его вообще снимут?
— Конечно. Оцепление сядет по вагонам перед самой отправкой. От головы состава до стрелки метров пятьдесят. Трогать будут медленно. Может быть, пятнадцать секунд и набежит. Есть другой вопрос. При подходе к стрелке скорость эшелона будет небольшой. Значит, серьезного крушения не выйдет. Кроме того, машинист увидит твою диверсионную работу и даст по тормозам. Кроме того, он наверняка даст сигнал тревоги. Из вагонов вылетят бойцы, и начнется сабантуй. На каждого из нас их будет теперь по сотне.
— Три секунды.
— Что?
— Я подумал. Можно разрушить стрелку за три секунды. Если сделать это перед самым носом тепловоза, они не успеют затормозить.
— А ты не успеешь увернуться. Нет, не годится, слишком много риска.
— Успею, она не сразу разрушится...
Остальное мы обсудили уже по дороге. Нужно было занимать позицию, пока не поздно, пока поезд не ушел. Нам пришлось дать порядочный крюк. Пути были проложены по краю долины, впритык к склону. Мы подобрались к противнику сверху, когда у него, кажется, все было готово к отправке. Оцепление не было еще снято, но боевики уже погрузились. Вдоль вагонов курсировал их старший. Он заглядывал и под колеса, и по сторонам глазами шарил, и часовым чего-то покрикивал. Надо понимать, с противоположной стороны курсировал такой же командир и так же пытался предотвратить возможные неприятности.
Мы пристроились прямо над стрелкой. Боцман все вертел в руках свое устройство, прилаживал и так и эдак, перемещал что-то то на полмиллиметра выше или правее, а потом снова на полмиллиметра ниже или левее. Наконец он отложил свою адскую машинку и доверительно сообщил:
— Не может быть, чтоб не сработало точнее швейцарских часов.
— Нам и надо точнее...
По основному пути прогремел товарняк. Короткий, вагонов на полета, и все равно для надежности схваченный с двух концов локомотивами. Старший что-то крикнул, оцепление попрыгало в вагоны, но нам было видно, что кукиши автоматных стволов торчат теперь с площадок. Тепловоз полз черепашьим ходом, Боцман матерился шепотом: для его плана было бы лучше, если бы эшелон набрал хоть какую-то скорость. Но все же на подходе к стрелке тепловоз свистнул, пустил клуб вонючего черного дыма и наддал.
Боцман начал ползти заранее, а теперь и вовсе привстал и покатился к рельсам как мяч. Тридцать метров он преодолел за три секунды и вышел на стрелку в момент, когда тепловоз уже хрустел по ней колесами. И всего не три, а две секунды заняла у него закладка бомбы. Боцман поступил мудро, сообразил: термит спичкой не зажжешь, зато он хорошо загорается от бенгальского огня. Вот он и воткнул в коробку с термитом две бенгальские свечи и закрыл их трубками из плотного картона, чтоб горение не было заметно снаружи. Свечи он поджег заранее, еще когда полз. И едва оказавшись у рельсов, Боцман примерился, сунул руку в просвет между колесами и тут же откатился от насыпи.
Тепловоз беспрепятственно миновал стрелку, но, едва на нее выкатились колеса первого вагона, из-под них ударила ослепительная вспышка, словно целая бригада сварщиков одновременно ткнула электродами в одно и то же место. Боец с первой площадки заметил отползающего Боцмана и высунулся, торопясь занять позицию для стрельбы. Ну, это была моя работа. Против яркого термитного пламени стрелять было трудно, но этого шустряка я срезал. Чем и вызвал огонь на себя. Сразу с нескольких площадок автоматчики били по тому месту, откуда я давал очередь. Но меня там уже не было. Я откатился, хотя стрелять все равно не мог — термит ослепил меня, и я не знал, на какое время. Теперь минимум несколько минут мне предстояло жить на ощупь. Я не мог даже отойти выше по склону — я вообще ничего сейчас не видел. И Боцман остался без прикрытия.
Но через две секунды противнику стало не до нас. Злой термит расплавил рельсовую сталь, очередное колесо вагона вместо жесткой опоры нашло лужу расплавленного металла, вагон осел, провалился между шпалами. Передний тепловоз, продолжая тянуть состав, вывернул первый вагон из колеи, и тот упал, в него уткнулись остальные. А сзади напирал второй локомотив. Он смял, вздыбил еще несколько вагонов, некоторые свалились с путей, другие налезли на упавших, стали колом. Хвостовой тепловоз затормозил, но еще несколько секунд он полз по инерции, продолжая уничтожать свой собственный состав. Боевики выпрыгивали на насыпь, но покосившиеся вагоны теряли равновесие, рушились с путей, придавливали выскочивших.
Я ничего этого не видел, но по звукам вполне мог восстановить эту жуткую картину.
Ко мне приближался какой-то человек. Сейчас я мог что-либо видеть только боковым зрением, прямо же перед глазами у меня все переливалось голубым, черным и красным. Но как раз боковым зрением я и угадал, что это Боцман.
— Что, ослеп, командир? — озабоченно спросил он.
— Напрочь.
— Ничего, сейчас я тебя выведу.
Боцман подхватил мой автомат и застрочил. Куда он бил, я не видел, но можно было понять, что достается тем бандюгам, которые остались целы после крушения. Наконец он отбросил пустой «калаш», пальнул еще раз из помпы, крепко схватил меня за руку и потащил вверх. Основное направление он мне задавал, даже сравнительно успешно обводил меня вокруг деревьев, но все разно я бился обо что ни попадя. Оставалось надеяться, что насмерть я все же не убьюсь. Но самое главное было в том, что никто нас больше не преследовал, отчего мы немного расслабились.
Минут через двадцать я попробовал обходиться без поводыря. В глазах все плыло, но это было уже искаженное изображение действительности, а не сплошное радужное пятно. Вечерело. Мы снова спускались с гор. Вышли к нижней окраине села, к водопаду. Здесь долина Прута сходилась в каменное ущелье; небольшой, но бурный водопад выбил в скалах круглый омут. На узком бетонном мостике, пересекавшем реку прямо над кипящей струей, торчали любители видов природы. Зевак обходил бедно одетый мальчишка со шляпой в руке. Он насобирал пригоршню монет, передал шляпу своему товарищу, сбросил одежду и в одних плавках вскочил на балюстраду. Зрители прохладно косились на смельчака — видимо, прыжки в водопад не были здесь в диковинку. Боцман остановился у входа на мост и неодобрительно покачал головой.
— Дурное место, — сказал он. — Вода холодная, струя тащит тебя ко дну. Если идти со струей до конца — не хватит воздуха, надо вырываться раньше. Но если схватит судорога, то вырваться на тихую воду очень трудно.
Нескладный подросток на парапете вытянулся стрункой, имитируя плавные и отточенные движения профессиональных прыгунов, взмахнул руками и полетел вниз головой в самое горло водопада.
— Пока жертв не было, — с опозданием откликнулся на реплику Боцмана пожилой нетрезвый турист.
Но Боцман уже передавал мне рюкзак и примерялся к шнуровке на ботинках. Когда юный каскадер не вынырнул и через минуту, его место на перилах занял Боцман, успевший уже сбросить ботинки и куртку. На пуговицы рубашки и штаны времени у него не было. Немногочисленная публика, не поднимая глаз, покидала мосток. Кто-то суетился, говорил, что надо же что-то делать, но голос этот быстро затих, теряя уверенность. Боцман не стал махать руками, он прыгнул просто, быстро и без приготовлений. Его тоже не было долго. Наверное, не меньше двух бесконечных минут. Боцман не знал водопада, его камней и подводных струй. Он шел наугад, рискуя убиться уже при входе в воду. И наверное, теперь он, проходя все рифы впервые, делал это страшно медленно, будто и не тащил его мощный жгут взбесившейся воды...
