Его лицо приняло обиженное выражение. Неужели опять? Опять эта девчонка? Ей мало? Она не оценила всей его доброты? Ведь он мог выбросить ее из джипа на скорости сто пятьдесят километров в час. Собирали бы потом папа и мама любимую дочь по частям. Он мог бы ей не царапинку на щечке оставить, а горло перерезать. Нет, не перерезал.
Вот ведь зловредный гуманизм! Пожалеешь человека, а он тебе потом пакость подстроит. А с другой стороны...
Шустров подумал и улыбнулся. Даже если эта дурочка и взялась опять за свое, бежать-то ей сейчас некуда. Степь да степь кругом, путь далек лежит. Очень далек. Ключи от джипа в кармане Шустрова.
— Эй, ты! — крикнул Михаил. — Подруга в синем! Пошли, покеросиним!
Молчание. Его предложение осталось без ответа.
— Беги, девочка, беги! Если сможешь! — Он засмеялся искренне, а потом громко.
Опять молчание. Небось все ногти себе сгрызла от страха. Все трусики обмочила, спрятавшись за камушек.
— Де-воч-ка мо-я си-не-гла-за-я! — нараспев выкрикнул Михаил. — Вы-ле-зай-ка, мо-я зай-ка!
Шур-р-р! — точно мышь проскользнула справа за камнями. Шустров резко обернулся на звук, усмехнулся и нажал на спуск.
Грохот, разлетающаяся вокруг каменная пыль. И в этом шуме скрытый — или ему показалось — девичий визг. Писк. Мышиное пищание. Наверное, хочет отыскать для себя норку. Черта с два. Не пролезешь. Слишком задница здоровая. Не как у жены Михаила, правда, но все-таки. Что-то в этом духе уже намечается. Михаил успел это оценить, когда выгонял ее вниз, от джипа в камни.
Ступая на цыпочках, как балетный танцор, Михаил двинулся между камней, на этот самый писк. И не только на него. Здесь в воздухе пыль, какая-то степная вонь. И дешевые польские духи, которыми намазала себе личико и подмышки девушка Наташа, здесь очень даже хорошо чувствуются.
— Раз, два, три, четыре, пять, — прошептал Михаил. — Я иду тебя искать!
Он тигриным прыжком перескочил через камень, оказавшись в метре от Наташи. Девушка завизжала и кинулась бежать. Бежать было легче под уклон, и она побежала вниз — к центру котлована. Бежала, прижимая к груди синюю спортивную сумку, чувствуя, как платье облепило ее вспотевшую спину, чувствуя спиной взгляд Шустрова, который неторопливыми шагами следовал за ней, держа карабин наперевес.
— Как все-таки бабы по-уродски бегают, — произнес он вслух. — И она еще надеется убежать?
Его палец лежал на спусковом крючке, но Шустров не собирался стрелять. В этом не было необходимости.
Ноги сами несли ее вперед, все дальше и дальше, все ближе к центру раскопа, к самой глубокой точке котлована. Она не замечала, какими высокими становятся каменные глыбы вокруг, как все труднее ей протискиваться между ними. Расцарапав локти и потревожив царапину на ноге, оставленную одной из пуль Шустрова при расстреле омоновцев, она преодолела очередное препятствие — два близко стоящих дома, — бросила испуганный взгляд назад, опять увидела ствол карабина и рванулась вперед... Тут выяснилось, что бежать-то ей, в общем, и некуда. Она оказалась на дне раскопа, в круге, образованном десятком каменных сооружений разной степени сохранности. Странно, но почва здесь продолжала идти под уклон даже еще круче, чем раньше. Круг имел метров двадцать — двадцать пять в диаметре, а песчаный круговой склон закручивался в глубокую воронку, низшая точка которой была не видна от каменного периметра.
Наташа по инерции шагнула вперед, от камней, и вдруг почувствовала, что песок уходит под ногами, ссыпаясь вниз, к центру воронки. Она поняла это слишком поздно — ее левая нога уже заскользила вместе с осыпающимся песком вниз. Наташа потеряла равновесие, упала на бок и стала быстро сползать, безуспешно царапая песок ногтями свободной руки. Песок уходил сквозь пальцы, стекая сплошной серо-желтой волной вниз...
— Куда это ты собралась? — услышала она насмешливый голос Михаила. Он быстро понял, в чем дело, и протянул Наташе приклад «ремингтона». — Держи, если хочешь.
Наташа ухватилась за гладкое дерево не задумываясь. Ее падение замедлилось.
— Хочешь выбраться наверх? — поинтересовался Шустров. Он присел на корточки и откровенно забавлялся, наблюдая за распластавшейся на песке беспомощной девушкой.
— Да, — выдохнула она. Еще одна волна песка попала ей прямо в лицо, она зажмурилась, стала отплевываться, слыша смех Шустрова.
— Так ты поняла, что нехорошо брать чужое? — спросил он сквозь смех.
— Да! — крикнула Наташа.
Просто замечательно: сумка, ради которой она чего только не делала и с ней чего только не делали, сейчас эта сумка лишним грузом тянула ее вниз, режа пальцы и грозя вывихнуть руку, которая из последних сил удерживала сокровище с белыми буквами «Мальборо» на боку. Она не смогла бы объяснить, если бы спросили, что побудило ее снова схватить синюю спортивную сумку, забрать из тайника. Случайность — таков мог быть ее ответ. Совсем недавно она проклинала себя за то, что ненароком стащила сумку в вагоне, втянув себя и Алика в цепь неприятных и опасных событий. И почти сразу же — повтор, теперь уже совершенно сознательно, потому что не с чем было спутать эту сумку в центре Города Мертвых. И она сделала это.
А теперь висела, уцепившись за приклад ружья, и на одном конце весов была вся ее жизнь, Алик, мама, будущее, солнце, цветы, недочитанные «Унесенные ветром», любимый магнитофон «Панасоник», дискотека в клубе и прочая прекрасная ерунда. На другом конце — сумка.
— Слушай меня внимательно, — сказал Шустров. — Ты даешь мне сумку. А потом я тебя вытащу.
Усвоила?
— Я ее не подниму, — проговорила Наташа, задрав голову вверх, чтобы Михаил видел ее искаженное болью лицо. — Я не могу поднять сумку к вам!
Шустров пожал плечами и сказал:
— Попытайся.
И она попыталась.
Ощущение в правой руке было такое, что у Наташи от плеча начинается деревянное устройство с одной конструктивной особенностью — непрекращающейся болью по всей длине деревяшки.
— Молодец, — сказал Шустров, принимая из ее судорожно сжатых пальцев сумку. — Пожалуй, я тебя вытащу.
И он с силой дернул ее вверх за обе руки, едва не вырвав их из суставов. Наташа легла животом на относительно устойчивую почву у самых камней, оставив ноги на коварном песке. Она чувствовала себя полумертвой. Песок от головы до пят покрывал ее тело. Мышцы рук сжимались спазмами боли, исцарапанные ноги ощущались двумя полосками огня. Пот пропитал каждую пору ее кожи. Пот, кровь и песок. Оригинальный имидж для шестнадцатилетней девушки. Особо модный в этом сезоне.
Шустров, сверхчеловек с миллионом долларов на плече, снисходительно посмотрел на комок синей ткани, натянутый на худенькое женское тело, что валялось у него в ногах.
— Счастливо оставаться. Приятно было провести время, но... — он с сожалением прищелкнул языком. — Пора, пора...
— Подождите, — прошептала Наташа, — не оставляйте меня здесь...
— А это уже твои личные проблемы.
— Хотя бы помогите выбраться наверх...
— Наверх? А что там хорошего — наверху?
— Дом...
— Дом, — задумчиво повторил Шустров. — Ну и что?
— Мама...
Шустров молча посмотрел на девушку. Что-то изменилось в его лице. Михаил нагнулся, схватил Наташу за плечо и помог подняться.
— Иди. — Он показал на проход между камней. — Я за тобой. Извини, но тащить тебя на руках не намерен. У меня своя ноша.
Наташа кивнула. Она немного постояла у камня, отдышалась и короткими шажками побрела к выходу из крута. Шустров, с сумкой на одном плече, автоматом — на другом и с «ремингтоном» в руках, шел за ней, насвистывая «Степь да степь кругом...». Он внезапно ощутил всю прелесть того состояния, когда кругом степь да степь, а твой путь лежит далеко, и никто на этом пути тебе не помешает...
Наташу слегка пошатывало, и она касалась камня рукой, на всякий случай. Так, идучи вдоль стены, она подобралась к проходу и вошла в него.
Вошла, чтобы тут же быть отброшенной назад выстрелом в упор, обжегшим ей внутренности вроде того, как обжег желудок впервые выпитый на дне рождения Алика стакан водки. Совсем маленький стакан. Совсем маленький кусочек свинца.
Тогда почему столько боли?
Стадия шестая:
Город живых
Директор подъехал к кладбищу на неприметном пыльном «жигуленке» — кладбище было не из тех роскошных банкирско-бандитских некрополей, куда только на «БМВ» и проедешь. Здесь все было по-простому, в том числе и цветы у выстроившихся вдоль ограды старушек.
Директор двинулся по аллее, неуклюже помахивая цветами и смущаясь от этого. Потом он подсмотрел, как носят цветы другие и устроил букет на сгибе руки. Так выглядело поприличнее, хотя все равно не как у людей — те двигались степенно и печально, а Директор даже здесь торопился, поглядывая на часы.
Наконец он добрался до нужного участка, остановился, поправил плащ, вытер выступивший на лбу от быстрой ходьбы пот. Выдержав необходимую паузу, Директор согнулся в пояснице, положил цветы и негромко сказал:
