– Жду вас вечерком на корабле, – улыбнулся Яков, садясь в автомобиль, – полюбуемся закатом, посидим втроем, как в прошлые годы. Так что не прощаемся.
* * *
Солнце уже коснулось городских крыш, когда к причалу в Коломенском подъехала машина Семена Липского. Бизнесмен выбрался на доски настила, скосив глаза, осмотрел идеально начищенные туфли. Семен всегда и во всем любил порядок. В будке у начала причала никого не было, а вот на палубе виднелась пара официантов в белых пиджаках. Один из них, заметив, что на них смотрят, тут же сбежал к приехавшему.
– Добрый вечер, прошу подниматься на борт корабля, – пригласил он гостя и словами, и жестом – вытянул руку, отступив в сторону.
– Братин уже приехал?
– Вас ждут, – ушел от ответа официант.
Охрану Липский оставил на берегу, так всегда поступал не только он, еще не хватало, чтобы в гостях каждый сидел в окружении собственных охранников. У Хайновского тоже была охрана – и что, сильно это ему помогло?
По надежному трапу Семен Липский поднялся на палубу. Матрос тут же торопливо отвязал швартовы. Загудел двигатель. «Аэлита» медленно отваливала от причала. Корабль уже выплыл на середину реки, когда Липский подошел к столику, за которым сидели Братин и Цирюльник. Липский взялся за спинку свободного стула, но не смог сдвинуть его с места, тот оказался привинчен к полу, как и стол.
Цирюльник рассмеялся:
– Я тоже попался. Хвать, а его не сдвинуть.
– Это чтобы стулья при качке по кают-компании не перекатывались, – высказал предположение Братин.
– Не знаю, где собирался встретить на Москве-реке девятибалльный шторм покойный Миша, – заерзал на привинченном стуле новый хозяин судна, – или он собирался плыть в одно из пяти морей, портом которых является Москва. Ни в школе, ни теперь не могу сказать, каких именно. Теперь уже нам не узнать.
Липский присел на край стула, сжал в кулаке матерчатую салфетку, небольшой пирамидой возвышавшуюся перед ним. Официант – крепкий, плечистый, замер у столика:
– Прикажете подавать?
– Можно и подать, – ответил Яков Цирюльник.
– Куда мы плывем? – огляделся Липский, корабль как раз проплывал под мостом, с которого на надстройку в прошлое плавание спускался Клим Бондарев.
– Катаемся, – Цирюльник положил перед собой руки.
На стол была подана водка в запотевшем графине, перед гостями и хозяином стояли большие тарелки с холодными закусками. За бортом журчала вода. Солнце уже исчезло за горизонтом, о нем напоминала лишь узкая оранжевая полоска над высоким берегом.
– За Мишу, интересный он был человек. Всегда красиво появлялся в компании, сумел красиво и уйти, – Братин поднял рюмку, – светлая ему память.
Братин и Липский выпили водку залпом, Цирюльник одолел рюмку в три глотка и закашлялся.
– Что, не пошла?
– Отвык я в Швейцарии с русскими пить, – заулыбался Яша.
– Не хватает тебе там родины, – на Липского нашло сентиментальное настроение.
– Для человека бизнеса родина там, где можно деньги заработать и жить спокойно, – отозвался Яков и остановил официанта, собравшегося налить по второй, – я сам.
Липский недолго думал, как помянуть погибшего:
– Миша, не поминай нас лихом, – и тут же проглотил спиртное.
В кают-компании зажегся мягкий свет, и тут же сделалось ощутимо темно за стеклами. Редкие огоньки загородных домов проплывали мимо корабля.
– Теория относительности, – нервно засмеялся Яков Цирюльник, – нам кажется, что берег движется, а на берегу видят, что это мы плывем вдоль него. Все относительно в этом мире, а где правда, никто не знает.
– Теория относительности не всегда действует, – сказал Липский и хмыкнул.
– Всегда, – не согласился Цирюльник.
– Она только для живых действует, – уточнил Семен, – нельзя сказать, что нам лишь кажется, будто Хайновский мертв. И уж тем более ему не может казаться, будто это не он погиб, а мы.
– Да, невеселые разговоры звучат на поминках, – задумался Братин, – ты, Семен, случайно, не философский факультет оканчивал?
– Теоретической физики.
– Выпьем, как положено, по третьей рюмке и возвращаемся. Ты хозяин парохода, ты и командуй, – Липский потер похолодевшие ладони, из широко раздвинутой стеклянной двери тянуло речным холодом, ветер то вытягивал занавески на улицу, то заносил их в каюту.
Цирюльник с каменным выражением лица разлил водку по рюмкам.
– Тебе сказать осталось, – напомнил Братин.
– Могу и я сказать, – кусал губы Цирюльник, – но у меня язык не поворачивается говорить о Мише в прошедшем времени, – он оглянулся на застывших у стены официантов.
– Можно и без слов выпить, и так все понятно, – проговорил Братин, вращая в пальцах рюмку.
И тут ему показалось, что тень легла на белые занавески.
– Ни у кого долгов перед покойным не осталось? – спросил Яков.
Липский нехотя признался:
– Есть один должок.
– Какой? – оживился Цирюльник.
– Просил он меня сделать одну вещь, если с ним что-то случится. Ты, Кирилл, знаешь о ней, за этим же столом Миша разговор вел.
Кирилл Андреевич помрачнел.
– Помню.
– Ну и… – Яков пристально смотрел на гостей.
– Не стану я этого делать, – рассек воздух ладонью Липский, – потому что жить еще хочу.
– И я не стану, – согласился с ним Братин.
– Не знаю, о чем вы договаривались, хоть и догадываюсь. Но дело ваше. Каждый себе и своему слову хозяин.
Тут занавеска на двери отлетела в сторону. В кают-компанию вошел сам покойный. Хайновский, скрестив на груди руки, с брезгливой усмешкой смотрел на сидевших за столом «друзей».
– Ми… Ми… Миша… – только и проговорил Братин, мгновенно бледнея.
Рюмка выпала из пальцев Липского, покатилась по столу, но задержалась на краю. Один только Цирюльник сохранял относительное спокойствие – просто замер. Братин опомнился и понял, что перед ним не призрак, лишь после того, как оба «официанта» наставили на него с Липским пистолеты.
– Так, значит, ты жив? – пошевелил он бескровными, мгновенно пересохшими губами.
– Как видишь, – бросил Михаил Изидорович, – я люблю жизнь и не люблю тех, кто меня предает.
– А ты знал и не сказал? – Липский бросил взгляд на Цирюльника, пытаясь понять, на чьей он стороне.
– У меня нет перед Мишей невыполненных обязательств, – пожал плечами Яша, – каждый отвечает за самого себя.
– Семен, они вместе, – догадался Братин и неуверенно улыбнулся, – я так рад, что ты остался жив.
– Жаль, не довелось услышать хороших слов в свой адрес. На похоронах всегда говорят только хорошее.
– Говорили много. Вот и мы тебя вспоминали, – Липский попытался подняться, – дай я тебе руку пожму, обниму.
Ствол пистолета в руке «официанта» чуть заметно качнулся, и Семен сразу же сел на привинченный к полу стул. Последние сомнения улетучились, и Липский зло сжал губы.
– Ах так!
Корабельный двигатель застучал с удвоенной силой. Теплоход дернулся, замедлил ход, а потом и вовсе остановился. Загремела якорная цепь.
– Почему мы стали? – принялся озираться Кирилл Андреевич, но никто не собирался ему ничего объяснять.
С улыбкой на губах Хайновский прошелся по кают-компании, землистый оттенок кожи его лица, появившийся в последние месяцы, уже сменился счастливым румянцем.
– Какие же вы идиоты, – мечтательно проговорил он и потянулся, высоко подняв руки.
Липский с Братиным смотрели друг на друга. Цирюльник подошел к Михаилу Изидоровичу и зашептал ему на ухо, однако достаточно громко, чтобы его услышали и навострившие уши пленники.
– Может, не надо?
– Надо, – рассмеялся Хайновский, – очень даже надо, – и кивнул.
Один из «официантов» передал пистолет другому и на несколько секунд исчез из кают-компании. Вернулся он с бухтой крепкой капроновой веревки.
– Руки на колени, – скомандовал он Липскому.
– Не подходи, – процедил сквозь зубы Семен, он уже отвык, чтобы им командовали.
И тут же получил кулаком в челюсть, несильно, но этого хватило, чтобы больше не упираться. Он покорно положил руки на колени. «Официант» в белом пиджаке умело примотал веревкой Семена Липского к стулу, обрезал остаток перочинным ножом и завязал хвосты тугим узлом.
– Ты что задумал? – с испугом спросил Липский.
– Хочу поразвлечься, – отвечал Хайновский, – а ты чего ждешь? – обернулся он к Братину.
– Это тебе просто так с рук не сойдет, – с угрозой пообещал чиновник из Совета безопасности.
– Мертвому бояться нечего.
Мужчина в белом пиджаке надежно привязал к стулу и Кирилла Андреевича, а затем степенно, словно до этого подавал блюда на стол, отошел к стеклянной стене. Его напарник опустил пистолеты. Михаил Изидорович открыл шкафчик с посудой, поставил перед Липским и Братиным по высокому стакану, вбросил в них соломинки для коктейля и тут же налил стаканы до краев водкой.
