Этакий одинокий утес посреди моря житейской скверны. Лиза, разумеется, добавила жару, проворковав, что есть же такие негодяи, которые травят гениев. Поюровский аж вспыхнул, как лампочка при замыкании.
Желчно поведал про семью, их у него было две. Одну он отправил целиком на проживание в Европу — старая дура-теща, глухая, как костыль, но алчная, как прорва, шлюха-жена из бывших актрисулек и двое кретинов-сыновей; вторую семью он пока держал при себе, неизвестно, правда, зачем — молодая жена-потаскуха и ее полупарализованный двоюродный братец, с которым, как он подозревал, она пребывала в тайном сожительстве.
Лиза сказала, что будь ее воля, она бы всю нечисть, которая ему досаждает, посадила в поезд, свезла на берег Черного моря — и утопила. Но перед этим всем выколола глаза. Василий Оскарович нежно ее обнял, погладил по головке и крепко поцеловал в губы.
— Возможно, детка, мне с тобой повезло, хотя ты, конечно, полная идиотка.
Лиза счастливо захихикала.
В этот раз, прежде, чем попасть во флигилек, Лиза позвонила Сергею Петровичу. Неурочный звонок был вопиющим нарушением правил конспирации, поэтому первое, чем заинтересовался майор, было, откуда она звонит и не пьяна ли. Лиза его успокоила, сказав, что звонит из будки, будка в лесу, бесхозная, мороз тридцать градусов — и вокруг ни души. Что касается того, пьяна она или нет, он может немедленно приехать и понюхать.
— Я ведь могу твою бурную ночную деятельность пресечь, — пригрозил Сергей Петрович, не приняв игривого тона.
— Наверное, можешь, — согласилась Лиза. — Ты же мой господин и повелитель. Наверное, ты многое можешь. Но тогда почему не остановил кошмарную бойню? Объясни, пожалуйста, рядовому бойцу. Почему вы все, мужчины, у кого осталась в жилах кровь, а не моча, спокойно копите какие-то доказательства, когда каждый день умерщвляют беззащитных детей, женщин?
Объясни, я не понимаю. Только не говори, что это не телефонный разговор. Если ты так скажешь, я повешу трубку и кое-что исправлю тут сама.
— Не дури, Лиза, — в его голосе непривычное сочувствие. — Пока не убивают. Проект на консервации.
— Ах, на консервации?! Спасибо, утешил. Приходи, я покажу тебе, как выглядит эта консервация.
— Есть же дисциплина, Лиза. Или тебе надо напоминать?
— Что такое дисциплина? Наблюдать, как убивают малышей?
— Дисциплина — особый тип мышления. Когда приказы воспринимаются как осознанная необходимость.
— И помогают крепко спать по ночам.
— В школе тебе недостаточно промыли мозги, дорогая., — Значит, трогать Поюровского нельзя?
— Нельзя. Это всего лишь пешка.
— Хорошо, милый. Тогда я побежала. Василек уже заждался.
— У тебя встреча с Поюровским? В такое время?
— Да, Сережа. Я сама ломаю голову, что ему понадобилось? До свидания, любимый!
— Удачи тебе, Лизавета. Только не горячись. Это же всего-навсего работа.
В ярости Лиза чуть не сорвала рычаг старенького аппарата. Этого человека ничем не прошибешь. Но всякий раз, когда она убеждалась в этом, ее сердце взмывало к небесам. Это можно объяснить лишь тайной склонностью к мазохизму. Сереже лучше не знать об этом. Он и так вил из нее веревки.
Все же телефонное свидание с Сергеем Петровичем остудило ее пыл, и во флигелек она явилась почти умиротворенная.
В камине под мраморной плитой пылали поленья, стол уставлен закусками и винами, в хрустальных вазах ослепительные благоухающие розы и гиацинты, и на строгом лице хозяина, закутанного в махровый алый халат с ядовито-синими кистями, такая красноречивая улыбка, что сразу понятно: он не потерпит больше никаких проволочек. Лиза воскликнула: "Ах!" — и кинулась к нему в объятия, но Поюровский остановил ее властным движением руки.
— Может, сперва хотя бы снимешь эту дерюгу? От тебя воняет, как из душегубки.
— Я ведь со смены, — смутилась Лиза. — Там везде трупаки, грязища — ужас! И еще Ганька, озорник, облил из ведра… Ой, простите великодушно, Василий Оскарович! Я мигом в ванную. У вас хлорка есть?
Озадаченный, Поюровский присел на краешек просторного сексодрома, закиданного подушками и покрытого лазоревым шелковым покрывалом. Потянулся к столу за рюмкой. Лиза скинула телогрейку, осталась в рабочем халате, заляпанном кровяными пятнами и еще Бог весть чем. Она его подобрала из самого рванья.
— Василий Оскарович, миленький, это только сверху, — взмолилась чуть ли не со слезами. — Внизу я вся чистая, не сомневайтесь. Три раза сегодня специально мылась. Сами увидите.
— Сядь, выпей, — раздраженно бросил Поюровский. — Что-то ты будто не в себе?
Лиза бухнулась в кресло, предусмотрительно рванув пуговку на груди. Налила из первой попавшейся бутылки, осушила. Оказалось, бренди.
— Что с тобой? — повторил Поюровский. — Чего тебя всю ломает?
— Еще бы не ломало. Вдруг это правда?
— Что правда?
— Что я недавно слышала.
— Что слышала? Да приди же в себя, черт возьми!
— Какой-то страшный человек ищет вашей погибели, — Лиза в ужасе затряслась. Халат распахнулся едва ли не до пупа. Под ним грязная синяя футболка — и больше ничего.
Поюровский потер виски.
— Кто тебе сказал?
— Не знаю… незнакомые. Я в кладовке, а они разговаривали в коридоре. Я как услышала, так ноги и подкосились. Василий Оскарович, родненький, неужто правда?!
— Что именно говорили?
— Какой-то человек хочет вас за что-то наказать.
И будто этот человек имеет такую силу, может раздавить любого, как блоху… Я как про блоху услышала…
— Прекрати! — рявкнул Поюровский. — Или тебя, засранку, кто-то подослал, или ты еще глупее, чем кажется… Какой человек? За что наказать — толком можешь объяснить?
— Зачем вы так? — обиделась Лиза. — Вы не представляете, как я испугалась. Ведь сейчас на каждом шагу только и слышишь: того застрелили, этого отравили.
Они никого не жалеют. Уж если на Влада Листьева замахнулись!..
— Заткнись! Пей! — Поюровский тяжело дышал, словно уже совершил акт любви. Машинально опрокинул рюмку.
— Они фамилию называли, — сказала Лиза. — Только я забыла от страха. Какая-то простая, вроде как у рыбы.
— Самарин?
— Может быть… Но нет, кажется, не Самарин. Еще как-то. Но ведь это все не правда, да? Василий Оскарович, пожалуйста, успокойте меня. Если вам действительно грозит опасность, мне лучше не жить.
Поюровский вскочил на ноги, ломанул к двери. Халат на нем развевался, как знамя.
— Можно я с вами? — пискнула Лиза.
— Сиди, сейчас вернусь.
Пока он куда-то бегал, Лиза опустила большую розовую таблетку в бутылку, из которой пил Поюровский.
Новейшее фармакологическое снадобье, изобретение неугомонных британцев. Сережин презент. Микронная доза вырубает мгновенно, но ненадолго. Через тридцать-сорок минут человек вскакивает, как новорожденный, — и ничего не помнит. Блестящий фокус. Имея под рукой такие средства, легко работать шпионом.
Поюровский вернулся посвежевший, успокоенный. Лизе криво улыбнулся. Тут же набуровил себе полную рюмку.
— Скверное время, скверное… Нервы сдают. Кругом невежество, хамство, дикость, крутишься целый день, как белка в колесе… Только соберешься отдохнуть, расслабиться, — и тут ты со своей ерундой. Извини!
— Какая же это ерунда, Василий Оскарович, если я собственными ушами…
— Лиза, угомонись! Никто меня не тронет. Попугают, но не тронут. Они не глупые люди. Им не деньги нужны, а сам Поюровский. Живой. В этом вся штука. Понимаешь?
— Храни вас Господь, Василий Оскарович. Я ли не понимаю. Да я за вас… За ваши руки золотые, за сердце бескорыстное…
— Все, хватит. Ступай в ванную, сдери с себя всю эту грязь. Смотреть жутко. Где ты эту майку выкопала, ты же все-таки к мужчине шла? Извини, но разве так можно!
Лиза от стыда пошла розовыми пятнами.
— Василий Оскарович, родненький, футболка чистая, стираная, не сомневайтесь. Эти пятна проклятые, трупные, никакой порошок не берет. Я уж кипятила, и парила — никак. А переодеваться — по пятам Ганька ходит, поганец настырный. Заподозрит чего-нибудь — вам же это не надо, верно? Неужто посмею бросить тень…
Да вот я сейчас сниму, а вы понюхайте — даже не пахнет ничем…
Поюровский не дослушал этот бред, сморщился, как печеное яблоко, и опрокинул очередного стопаря. В ту же секунду тряхнул башкой, будто получил удар по затылку, очечки соскочили с одного уха, глаза остекленели — и бухнулся лбом в столешницу. Лиза еле успела смести рукой тарелки, чтобы не поранился ненароком.
Первое, что она сделала, — опорожнила под раковиной и помыла заправленную препаратом бутылку.
Проверила, надежно ли угнездился за столом Поюровский — ничего, продержится. Потом занялась сейфом, замурованным в стене и прикрытым изумительной репродукцией "Купальщиц".
