Ознакомительная версия.
Дома мать устроила ему скандал, и он вынужден был оправдываться.
— Ма, это же искусство! Ты не понимаешь! Это же красиво!
— Дома жрать нечего, а ты потратил всю стипендию на идиотскую книжку и дурацкие краски.
— Это не идиотская книжка. Это альбом Тициана. А краски мне нужны, чтобы рисовать. Я хочу быть художником.
— Да будь хоть чертом лысым, но если еще раз разбазаришь деньги, я выставлю тебя из дома. Будешь ночевать во дворе и жрать отходы с помойки.
Мать стояла перед ним — толстая, гневная, с распущенными сальными волосами, в старом халате, сквозь дыры которого было видно ее бледное, жирное тело. Внезапно он почувствовал такое омерзение, что даже подумал: «Хорошо бы ее убить!»
Он заперся у себя в комнате и достал из пакета холст, натянутый на подрамник. Подумав, как бы его получше приспособить, он поставил холст на стул. Потом занялся красками.
И вот — все было готово.
И вот тут-то он задумался. Оказалось, что он понятия не имеет, что рисовать. Сначала хотел перенести на холст антураж своей комнаты. Но это было как-то скучно. Тогда он решил нарисовать натюрморт — принес из гостиной кувшин, из кухни — несколько яблок, взгромоздил все это на письменный стол и взялся за кисть.
Но и тут остановился. Как-то все это было обыденно и неинтересно. Тут ему в голову пришло, что слово натюрморт означает в переводе с латинского «мертвая природа». Это он помнил еще со школы. «Мертвая природа» звучало забавно и… зловеще. Ему это понравилось. Он стал фантазировать на эту тему, и вскоре обнаружил, что его рука сама собой рисует на холсте графитовым карандашом фигуру лежащей обнаженной девушки.
«Вот что я буду рисовать!» — понял он.
И напряг память.
Он трудился весь вечер и половину ночи. Потом, когда глаза уже слипались, а кисть падала из пальцев, отложил работу и побрел к кровати. Едва коснувшись щекой подушки, он уснул.
Сон ему снился замечательный. Была тихая летняя ночь. Полная луна освещала небольшой песчаный пляжик, расположившийся среди зарослей травы. На песке лежала голая девушка с разметавшимися волосами.
Услышав его шаги, она приподняла голову и тихо позвала:
— Иди ко мне!
— Сейчас, — ответил он и заспешил к девушке. Но чем быстрее он шел, тем дальше от нее становился. Тогда он побежал, но и это не помогло. Теперь до девушки было так далеко, что он не видел ее лица. Только очертания ее фигуры на фоне синего сумеречного неба.
Тогда он побежал еще сильнее, и пространство поддалось его упорству. Он был все ближе и ближе к своей цели. И наконец, между ним и девушкой осталось не больше двух метров. Тогда вдруг девушка легко, словно была куклой-марионеткой, которую дернули за нити, поднялась на ноги и медленно повернулась к нему лицом. И тогда он увидел, что на месте лица у нее черная дыра, окруженная ореолом серебрящихся в лунном свете волос.
Девушка протянула руки ему навстречу, и из дыры донесся далекий, девичий голос:
— Иди ко мне-е-е! Я жду тебя-я-я!
Зрелище было настолько завораживающим, что он остановился, как вкопанный.
— Ну же! — позвала девушка, по-прежнему протягивая к нему руки. — Вставай! Хватит спать! Ты встанешь, маленький гаденыш! Вставай, пока я не переломала тебе кости!
Голос был ужасный, пропитый, прокуренный, по-базарному наглый. И вдруг он понял, что голос этот принадлежит его матери.
Что-то ударило его по лицу, и он проснулся.
Он открыл глаза, и тут мать ударила его второй раз — хлестко, наотмашь, всей ладонью. Голова его мотнулась в сторону, а в черепе зазвенело.
— Вставай, маленький гаденыш! — орала мать. — Я тебе покажу, как рисовать похабство!
— За что! — крикнул он в ответ, заслоняясь руками от сыплющихся на него ударов. — За что ты меня?!
— Он еще спрашивает за что! — Мать повернулась и схватила со стула холст. Ткнула этим холстом ему в лицо и заорала: — Что это ты тут намалевал! Это же голая баба! А что у нее с лицом? Ах ты, больной маленький ублюдок!
Она принялась лупцевать его холстом по голове. Некоторое время он защищался, но потом в мозгу со всей отчетливостью запульсировала мысль: «Пора с этим кончать!»
Он вырвал холст из рук матери и отбросил его в сторону. Потом вскочил с кровати и ударил мать кулаком по лицу. Она вскрикнула и отшатнулась. Тогда он ударил еще. А потом еще, входя в раж и не в силах остановиться.
— Вот тебе, старая стерва, — глухо и негромко, с холодной, отчетливой яростью приговаривал он. — Вот тебе краски. А вот тебе холсты.
Мать упала на пол, и он еще пару раз пнул ее ногой по жирному боку. Она перевернулась на живот, прикрыла разбитое лицо ладонями и отвратительно захрюкала, тряся жирными плечами. Он хотел пнуть еще раз, но сделал над собой усилие и остановился. Он смотрел на рыдающую на полу женщину и не мог поверить, что это его мать, настолько отвратительным существом она ему казалась. Ему даже захотелось помыть руки, которые прикасались к ее физиономии. Он усмехнулся и злобно проговорил:
— Ладно, живи, старая карга. Но помни: еще раз сунешься в мою комнату — убью.
— Ублюдок… — всхрюкивала женщина. — Твареныш… На мать… Руку… Дрянь…
— Какая ты мне мать, — брезгливо произнес он. — Ты животное. Алкоголичка. Грязная свинья. С сегодняшнего дня будем жить по-другому. Пока я дома, сиди у себя в комнате, чтобы я не видел твою похабную рожу. Высунешь нос — я тебе его оторву.
— В милицию, — бормотала она, всхлипывая. — Обращусь… Посадят… Тебя…
— Только попробуй, — гневно пригрозил он. — Я тебе намну твои жирные бока, а потом спалю вместе с этой чертовой халупой. А теперь… поднимай жирную задницу и выметайся из моей комнаты. Ну! — И он еще раз, для острастки, пнул лежащую на полу женщину.
Она тяжело, упираясь руками в пол, поднялась на ноги. Ухватилась рукой за дверной косяк и, пошатываясь, двинулась вон из комнаты.
Дождавшись, пока она выйдет, он с силой захлопнул за ней дверь. Потом посмотрел на пол. Ковер был забрызган кровью. Глядя на кровавые пятнышки, он поморщился от отвращения. Потом поискал, чем бы их вытереть, но ничего не нашел. Тогда он просто наклонился и скатал ковер с одного конца.
Потом поднял с пола холст и тщательно его осмотрел. Деревянные планки подрамника были сломаны, но в принципе их несложно было починить. Сам холст практически не пострадал, лишь был чуть-чуть порван в одном месте. Изображение осталось, а это главное.
Он повернул стул к окну и поставил на него холст. Потом сел на кровать и стал смотреть на него. На холсте была изображена обнаженная девушка, лежавшая на земле, раскинув руки, в позе распятого на кресте Иисуса. Светлые волосы девушки разметались по земле подобием ореола или нимба. Вместо лица зияла черная, кровавая дыра.
* * *
Он и впрямь работал быстро. Как Ван Гог. Через час картина в общих чертах была готова. Он занялся лессировкой.
Вдруг пленница застонала и заметалась на своем жестком «ложе». Он в сердцах бросил кисть.
— Ну, что еще такое?
Женщина продолжала метаться, дергая головой из стороны в сторону. Досадливо хмуря брови, он подошел к ней и сказал — строго, как учитель, делающий выговор нерадивому ученику:
— Если ты не перестанешь дергаться, я займусь твоим личиком.
Пленница продолжала метаться. Лицо у нее было потным и бледным, как полотно.
— Ну, хорошо, хорошо… — с неудовольствием проговорил он. — Только не вздумай кусаться, иначе я вырву тебе все зубы.
Он протянул руку и сдернул с губ женщины скотч. Потом ухватил кляп и быстро выдернул его. Пленница тяжело, с хрипом втянула воздух ртом. Потом тяжело задышала. Некоторое время он молча наблюдал за ней. Потом сказал:
— Ну хватит притворяться. Тебе ведь стало лучше?
— Во… воды… — прохрипела пленница.
— Ах, да. — Он кивнул. — Про воду я совсем забыл. Просто вылетело из головы. Прости.
Он прошел к раковине, открыл воду, набрал немного в пригоршню, вернулся к столу и вылил воду женщине на лицо. Она попыталась слизать капли с губ распухшим языком, но не смогла и застонала от боли.
— Что, мало? — удивленно спросил он. — Да ты настоящая водохлебка! Ну, хорошо, дам еще немного.
Он снова принес пригоршню воды и сказал:
— Раскрой рот.
Пленница послушно раскрыла рот. Губы у нее были опухшие и потрескавшиеся. На них запеклась черная кровь.
— Лови! — весело сказал он и выплеснул воду женщине в рот. Она сглотнула воду и закашлялась.
— Ну-ну-ну, — успокаивающе сказал он и погладил девушку по потным, спутанным волосам. — Потерпи еще немного, скоро все кончится.
— Не… могу… — хрипела пленница. — Плохо… Больно…
— Если тебя это успокоит, мне тоже не сладко. Посмотри на мою руку. — Он поднял перед собой забинтованную кисть. — Видишь? Ты отхватила мне здоровенный кусок мяса. Я чуть не помер от болевого шока. Ну все-все, хватит скулить. Пора работать.
Ознакомительная версия.
