— Перестань, Лу!
— Каселиус? — переспросила она. — А почему ты думаешь, что этот Каселиус должен появиться?
— Ну, считай, что это просто мое наивное и глупое предположение, но у меня такое ощущение, что он страшно интересуется моими пленками, которые любой журнальный редактор выбросит в мусорную корзину.
— Что ты хочешь этим сказать, Мэтт?
— А то, милая, что я же не слепой, даже если иногда веду себя так, чтобы у тебя сложилось подобное впечатление. Используя твои многочисленные связи и мой приличный журналистский стаж, а также прикрывшись нашими американскими паспортами — не говоря уж про задание, полученное от уважаемого американского журнала, — мы одурачили добревших шведов, и те разрешили нам произвести подробную фотосъемку объектов железнодорожного сообщения, а также рельефа местности в этом важнейшем стратегическом районе. Двух туристов по имени Иван не подпустили бы к первому посту охраны на пушечный выстрел, так тебе не кажется?
— Мэтт, я…
— О только не надо извиняться! План был блестящий, и он блестяще осуществился. И тебе страшно повезло, что в качестве фоторепортера ты заполучила такого мужика, как я, у которого в этом деле есть свой интерес. Ведь настоящий фоторепортер из респектабельного журнала, обладающий вкусом и самоуважением, не позволил бы себе диктовать, как и что снимать. Во всяком случае, он начал бы задавать кучу неудобных вопросов.
Я ждал. Она молчала. Я продолжал:
— Я полагаю, у твоих друзей есть немало разведчиков с опытом работы в сверхсекретных районах, к которым мы не смогла подобраться. Но, насколько я могу судить, мы все же неплохо поработали. Мы отсняли целую батарею пленок, запечатлев массу интересных мест в этой стране. Да такие пленки любой шпион-профессионал мог бы с радостью отослать своему начальству. А теперь самое главное — передать все это в нужные руки. Я прав?
Помолчав, она сказала:
— Я вот что думаю… ты не глуп, и все же позволил себя использовать…
— Радость моя, я же не швед, Знаешь, с возрастом делаешь одно любопытное открытие, а именно: в какой-то конкретный момент у тебя может быть только одна женщина и одна родина. Когда бывает больше — жизнь сразу чрезвычайно усложняется. Мои старики родом отсюда — верно, но я-то родился в Америке. Я американский гражданин, и у меня есть работа. Для меня это слишком большая ответственность. Пускай шведы сами беспокоятся о своей политике и внутренней безопасности.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду, что мне наплевать, кто и что фотографирует в этой стране и куда потом отправятся эти снимки. Я ясно выражаюсь? — Для вящей убедительности я взял ее за плечи и продолжал, глядя ей прямо в глаза: — Я хочу сказать, Лу, что вот твои пленки — прямо перед тобой. Скажи своим людям: пусть они приходят за ними. И только без шуток и без грубостей. Не стоит подсыпать мне яду в суп или слабительное в виски. Эти пленки меня совсем не интересуют. Можешь их забрать и убираться к черту. Но я хочу, чтобы и мне кое-что обломилось из сей этой затеи. Когда ты ведешь себя как паинька, все начинают изучать твои намерения под микроскопом. Когда же ты орудуешь как бессовестный гад, твое поведение обычно принимают за чистую монету.
Лу опять облизала губы.
— Ну и что ты хочешь за эти пленки, Мэтт? Деньги?
— За такие разговорчики, мэм, кое-кому можно и морду набить… Нет, не нужны мне деньги. Я только хочу взглянуть одним глазком на физиономию этого человека. Если это невозможно, я удовлетворюсь именем. Имя, под которым он известен в этой стране. Полагаю, я это заслужил честным трудом.
— Одним глазком, — быстро сказала она, — да ведь ты его убьешь!
Мы внезапно отдалились друг от друга, хотя мои руки все еще лежали у нее на плечах. Я убрал их.
— Человек, о котором мы ведем речь, — сказал я, — вероятно, несет ответственность за гибель твоего мужа. Почему тебя так беспокоит то, что с ним может случиться? Если, конечно, твой муж действительно мертв. — В ее глазах вдруг на долю секунды мелькнуло лукавое выражение. Она молчала. Я продолжал: — Во всяком случае, думаю, тебе известна суть моего задания. Пока я не получу другой приказ, я не представляю опасности. Я просто хочу узнать, с кем, черт побери, я имею дело. Я хочу выполнить хотя бы эту часть работы.
Я пожал плечами.
— Предлагаю тебе сделку. Решай. Я же не прошу тебя подставить его мне. Я только спрашиваю, кто он. Вот все твои пленки — ты видишь их все сразу в первый и, возможно, в последний раз. Ты можешь их получить очень легко или с превеликим трудом. Черт, послушай, я же один тут, у меня связаны руки официальными инструкциями. Какой от меня вред? Да ты сама спроси у Каселиуса. Не думаю, что он боится раскрыть мне свое инкогнито. Уверен, он даже согласится, что сделка для него очень честная. Его личность — в обмен на полный комплект снимков, без шума и пыли. Что он теряет?
— Но ты же предаешь страну-союзницу. Страну, откуда родом твои родители…
— Лу, прекрати! Давай-ка не будем говорить высокие слова о предательстве. У меня есть задание, и я должен его выполнить. Я не обязан обеспечивать безопасность шахт и железных дорог северной Швеции — страны, между прочим, нейтральной, которая вовсе не является союзницей моей родины. Швеция даже не член Североатлантического блока, насколько мне известно. Шведы вполне могут позаботиться о себе сами. Мне надо найти человека. Тебе нужны пленки — отдай мне человека.
— Если бы у тебя был другой приказ, ты бы…
— Давай-ка не будем углубляться в вопросы морали, — раздраженно оборвал я ее, — я все это уже слышал раньше.
— Но это же нелепость какая-то! — закричала она с неожиданно пробудившейся страстью. — Ты же… умный человек. Ты… временами даже приятный. И, тем не менее, ты готов охотиться за человеком как… как… — она задохнулась. — Неужели ты не понимаешь, что если этот Каселиус представляет собой такую опасность и что его необходимо уничтожить, есть иные способы, законные способы… Неужели ты не видишь, что делая ставку на насилие, ты сам опускаешься до его животного уровня? Даже если ты одержишь победу — это никому не принесет блага.
Резкая смена ее настроения меня озадачила — этот взрыв искреннего негодования как-то не вписывался в ситуацию. Днем раньше, несколькими часами раньше я бы попытался понять, что же это все значит, но теперь было поздно.
В любой операции наступает момент, когда рулеточное колесо уже раскрутилось, кости брошены, карты сданы, и тебе ничего другого не остается, как действовать по первоначальному плану и надеяться на лучшее. Могу назвать вам имена, десятки имен, известных мне мужчин — а также и женщин, — встретивших свою смерть только потому, что полученная ими в последнюю минуту новая информация заставила их сделать попытку вернуть мяч питчеру уже после броска, когда и бэкфилдеры уже побежали по полю. Вот тогда наступает такой момент, если распространить мое сравнение, когда тебе просто остается положить трубку рядом с телефонным аппаратом. и сматываться. Тебе уже не хочется выслушивать то, что тебе говорят с другого конца провода. Ты сделал все, что в твоих силах, ты узнал все, что мог за отпущенное тебе время, и у тебя больше нет желания вступать в бесполезные дискуссии…
— Ну, ты этого от меня, во всяком случае, не узнаешь, Мэтт, — сказала она довольно сухо. Она взглянула на часики и добавила совсем другим тоном: — Нам надо спешить. Риддерсвердов предупредили, что мы задержимся, поэтому они из-за нас не садятся за стол, но неудобно же заставлять их ждать до бесконечности.
Я посмотрел на нее. Она уже перестала быть той симпатичной девушкой, с которой мне было приятно находиться. Теперь я воспринимал ее как человека, обладающего необходимой мне информацией. Есть масса способов выуживания информации: можно выбить любые сведения из кого угодно — когда вам это очень нужно и если вы проявляете достаточную настойчивость.
В ее глазах вновь возникло лукаво-удивленное выражение. Она тихо проговорила:
— Нет, Мэтт. Сомневаюсь, что ты сможешь заставить меня заговорить.
— Одна женщина сказала мне как-то то же самое, — ответил я. — Напомни мне когда-нибудь, я расскажу тебе эту историю. — Я взял ее пальто. — Пойдем.
Войдя в гостиную Риддерсвердов, я едва узнал малышку фон Хоффман. Она зачесала волосы назад и завязала пучком на затылке. Новая прическа полностью изменила овал ее лица, и теперь она выглядела много взрослее — я бы сказал даже, у нее был невозмутимо-царственный вид, — но она по-прежнему не изменила своей бледно-розовой помаде. На ней был серый фланелевый костюм — для шведок это чуть ли не дневная униформа. Такие костюмы разных фасонов и оттенков можно увидеть повсюду, но модель, которую Элин демонстрировала в тот вечер, состояла из короткого жакета и плиссированной юбки, в которой удобно и ходить и кататься на велосипеде. Такие юбки можно встретить едва ли не на каждой второй женщине.
