Жилым помещением в квартире была кухня. Из всех прочих использовалась только прихожая, для перемещения к входной двери и обратно.
Кухня и спальня выходили во внутренний двор, а гостиная — на площадь. В гостиной лежал снег, в окнах не было ни одного целого стёклышка. Три недели назад тут шли ожесточённые бои за комплекс административных зданий, все стёкла в окнах, выходящих на площадь, вынесло взрывной волной и осколками.
Наблюдению, однако, это не мешало. Расчистили площадку перед окном, осмотрелись, устроились. Можно работать.
Справа виднелись обгорелые руины здания ФСБ, чуть дальше — ОВД, где сейчас располагалась центральная комендатура.
А прямо через площадь, немного левее директрисы, как на ладони лежал родной ДК. Обугленный, с выбитыми стёклами, жалкий и страшный одновременно.
Я сказал «родной»?
Я не оговорился. Теперь этот ДК для меня как родной. Потому что все, с кем я там держал оборону, все до единого погибли, а я выжил. Ну и память об этих людях, их предсмертные крики и наполненные ужасом глаза — всё это теперь для меня не чужое. Всё это останется во мне навсегда, до конца дней моих.
Вон там, перед мэрией, в полутора десятках метров от угла, горел БТР с нашей пехотой.
Плохое место.
Гиблое.
Потом БТР оттащили, а на этом месте соорудили виселицу. Теперь там белеет сколоченный из досок помост с тремя перекладинами, под каждой болтается верёвка с петлёй.
Три недели назад, вечером тринадцатого января, я гулял по этой площади, глазел на хороводы и конкурсы, перемигивался с симпатичными девчатами, пил ароматный чай и закусывал бесплатными блинами…
И если бы мне кто-то сказал в тот момент, что здесь будет виселица, я бы немедленно, без колебаний вызвал «скорую помощь». Нет, я не стукач по призванию, но, понимаете… сумасшедших с такой буйной фантазией нужно срочно изолировать, они опасны для общества…
В качестве вознаграждения за почасовую аренду окна вполне сошел пайковый сахар, которым были забиты карманы Нинели. Бабуся при виде сахара пустила слезу умиления и пошла раскочегаривать печку, чтобы поставить чайник.
— Сто лет сладкого не видела! Варенье, дура, в этом году, не закрывала, лень было… А сейчас бы пригодилось…
— А чем вообще питаетесь?
— Да картошка в погребе, на даче. Таскаю помаленьку, тем и живу. Баньку на дрова разбираю. На санки нагружу дровишек, картошки, да и везу тихонько.
— А чего ж на даче не живёте? Здесь-то что держит?
— Да страшно там одной… А тут, вон, люди кругом. Да и привыкла я здесь, не с руки мне как-то на даче…
* * *
Примерно за час до назначенного времени на площади начал собираться народ.
— О, публика, — оживился Юра. — Думал, вообще никто не придёт, и «сам на сам» вешать будут.
Да, я тоже не думал, что народ придёт на площадь.
Народ ослаб от голода и утратил интерес ко всему, что не касается еды и топлива. Если б они пообещали первой сотне по банке тушёнки, вполне логично было бы ожидать столпотворения. А кому сейчас интересна казнь?
Оказывается, интересна. Понятно, что издалека никто не попрётся, но жители центрального района пришли поглазеть.
Дружинники, конечно, — это оплот режима и ничего хорошего остальному населению не сделали. Скорее наоборот.
Но они, дружинники, — свои для тех, кто сейчас идёт на площадь. Те, кого будут вешать, выросли среди тех, кто собирается на площади, их все тут знают.
И пожалуй, тут ещё один фактор играет роль. Как верно подметил Стёпа, в Городе это первый опыт такого рода.
Власть вешали, мародёров вешали.
Дружинников не вешали никогда.
Необычно.
Странно.
Ново.
Настолько ново, что люди готовы тратить драгоценную энергию, поддерживающую организм, и идти на площадь.
В итоге народу прибыло изрядно, без четверти полдень площадь была заполнена почти на треть. А это очень даже немало, площадь тут большая.
Характерно, что ни у кого не было противогазов. Противогаз — это лишний вес. А люди сейчас настолько слабы, что и себя-то еле-еле таскают. Чего уж там говорить про какой-то никчёмный и никому не нужный противогаз.
В толпе были видны группы дружинников без повязок, но легко определяемые по хорошим полушубкам и здоровой жестикуляции (в основном народ двигался медленно и вяло, ослабшие от голода люди стояли, как зомби, и даже не переговаривались). Группы были небольшие, по пять-семь человек, но если посчитать, то в общем итоге их тут набиралось больше сотни.
За десять минут до назначенного срока из комендатуры вышло оцепление, три десятка дружинников, с повязками и карабинами. Они обступили помост и, потеснив толпу, образовали узкий коридор от крыльца мэрии к виселице.
И наконец, за три минуты до полудня, по этому коридору повели приговорённых.
Конвой состоял из наёмников, крепких парней в зимнем камуфляже, вооружённых автоматами. Их было семеро: шестеро конвойных и один командир или распорядитель, следовавший впереди с мегафоном.
— Какая шикарная ошибка, — похвалил Стёпа, рассматривая шествие через прицел своего «Вала». — Такая жирная, смачная ошибка, просто загляденье.
— Это мы, что ли, ошиблись? — всполошился Андрей Фёдорович.
— Нет, это Хозяева ошиблись, — ответил за Стёпу Юра. — Мы их разозлили своими «приколами», вот они и упороли косяка.
— Верно, — подтвердил Стёпа. — Нельзя было дружинников вешать. Это со всех сторон неправильно…
Между тем возле виселицы началось нездоровое движение, явно незапланированное устроителями акции.
Группа дружинников без помех со стороны своих дежурных братьев протиснулась в коридор и намертво закупорила горловину, не давая процессии подняться на помост.
Они стали спорить о чём-то с наёмником, у которого был мегафон, а в это время в толпе возникло волнение: группы праздных дружинников, как сытые тяжеловесные рыбины в наполненном мальками аквариуме, устремились к виселице, легко рассекая толпу.
— Юра, на пару. Твой с мегафоном, — скомандовал Стёпа, устраиваясь в правом углу окна.
— Думаешь, сами не прыгнут? — усомнился Юра, с комфортом изготавливаясь в удобном для стрельбы левом углу (из-за габарита видны только ствол, полплеча и четверть головы, оружие для устойчивости можно прижать к косяку).
— Прыгнут — хорошо, нам работы меньше. Ну а не прыгнут, так поможем…
Между тем у виселицы накалялись страсти.
Дежурные дружинники, образующие коридор, не стесняясь пихали наёмников, выдавливая их к крыльцу мэрии и потихоньку оттесняя от приговорённых, а их праздные собратья уже образовали подкову, которая в любой момент могла стать кольцом, сомкнутым вокруг Никиты и двух его бойцов.
Товарищ с мегафоном что-то тревожно крикнул (то ли «Ахтунг!», то ли фамилию какую-то мудрёную назвал, то ли команду подал — не разобрал, в общем), на крыльцо мэрии тотчас же выскочили около десятка наёмников и направили автоматы на толпу.
Дружинников этот манёвр несколько охладил: они перестали толкаться и теперь мялись в нерешительности, не зная, что предпринять. Товарищ с мегафоном, видя, что ситуация переламывается в пользу правосудия Хозяев, начал грозно орать в мегафон, обращаясь к дружинникам и приказывая немедленно очистить коридор и не мешать процедуре.
— Нет, сами не прыгнут, — с сожалением констатировал Стёпа, приникая к прицелу «Вала». — Готов?
— Як пианэр.
— Ну всё, работаем.
«Тыщщ!» — застенчиво прошелестел «Вал» Юры.
«Тыщщ! Тыщщ!» — подтвердил «Вал» Стёпы.
Товарищ с мегафоном плеснул ручками и перестал быть виден.
Первые двое конвоиров почти одновременно нырнули в море дружинников… и больше не всплыли.
Один из конвоиров, первым сообразив, что творится что-то неладное, вскинул автомат и дал короткую очередь прямо в толпу дружинников.
Дружинники разом загудели, как мощный трансформатор во время скачка, колыхнулись, подхватывая приговорённых, и дружной волной понеслись за угол мэрии.
На крыльце кто-то заорал, и по дружинникам ударили несколько очередей. В ответ немедленно прозвучал залп из карабинов, и возле мэрии началась гражданская война.
Народ в ужасе разбегался кто куда.
— Гут, — удовлетворённо резюмировал Стёпа. — Не зря сходили.
* * *
НП на подступах к «Чёрному Сентябрю» обошёлся нам в четыре банки тушёнки. Одна посреднику и три непосредственно в адрес.
За три банки тушёнки и несколько кусочков пайкового сахара семья из пяти человек с готовностью переехала из обжитой спальни в холодную гостиную, и никто даже не поинтересовался, что мы тут собираемся делать. Воистину, животворящий тушняк из бомбаря библиотеки творит чудеса и открывает все местные двери.
Между последней линией жилых домов и химкомбинатом пролегает изрядный пустырь, поросший бурьяном и чахлым кустарником. Впрочем, сейчас ни бурьяна, ни кустарника видно не было, и можно было видеть лишь сплошную снежную целину, которую разрезала одна-единственная колея, проложенная по шоссе от линии домов до ворот КПП городка воинской части.
