— А на кой хрен тебе такая судьба? Зачем фартовые нужны, малина? Иль не можешь без них?
— На кой тебе чифир сдался, а? Иль себя не жаль? Да вот сосешь его! Не можешь обойтись. Чего ж меня за душу тянешь? Я не фрайер. Я вор. Да без нас ни одна цивилизация не обходилась. Только начальству удобнее нас к прошлому, к пережиткам его относить. А мы — нынешние. И жизнь так коротка! У фартового — особо… Тем, кто такие длинные сроки придумал, самим бы хоть месяц на своей шкуре узнать, каково без воли
жить. А в лагере еще и выжить надобно. Ты моложе меня, и срок твой не чета моему. Еще и поживешь как-то. А мне, если не слинять, отсюда уже стариком доведется выйти. Для меня это то же самое — что вперед ногами… Ну, отыграл ты мою шкуру у Медведя, так уже и поквитались на медведице. Я бы тебя и взял с собой, да знаю — не пойдешь. Вот и получается, что я при тебе навроде заложника. Останусь — ты на волю отсюда выйдешь. Сбегу — через возврат в зону свободу увидишь.
— Значит, снова в бега? — дрогнул голосом Федька.
— И чего ты прицепился? Ты что, прокурор иль кент? Дышишь и ладно. Не возникай на уши, — злился Берендей.
Поселенцы молча сидели у печки. Федька, закатив глаза к потолку, считал, сколько ему осталось до свободы. Берендей обдумывал, как по зиме, по снегу, на лыжах сбежит из Заброшенок при первом удобном случае.
Проверив в вороте рубахи, не завелись ли вши, Харя начал готовить завтрак.
Медвежатина уже сварилась, надо было пожарить к ней лук, сходить за хлебом в будку. Пока хлопотал, Берендей принес воду, подмел пол.
— Кажется, скоро мороз всерьез ударит, — вернулся Федька. И добавил — Носом чую. Первая пурга скоро будет.
Ф а ртов ы й повеселел:
— Что-что, а нюх у тебя — как у щипача отменного, не подводит.
— Это почему? — обиделся Харя.
— Медведицу через стенку застукал. Я и не услышал лярву, — признался Берендей.
— Так проохал, что она мне башку уже свернуть хотела. Думал, лиса иль кто помельче.
— Она только нарисовалась. Не успела оглядеться. А тут ты прихилял. Она и сграбастала, от тебя ж как от оленьих потрохов временами несет. Особо от копыт. Верно, вздумала их на десерт оста нить.
— Иди ты, — разобиделся Федька. Но решил для себя обязательно устроить к вечеру баньку в будке. Но Берендей категорически запретил ему натопить будку до тепла.
— Мясо до завтра пусть просолится. Опустим в ледник, потом хоть каждый день мойся, — сказал, будто отрезал, фартовый.
В этот день Федька решил в последний раз навестить свой шалаш. Знал, занесет его зимой по макушку. А Берендей не дает чифир варить. Вот и приходится делать его подальше от жилья, прячась да крадучись.
Харя шел меж облысевших берез. Белые-белые, они были похожи на безвременно состарившихся девчонок. Поредевшие их косы-ветки били худые плечи, зябли на холоде стволы-тела. И все ж смотрели березы на небо, закинув к нему головенки. У Бога, не у земных, прося понимания, поддержки и терпимости. Люди так не умеют… Люди, как сухая трава, в старости и в горе лишь под ногами видят.
Федька вытащил из шалаша жестяную банку из-под сгущенного молока, выколотил из нее старую заварку чая под березовый корень. Хоть это впрок пойдет. И, пошарив за пазухой, выволок оттуда трясущимися руками пачку чая. Глаза его лихорадочно загорелись. В горле пересохло.
Сбегав к ключу, Харя принес воду в банке, развел маленький костерок. Высыпал содержимое пачки в жестянку, залил воду так, что она едва покрыла чай, размешал для верности сухой веткой и поставил на огонь. От нетерпения крутился вокруг псом на привязи. Когда заварка стала подниматься вверх, размешал, поставил байку на угли: чтоб взяток был полным и первач полноценным. Чай медленно варился. Вот первые пузыри пробили варку, закрутили в банке черное месиво.
Подождав немного, Харя поставил банку на теплую золу, стал ждать, пока чифир настоится. Из-под закрытой крышки шел аромат чая. Чтоб ничего не пропало даром, прикрыл банку засаленной кепкой.
Федька был знатоком своего дела и для чифира брал лишь грузинский второсортный чай. Другие сорта для настоящего чифира не годились.
Едва пар перестал выходить из банки, Харя взял теплое черное пойло, сделал глоток.
Настоящие чифиристы не глушат варево залпом. Они цедят чифир через зубы, смакуя каждую каплю, чтоб получить полный кайф. И Федька тянул нестерпимую горечь, казавшуюся ему вкуснее и слаще меда.
Чифир получился отменный. Едва попав в горло, он ударил в кровь, в голову. Тело Хари расслабилось, глаза помутнели. Маленькая морщинистая мордашка стала похожа на увядшую свеклу. Рот открылся, обнажив коричневые пеньки от зубов. Из уголков рта побежали блаженные слюни.
Харя был в полубреду, в полусне. Маленьким, грязным комком он лежал возле остывающего костерка. И никто, никакие силы, не могли теперь вырвать его из одурманившего кайфа. Что грезилось Харе в это время? Пожалуй, хорошее. Вот как поплыли морщины с лица. Собранные еще недавно в жесткие пучки на лбу, висках, в уголках губ, они стекли к ушам, на шею.
Федька лежал, засунув грязную ладонь под щеку. Банку чифира он высосал лишь наполовину. Оставшееся выцедит позднее. Сразу все пить нельзя. Сердце не выдержит.
Вообще-то этой дозы с лихвой хватило бы на троих. Но Харя был старым чифиристом и малой дозы ему хватало ненадолго. Целая банка — это день кайфа. День забыться в своей, неразделенной ни с кем радости.
Как дорого ценился в зоне каждый глоток чифира, как нелегко он доставался! Зато теперь ни с кем не делит, ни у кого не выпрашивает. И появись сейчас хоть рысь, хоть медведь, Харя не узнал бы их. Горе тому, кто попытается вырвать чифириста из кайфа, разбудить, растолкать, вернуть к реальности.
Не человек, зверь получится из вставшего. Невидящие глаза нальются кровью. Коричневая слюна превратится в желтую пену, лицо станет белей березового ствола и тогда не сдобровать разбудившему. Будь это и родная мать.
Чифирист предпочтет смерть, чем неурочное пробуждение. Сам черт — ребенок перед разъяренным чифиристом. И хотя сам потом, придя в себя, будет горько каяться, жалеть о случившемся, с дурным гневом своим никогда не сможет совладеть.
Кайфует Харя. Перед глазами пляшет прозрачным видением тополиный пух над синей водой реки. А может, опадает черемуха. Что за диво это видение под тихую песню!
Засыпает Федьку снегом. Крупные хлопья повалили с неба внезапно. Туча роняла снег щедро, снежинки повисали на ветках проседью, вмиг укрыли землю. А через полчаса поднялся ветер, началась пурга.
Харя машинально влез в шалаш. Даже не обратил внимания на разбушевавшуюся непогоду. Допил остаток чифира и продолжал балдеть.
Берендей копал за зимовьем ледник для мяса и, занятый своими мыслями, совсем забыл о Харе. И только когда холодный ветер поднял коробом вспотевшую рубаху на спине, решил пойти переодеться в сухое.
Не найдя Федьки, окликнул его из будки. Никто не отозвался. Глянул на берег — тоже пусто. А ветер крепчал.
Решив, что Харя пошел за ягодами иль шишками, фартовый снова принялся за ледник. Он обдумывал новый план побега, когда его исчезновение спишут на гибель и не станут искать.
Берендей еще раз взвесил детали предстоящего побега. Этот план не мог, не должен был сорваться.
Довольный собой, Берендей решил перекурить и невольно вспомнил о Харе. Пошел в пристройку погреться. Волосы уже в ледяную шапку превратились. Значит, этот снег не растает.
— Харя, эй мурло, где ты, гад ползучий? — позвал фартовый. Но Федька не отозвался.
«Не ужель опять зачифирил? Я ж весь чай от него попрятал», — подумал Берендей. Но, заглянув в кирзовый сапог, куда попрятал пачки чая, понял, что Харя уже здесь побывал.
— Ну, падла, доберусь до тебя, вонючка облезлая! — накинул Берендей телогрейку на плечи и пошел за Федькой, продираясь сквозь пургу и тайгу, матерясь жутко.
А Федьке виделся ромашковый луг, а посредине дерево. Но что это за старик под ним сидит? Бородатый, белый, глаза улыбчивые. Зовет Федьку:
— Чего хочешь, человек? Что ищешь?
— Сам не знаю, чего хочу, — растерялся Харя.
— Домой дорогу ищешь?
— Нет у меня дома.
— Семью потерял?
— Никогда не обзаводился, — развел руками Федька.
— А хочешь семью, дом, детей?
— Зачем это мне? — удивился мужик.
— А где жить хочешь? — любопытствовал старик.
— Мне все равно.
— Ведь ты ж кровинка человекова, неужель людской мечты нет?
— Отчего ж, есть, конечно. Дай чифирку для кайфа. Чтоб забыться от человеческого…
Берендей выгреб Харю из шалаша вместе с обоссанной травой. Свернув ноги к рукам, бил Федьку по заднице так, что у Хари голова готова была отгнившей тыквой отвалиться.
— Сучья блевотина! Блядское семя! Козел вонючий, — орал Берендей.
Холод тому причиной или время кайфа прошло, — Харя не сопротивлялся.
