— Я возвращаюсь назад. Поднимусь сюда каким-нибудь другим путем. Еще не знаю каким, но я обязательно придумаю.
Но Лавелва поняла, что Рей уже принял решение. Путь наверх был только один. Рею придется вернуться в атриум, выходящий на парк развлечений, и с риском для жизни перебраться с балкона третьего этажа на балкон четвертого этажа. Каким-нибудь треклятым способом, которому учат в морской пехоте Соединенных Штатов.
— Когда я буду готов, ты подойдешь к двери и выстрелишь пять или шесть раз в дверной косяк рядом с запором, как мы уже делали, и толкнешь дверь нараспашку. Если наш вундеркинд поставил там в засаде своих боевиков, те бросятся к двери, чтобы прихлопнуть тебя, когда будешь выходить. Вот только ты к ним не выйдешь. Выйду я откуда-нибудь из другого места. И прихлопывать буду я. После чего мы отправимся в магазин, откуда этот приятель ведет свою игру, и разберемся с ним. Ты все поняла?
— Я тебя не подведу, Рей.
— В чем в чем, а в этом я нисколько не сомневаюсь.
— Итак, самолет на взлетно-посадочной полосе, — сказала Марти по радио Никки. — Он поднимется в воздух через считаные секунды, максимум через минуту.
— Я все поняла. Мне это не нравится. По мне, мы верим, что эти подонки сдержат свое слово, будто они члены бридж-клуба или кто там еще.
— Наш Необыкновенный Обоба принял решение. Ладно, мне пришла в голову одна гениальная мысль, тебе понравится. И я тоже отправлюсь в Нью-Йорк вместе с тобой, Мери Тайлер Мор.
— У Мери Тайлер Мор в ее епархии нет места лодырям и лентяям, Марти, — усмехнулась Никки. — Что у тебя на уме?
— Ну, это определенно принесет мне региональную «Эмми».[55]
— Марти, ты хочешь получить «Эмми»? Тогда тебе придется разоряться на дополнительные столики в банкетном зале.
— Такая молодая, а уже такая циничная.
— Ладно, выкладывай свой сценарий «Унесенных ветром».
— Как только самолет поднимется в воздух, пусть капитан Том, если, конечно, он еще трезв…
— Эй, Марти, — вмешался Том, — я капли в рот не брал последние три минуты!
— Том снижается и зависает над главным входом с восточной стороны.
— Понятно.
— У вас будут драматичные кадры заложников, покидающих комплекс и идущих к автобусам. Кто-то хромает, кому-то нужна помощь, кто-то торопится, но при том всеобщие радость и облегчение.
— Ясно.
— Дайте мне крупным планом лица. Мне нужны лица.
— Лица.
— Затем камера отъезжает, снова надвигается вплотную, фокусируется, и все видят в открытом люке вертолета телекомпании WFF новую звезду Никки Свэггер, мисс Сенсацию, ведущую репортаж об освобождении заложников. И все это в одном непрерывном кадре. Это будет просто фантастика, и, может быть, кадр попадет в общенациональный эфир.
Никки эта мысль понравилась.
— О, да ты просто великолепна, Марти, — сказала она.
Крус спустился к выбитой двери и осторожно прокрался вдоль пассажа «Рио-Гранде» к балкону над атриумом. Распластавшись на полу, он подполз к металлическому ограждению и увидел с высоты трех этажей сквозь полог деревьев, вероятно искусственных, море заложников, заполнившее проходы парка развлечений, и боевиков вокруг. В просвет между зарослями Рей смог хорошенько рассмотреть Санта-Клауса. По-прежнему мертвого.
Он достал телефон.
— Снайпер пять слушает. Говори, Крус.
— Мы полагаем, боевики устроили засаду на лестнице. Я собираюсь пойти кружным путем, но он будет нелегким. Лифты не работают, все лестничные клетки заперты. Поэтому мне придется у всех на виду карабкаться с этого этажа на следующий. Ты меня видишь?
Последовала пауза, в течение которой Макэлрой возился с биноклем, пока наконец не отыскал морпеха, лежащего на спине у самого ограждения балкона.
— Я тебя нашел.
— Мне нужны разведданные. Видишь кого-нибудь из боевиков?
— Нет, они все внизу. На верхних этажах никакого движения. Ты уверен, что это хороший план?
— А ты можешь предложить что-нибудь получше?
— Дружище, у меня нет никаких мыслей. Но ты долго будешь оставаться у всех на виду, и если боевики тебя заметят, подстрелить тебя будет проще простого, и даже если пуля не сразит тебя наповал, ты грохнешься с высоты головой или спиной вниз и надолго переломаешь себе что-нибудь важное. К тому же, возможно, это сорвет сделку с освобождением заложников.
— Ты забыл самое главное. Я до смерти боюсь высоты.
— Ну хорошо, я бы сместился футов на пятьдесят влево. Там между балконами соседних этажей проходят опоры. Кажется, они украшены какой-то липовой отделкой в духе начала века. Может, этого будет достаточно, чтобы упереться руками и ногами.
— Отличная работа.
— У тебя есть гарнитура к телефону?
— Ага. Дома в коробке.
— Ладно, языком я тебя все равно наверх не подниму. Я буду наблюдать и… — И что? Макэлрой не мог сделать ровным счетом ничего. Ему оставалось только наблюдать со стороны. — Удачи тебе, морпех. Semper fi и все остальное.
Убрав телефон, Рей отполз влево на пятьдесят футов. Он понимал, что времени у него в обрез и нельзя шуметь. Нельзя потеть, кряхтеть, тяжело дышать, глотать — вообще ничего нельзя. Это была чистой воды акробатика на смертельно опасной высоте перед аудиторией убийц, которые, хотелось надеяться, не имели привычки поглядывать вверх. К счастью, поскольку творцы парка развлечений утыкали все деревьями, смотреть вверх мешало густое сплетение искусственных ветвей. Одно слово: «пластик». Может, это поможет.
Приподнявшись, Рей еще раз огляделся вокруг.
Никто из боевиков-сомалийцев не насторожился. Они бесцельно бродили, собирались маленькими группками, вероятно, в нарушение приказа, и в целом выглядели вполне довольными. Если они и гадали, куда запропастились их приятели под номерами с первого по четвертый, то никак это не показывали.
«Ну хорошо, — сказал себе Рей, — пошел!»
«Не хочу идти», — ответил он себе.
Как там говорила Молли с неизменной улыбкой на лице? «Что ж, тебе не повезло».
Сначала Рей прислонился к ограждению балкона, надежно ухватившись за опору, имевшую добрых шесть дюймов в поперечнике, того же самого желтовато-зеленого цвета, как и все остальное в этой желтовато-зеленой металлической вселенной. Затем он поставил ногу на выступающий завиток стали, тщеславное подобие кованой чугунной решетки на балконе здания в старом центре Нового Орлеана на Бурбон-стрит, и действительно выступ оказался довольно прочным, и Рей взобрался вверх, сознавая, что теперь весь вес его тела держится только на этом куске лжечугуна. Подтянувшись, он почувствовал, что держится достаточно надежно, и, разжав на мгновение руку, перехватился выше. У него дрогнула нога; он поскользнулся, но каким-то образом успел спохватиться и, опередив проскальзывание, крепко уперся ногой в чугунный выступ. Удержав равновесие, Рей уцепился за опору обеими руками и поднял вверх вторую ногу, ища опору для мыска.
Твою мать, но где же она? Господи, опоры не было. А тем временем его скрюченные пальцы — все, что отделяло его от серьезных намерений земного притяжения, — начинали ныть от судорожной боли. Они тоже скользнули вниз, и теперь он держался уже если и не самыми кончиками пальцев, то уж точно последними фалангами.
Не смотреть вниз. Только не смотреть вниз.
Рей принялся пинать мыском свободной ноги по опоре, словно цирковая лошадь, выстукивающая на манеже свой возраст, с каждым разом все выше и выше, пока наконец, когда он уже был на грани полного истощения, его нога не наткнулась на что-то достаточно большое, чтобы принять его вес, и он снова подтянулся вверх.
Очень быстро это превратилось в неудачный карьерный рост: Рей удерживал все свои двести фунтов, упираясь лишь кончиком мыска, вклинившегося в минимально возможное углубление, протягивал свободную руку вверх, ища, за что бы ухватиться, чувствуя, как его вторая рука соскальзывает, и за какое-то мгновение до того, как сорваться, он подавался вперед, высвобождая опорную руку, после чего бросал себя в пустоту, стиснув пальцами какую-нибудь стальную завитушку, отчаянно вцепившись в нее, и это позволяло ему распрямиться и вытянуться, его нога также находила якорную стоянку, и он поднимался чуть выше.
Рей остановился, застыл неподвижно, чувствуя, как струйки пота стекают по лбу в глаза и на нос, струятся под мышками. Его дыхание вырывалось судорожными глотками, а первобытный страх падения вызывал отчетливый образ в духе примитивных спецэффектов 60-х годов: он кружится по горизонтальной спирали, удаляясь от объектива, проваливаясь все ниже и ниже, и наконец с силой ударяется о землю, подобно кукле или манекену. И тут Рей услышал крик.
«Ну вот, — подумал он, — я труп». Он внутренне сжался в ожидании выстрела, который настигнет его и собьет вниз.
Невозможно установить, кто увидел его первым. Однако достоверно известно, что Эстер Гринберг, 69 лет, биржевой маклер, не имеющая собственных детей, но ставшая наставницей многим, единственная сообразила, что нужно предпринять, и у нее хватило мужества это сделать.
