Я накрыл деньги майкой и полез под душ. Минут через пять Мэд постучала в дверь. Я, высунув руку из-за шторки, открыл щеколду.
– Такой тебе нравится? – спросила она, протягивая мне черный, в заклепках, рюкзачок из кожзаменителя, а сама быстро пробежала взглядом по черному напольному кафелю, никелированным трубам, зеркалу и керамической, под мрамор, раковине умывальника, закрытой сверху майкой.
– Сойдет, – кивнул я, кидая рюкзачок на пол. – А костюм где?
– Какой костюм, милый?
– Спортивный! Я же сказал тебе: рюкзак и костюм.
Мэд виновато заморгала глазами:
– Про костюм я забыла.
– Ну как же так?! Я что, должен разгуливать по Москве в этом грязном пуховике? Бегом за костюмом! Пятьдесят второй размер, рост пятый. И кроссовки – сорок третий. Только «Рибок», слышишь?
– Может, лучше «Адидас»? – робко возразила Мэд, не к месту проявляя патриотизм.
– К черту ваш «Адидас»! «Рибок» неси! – отрезал я и захлопнул дверь.
Вранье, что иностранцы предпочитают русских женщин за покладистость, покорность и терпение. Немка может быть в тысячу раз более русской, чем настоящая русская – вопрос лишь в количестве денег, которые ей в перспективе будут доступны.
Пока Мэд бегала за костюмом, я сложил баксы в рюкзак и позвонил Бэлу.
– Сегодня в шестнадцать ноль-ноль на «Пушке» около памятника, – сказал Бэл.
– Сегодня не могу.
– Почему? – удивленно произнес Бэл, словно я с утра до вечера томился от скуки в гостинице и не знал, чем себя занять. Некоторое время я думал, что бы ему ответить – не мог же я сказать, что сегодня после обеда мы с Мэд вылетаем в Брянск.
– Сегодня я занят, – ответил я, так ничего не придумав. Это был лучший ответ, потому как Бэл прекрасно чувствовал ложь.
– Странно, – протянул он. – А когда она вылетает в Штутгарт?
– Думаю, что послезавтра.
– Думаешь? Разве ты не знаешь об этом наверняка?
– Нет, не знаю, мне неудобно об этом спрашивать… Тебе, по-моему, это проще выяснить, чем мне.
– Она купила билет с открытой датой вылета, – ответил Бэл. – Я потому тебя и спрашиваю, что она может появиться в Шереметьеве в любой момент.
– Даю гарантию, что до завтрашнего полудня не появится, – заверил я.
– Ну, хорошо! – Голос Бэла помягчел. – Значит, завтра. Завтра в шестнадцать – устроит?
– Устроит, – ответил я и опустил трубку.
Мэд принесла мне какой-то клоунский костюм серебристого цвета с синей и красной полосами, отчего он сильно смахивал на государственный флаг. Я тут же сделал ей замечание, что у нее плохой вкус, но костюм надел – не ходить же перед ней в одних трусах. Кроссовки были в самый раз.
– Сейчас едем на Тверскую, – сказал я, глядя на часы, – надо прикупить деловой костюмчик и хороший кейс с секретными замками. Потом обедаем в «Савойе». А в половине пятого у нас самолет на Брянск.
– Куда самолет? – не поняла Мэд.
– На Брянск, девочка. Есть такой город на западе России, город партизанской славы.
– А зачем нам в Брянск? – без особого любопытства спросила Мэд, порозовевшая от вырисовывающейся в ближайшей перспективе красивой жизни.
– Я хочу купить имение.
Через два часа мы вылетели в Брянск.
Если Лариска не отвезла письмо в Красный Рог или вручила его не тому, кому нужно, если эта похотливая курица снова меня предала, то терпение мое лопнет, как дирижабль Умберто Нобиле над Северным полюсом, и я порву с ней раз и навсегда. Неужели я так жестоко ошибся в ней? – думал я, когда мы мчались в частном «Мерседесе» по трассе Брянск—Почеп.
Мэд была задумчива и на протяжении всего пути рассеянным взглядом скользила по убогим халупам наполовину умерших деревень. Незадолго до того, как мы должны были проехать указатель «МУЗЕЙ-УСАДЬБА А. ТОЛСТОГО» и свернуть направо, я взял ее холодные ладони в свои и поднес к губам. Сверхотзывчивая на любое проявление нежности, Мэд тотчас повернулась ко мне, крепко обняла и надолго присосалась к моим губам. Я терпел ее до того момента, пока мы не миновали все щиты, вывески, рекламные плакаты, упоминающие имя великого родителя Козьмы Пруткова.
Машина съехала на грунтовку и медленно покатилась по сумрачной аллее, стрелой пересекающей замечательный природный парк.
– Здесь прекрасно! – оживилась Мэд. – У меня было несколько другое представление… Белка!! Смотри, белка!!
Из-за деревьев показались детали деревянного особняка. Я попросил водителя подъехать вплотную к парадному входу, хотя въезд на территорию музея преграждал «кирпич». Водитель заворчал, но просьбу выполнил – я щедро заплатил ему за все услуги.
Едва скрипнули тормоза и «Мерседес» остановился у крыльца, у меня отлегло от сердца. Моя милая тетушка, одетая в строгий черный костюм, и пьянчуга садовник, помытый и принаряженный по случаю, навытяжку стояли на верхней ступеньке крыльца с совершенно невозмутимым и гордым видом.
Я вышел из машины, помог выйти Мэд и первым направился к тетушке.
– Добрый вечер, госпожа Стешкова! – приветствовал я ее, пожимая ледяную ладонь женщины. Повернулся вполоборота к Мэд, представляя ее: – Фрау Гартен.
Мэд сделала реверанс. На ее лице застыла напряженная улыбка.
– Очень приятно, – произнесла тетушка, слегка склонив голову, и глазами указала на садовника: – Господин Тимофеев, ответственный адвокат и юрисконсульт административного округа.
«Юрисконсульт», вытянув руки вдоль тела, энергично закивал головой, словно стряхивал с лысины опустившийся на нее прошлогодний лист бука.
– Проходите, – несколько скованно произнесла тетушка, искоса поглядывая на Мэд.
– Вы вовремя получили мою телеграмму? – спросил я, пропуская впереди себя Мэд, что хотя и не соответствовало деловому этикету, зато не позволяло немке рассмотреть глубокоинтеллектуальную физиономию «юрисконсульта».
– Да-а, – растягивая гласные, ответила тетушка. – Все документы подготовлены. Договор о купле-продаже мы можем подписать с вами буквально через несколько минут. Читайте внимательно, – сказала она, подвигая ко мне ближе отпечатанный на принтере текст «липового» договора. – С чем не согласны – помечайте ручкой.
Я, не читая буквы, склонился над листком, время от времени кидая быстрые взгляды на Мэд. Собственно, этот «договор», как и сама поездка сюда, был предназначен ей, но Мэд находилась под впечатлением графской роскоши и не обращала на нас внимания.
Я кашлянул и громко сказал:
– Вот здесь сказано: «Земельный участок со всей недвижимостью, находящейся в пределах его границ, передается в пожизненное владение Ворохтину Станиславу Михайловичу…» и так далее.
– Правильно. А что вас смутило? – спросила тетушка.
Ага! Мэд уже повернулась вполоборота к нам и внимательно прислушивалась к русской речи. Мы говорили достаточно медленно и отчетливо, так что она должна без особых затруднений понять смысл разговора.
– В пожизненное, – продолжал я. – А где сказано о праве унаследования имения моей женой и детьми?
– Это, безусловно, мы учли. О передаче имения в наследство подробно оговорено в пункте «Три-вэ».
– Ах, да, вижу! – кивнул я и снова углубился в «чтение». – Сейчас я составлю расписку… Э-э-э, будьте добры, лист бумаги!
Тетушка засуетилась, кинулась было к письменному столу, но испугалась стоящей там Мэд, вышла в графскую спальню и вынесла оттуда толстую канцелярскую тетрадь. Я раскрыл ее посредине и мелким почерком, чтобы Мэд не смогла прочесть издалека, написал:
«Доллары настоящие!!! Проявите бдительность и мужество, спрячьте кейс в сейф, никому ни о чем не говорите. в ближайшие дни приеду я либо мой курьер, отдадите ему 200 000, остальное оставьте себе – на квартиру. и не волнуйтесь так, ради бога!»
– Вот, пожалуйста, прочтите и распишитесь, – сказал я, протягивая тетушке лист.
Она читала долго, хмурила брови, переводила взгляд от последней строчки к первой, поднимала на меня вопросительный взгляд. К моему великому удовольствию, тетушка все же взяла себя в руки и снова вошла в роль.
– Я должна пересчитать, – сказала она.
– Безусловно… Илона, будь добра, пересчитай сначала ты деньги, а затем проследи за пересчетом госпожи Стешковой. А я пройдусь по родной земле, подышу воздухом.
Я кинул Мэд последнюю и самую сильную прикормку. Пусть она пощупает «живые» доллары, пусть развеет последние сомнения, если, конечно, они у нее были.
* * *
Мы ночевали в бывшей обкомовской гостинице «Центральная» с длинными и скрипучими коридорами, паркетным полом, потемневшим от дешевой мастики, дверями, потерявшими рельеф из-за толстого слоя белой краски, с крепким запахом нафталина и дихлофоса в небольших и узких номерах, но с высокими, как в ангаре, потолками. Мною снова овладела хандра, и я с трудом сдерживался, чтобы не послать к чертовой бабушке Мэд со своими приторными ласками. Я лежал на спине, подложив под голову две подушки, и пил прямо из горла мартини и морщился. Гадость гадостью! Обычный «крепляк», настоянный на лавровом листе.
