— Точно так, — слегка улыбнулся Михаил Васильевич.
— Ну что ж, проходьте, — нехотя посторонилась Кучерова, пропуская Прогнаевского в прихожую.
— Я, собственно, вот по какому делу… — начал было Михаил Васильевич.
— Да уж известно по какому, — перебила его Кучерова. — Про икону будете расспрашивать да про бриллиантовый крест. Так я, — она нервно вытерла руки о передник, — про это ничего не знаю. Варфоломей меня в свои дела не посвящал.
— Но ведь вы знали, что он был церковный вор? — спросил Прогнаевский, уже понимая, что никакого доверительного разговора с сей дамочкой у него не получится.
— Ну а я-то тут при чем? — огрызнулась Прасковья. — Семью он обеспечивал, и ладно. А как да что, я не вникала.
— Ваша дочь на суде показывала, что Варфоломей Стоян сжег икону в железной печке, — продолжал все же допытываться Михаил Васильевич. — Это правда? Отвечайте, иначе у вас могут быть неприятности.
— А вы не пужайте, — огрызнулась на незваного гостя Прасковья. — Пуганые уже. Я за это дело свое отсидела, а с одного волка две шкуры не дерут. Или уже дерут? — она зло уставилась на Прогнаевского. — А что, с вас, таких, станется.
— Прасковья Константиновна, — угрожающе сдвинул брови Михаил Васильевич. — Я бы попросил…
— Вы где-нибудь в другом месте просите, — жестко отрезала Прасковья. — Чево у самого Стояна-то не спросите?
— И спросим, — не менее жестко ответил Прогнаевский.
— Ну, вот идите и спросите, — указала она на дверь. — Я вам все равно ничего не скажу.
Прогнаевский пристально посмотрел на нее и вышел. «Надо, обязательно надо ехать в Шлиссельбург, — подумал он, спускаясь по лестнице. — Допросить этого Стояна и кончать с этим делом. Хватит уже гоняться за призраком иконы, которой наверняка давно уже нет…»
Выйдя на улицу, он пошел, упершись взглядом в пыльную мостовую, и едва не столкнулся с каким-то прохожим, шедшим навстречу.
— Прошу прощения, — буркнул Михаил Васильевич, не поднимая глаз.
— Прошу прощения, — одновременно с ним произнес прохожий.
Голос его показался Прогнаевскому знакомым, но когда он поднял от мостовой взгляд и оглянулся, то увидел только спину прохожего…
* * *
«Черт. Вот черт!» — выругался про себя Савелий. Единственный прохожий, что попался ему навстречу, и тот оказался знакомым. Что тут делает этот жандармский подполковник? Наверняка он приходил к Кучеровой. Узнал ли его жандармский подполковник Прогнаевский? Не похоже. Но все равно, надо быть осторожней. А что, если сейчас он смотрит ему вслед?
Савелий спокойно прошел мимо нужного дома и завернул за угол. Постоял. Потом снова вышел на Поперечно-Мещанскую. Улица была пуста. Родионов фланирующей походкой подошел к дому, глянул на окна второго этажа и непринужденно толкнул калитку. Когда он поднялся на второй этаж и вежливо постучал в дверь, то услышал резкий женский голос:
— Я уже сказала, что ничего не знаю. И нечего здесь стучать.
Родионов усмехнулся, поняв, что фразы эти относятся к подполковнику Прогнаевскому, и, нагнувшись к двери, громко сказал:
— Простите, здесь проживает мадам Кучерова?
За дверью воцарилась полная тишина, и Родионову даже показалось на одно мгновение, что он слышит за ней чье-то сдерживаемое дыхание. Затем дверь приоткрылась, и на него уставились два темных блестящих глаза.
— Вы кто?
— Я человек, — улыбнулся Савелий. — Мне нужна мадам Кучерова.
— Зачем? — последовал новый вопрос.
— У меня к ней поручение от господина Стояна.
Глаза в проеме расширились, и дверь медленно распахнулась.
— Как вы сказали? — спросила Прасковья, подозрительно оглядывая Родионова.
— А вы госпожа Кучерова? — ответил он вопросом на вопрос.
— Да, — кивнула Прасковья. — Я и есть госпожа Кучерова.
— У меня к вам поручение от вашего мужа, — повторил Савелий.
— Какое? — недоверчиво спросила она.
— Деньги, — просто ответил Савелий и для убедительности похлопал себя по карману. — Ваш муж просил передать вам деньги.
— Сколько? — быстро спросила Кучерова, недоверчиво глядя на гостя.
— Двадцать тысяч, — спокойно ответил Родионов.
— И где они? — впилась в него взглядом Прасковья.
— А вот, — улыбнувшись, сказал Савелий и, достав из внутреннего кармана большой конверт, протянул его ей. — Извольте.
— Проходьте, — буркнула Кучерова, принимая конверт. — Присаживайтесь покуда.
— Благодарю вас, — слегка поклонился Савелий, усаживаясь на небольшой плетеный стул.
Кучерова, прижав к полной груди конверт, ушла в другую комнату. Какое-то время до Родионова доносилось ее восторженное шептание: «Восемьсот, девятьсот, тыща… две… три тыщи…» Потом вышла и она, уже без конверта, но с потеплевшим взором и улыбкой на пухлых губах. В руке у нее был графин с вином.
— Выпьете? — доброжелательно спросила она.
— Нет, благодарю, — вежливо отказался Савелий. — Ну что, все в порядке?
— Да, — блеснула глазами Прасковья. — Спаси вас Бог.
Она налила себе половину чайного стакана вина и выпила мелкими глотками.
— Вы его видели? — промокнув губы фартуком, спросила она.
— Да, — ответил Савелий.
— Ну и как он?
— Жив, здоров, чего и вам желает.
— Понятно, — выдохнула Прасковья и плеснула себе еще вина. — Бежать снова не налаживается?
— Не знаю. Мы виделись всего несколько минут, — не счел нужным говорить правду Савелий.
— Я-асно, — задумчиво протянула Кучерова. — Значит, собирается. Потому и деньги такие у него объявились. И где он только их берет, такие тыщи?
— Не знаю, — опять соврал Савелий. — Может, принес кто.
— Может, — согласилась Прасковья. — У него схронов с золотом да камушками, почитай, в каждом, верно, губернском городу имеется. Открыл один такой схрон верному дружку, тот камушки да золотишко сбыл кому надо — вот тебе и деньги. — Она отхлебнула вина и в упор посмотрела на Родионова. — А тут крутись одна с дочерью как хошь. Вам ведь не понять, как нам, бабам, женчинам то есть, без мужской помощи трудно.
Глаза Кучеровой подернулись дымкой, и ее пухлая ладонь легла на руку Савелия.
— Ну что, я пойду, пожалуй, — мягко высвободил он свою руку. — А то на поезд опоздаю.
— Может, еще посидите малость? — с легкой надеждой спросила Прасковья. — У меня скоро пироги поспеют.
— Нет, благодарствуйте, — поднялся Родионов. — Пойду.
— Воля ваша, господин хороший, — сразу поскучнела Кучерова. — Коли будете опять в наших краях — заходьте. Такому гостю завсегда будем рады.
— Обязательно, — бодро ответил Савелий. — Ну, всего доброго.
Он вышел, мягко прикрыв за собой дверь. Спустился по лестнице, прошел на крыльцо и оглядел улицу. Она была пустынна. В такое время, да еще в жару, это было обычным явлением для окраинных улиц южнороссийских городов.
* * *
Савелий не соврал Кучеровой, когда сказал, что у него скоро поезд. Старенький «Эриксон» уже прицепил к себе полтора десятка вагонов и теперь, натужно пыхтя и выбрасывая из расширяющейся кверху трубы, похожей на боярскую шапку, густые клубы дыма, тянул их к посадочной платформе. Через десять минут обер-кондуктор ударил в станционный колокол. И как раз в это время к вокзалу подъехал на извозчике Родионов. Был он, как всегда, элегантен, благоухал мужским одеколоном «Spartacus», в одной руке держал изящную трость с перламутровым набалдашником в виде головы тигра, в другой — небольшой дорожный саквояж. Справившись у дежурного по вокзалу, сколько займет дорога до Царицына, господин с тростью и кожаным саквояжем удовлетворенно кивнул и пошел к голове поезда, где находились вагоны первого класса. Настроение у Родионова было прекрасное, иначе он бы не насвистывал легаровский мотивчик из «Веселой вдовы». Да и почему, собственно, не иметь хорошего настроения здоровому человеку средних лет и приятной наружности, весьма не бедному и владеющему редким ремеслом лучше всех иных мастеров прошлого и настоящего?
Кроме того, в кармане у него лежал «Царицынский вестник» с объявлением в рекламной колонке, обведенным карандашом:
ПАРОХОДНОЕ ОБЩЕСТВО «НАДЕЖДА»
Отправление пассажирских пароходов:
«Вера» — в Астрахань 16 июля четв.;
«В.К.Кирилл» — в Самару 17 июля пятн.;
«Ниагара» — в Казань 18 июля субб. (без пересадки).
Ежедневно в 5 ч. вечера.
И он как раз поспевал на «Ниагару», ежели, конечно, трудяга «Эриксон» не сойдет с рельсов или не разберут пути анархо-синдикалисты-коммунисты, чтобы облегчить карманы пассажиров для пополнения партийной кассы.
Глава 31 ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ КАЮТА
