Он прошел в камеру. Дверь за ним, лязгнув, закрылась, и тотчас в волчке нарисовался глаз мордатого надзирателя.
Стоян сидел на кровати и с интересом посматривал на неожиданного визитера. Гость был чуть выше среднего роста, голубые с серинкой глаза смотрели открыто и прямо, бородка и усы были аккуратно подстрижены, а в петлице его костюма дорогого сукна серебрился орден Святого Владимира. Но было в посетителе и еще нечто такое, что одновременно и насторожило церковного вора, и вызывало к посетителю особый интерес.
Савелий, присев на жесткую скамеечку против Стояна, в свою очередь, тоже с любопытством рассматривал знаменитого арестанта, солидного мужчину годов под сорок, широкоплечего, с умным, не лишенным симпатичности лицом и окладистой рыжей бородой, некогда, несомненно, знавшей иной, приличествующий уход.
— Меня зовут Савелием Родионовым, — тихо сказал посетитель. — Я — вор-медвежатник. Может, слышал?
— Может, и слышал, — неопределенно ответил Стоян с кривой усмешкой.
— Корона императрицы с чудотворной иконы, которую ты увел из монастыря в Казани, у меня, — еще тише сказал Савелий. — Я пришел к тебе узнать, где ты спрятал бриллиантовый крест.
— Какой крест, какая корона? — пожал плечами Стоян, продолжая с интересом рассматривать странного визитера.
— Корона та самая, что была на ризе украденной тобой иконы и которую ты спрятал в ножке диванного стола, предварительно разрезав ее на части. Перед тем как ее разрезать, ты вынул несколько алмазов из обода и четыре крупных бриллианта из самой короны, чтобы при резке не повредить их. А крест, венчающий корону, осыпанный мелкими бриллиантами, спрятал в другое место, и его не нашли. Корона теперь у меня, и я хочу, чтобы ты отдал мне крест.
Савелий замолчал и выжидающе посмотрел на Варфоломея.
— Вот так вот запросто отдать тебе крест, осыпанный брильянтами? — усмехнулся Стоян.
— Не запросто, а за деньги, — уточнил Савелий.
— Так ты говоришь, чтобы не повредить камушки, я будто бы вынул из короны пять бриллиантов? — спросил Стоян.
— Четыре, — исправил его Родионов.
— А сколько не хватает алмазов в ободе короны? — глаза в глаза посмотрел Стоян.
— Семи, — улыбнулся Савелий.
— А я-то думаю, что в тебе такого… не срастается, — с облегчением, которое наступает после разрешения неопределенности и сомнений, сказал Стоян. — Вроде ладно все — и клифт на тебе подходящий, и орденок к месту, а сомнения одолевают. Оказывается, ты — вор, как и я. Я даже кое-что слышал о тебе, когда на воле был. И вот на тебе — ко мне приканал. Силен, уркаган, уважаю. Значит, взял корону?
— Взял, — ответил Савелий. — Только вот не целая она, креста на маковке не хватает.
— А трудно было тебе ее добыть? — попытался было увести разговор в сторону Стоян.
— Трудно, — ответил Савелий. — Так как с крестом-то?
— Тридцать косарей, и я выложу все, что о нем знаю, — просто сказал Варфоломей.
— Идет, — ответил Родионов.
— Филки при себе?
— Да, — полез в карман Савелий, воспользовавшись тем, что волчок в двери был пуст.
— Нет, все не надо, — тихо сказал Стоян. — Оставь мне тысяч десять. Они помогут мне коротать здесь дни. Теперь сорваться с этого кичмана мне уже не удастся. Заперли тут меня крепко. Остальное жонке отдашь, обещаешь?
— Слово даю, — ответил Савелий, незаметно передавая деньги Стояну.
— Ну, вот и ладненько, — повеселел знаменитый каторжанин. — Знаешь мою супружницу-то? Небось все перечитал, что про меня было написано?
— Было дело, — согласился Савелий. — А жену твою зовут Прасковья Константиновна Кучерова. Живет она в Харькове, только улицу и дом не ведаю.
— Харьков, улица Поперечно-Мещанская, дом Сычугиной. Ее квартира на втором этаже.
Он немного помолчал, затем медленно спросил, поймав взгляд Родионова:
— Значит, сделаешь? Отдашь Парашке деньги?
— Сказал же, отдам, — заверил его Савелий. — Не беспокойся.
— Лады, — отмел все свои сомнения Стоян. — Тогда слушай, — он отвел взгляд и уставился куда-то мимо Родионова. Собственно, его уже не было здесь, в этой крохотной камере, для которой более подходило название «камора». Тело его, да, было здесь и тихо рассказывало что-то, но суть его самого перенеслась в то злопамятное утро пятого июля девятьсот четвертого года, когда в их каюту первого класса постучали так, как могут стучать только легавые.
— Именем закона, откройте! — услышали Стоян и Прасковья требовательный голос.
— Полиция, — зажмурилась от страха Кучерова. — Что делать?
Стоян осторожно раздвинул оконную занавесь и тут же задернул.
— Твою мать, — выругался он, — обложили, гады. Где крест? — быстро спросил он.
— Откройте немедленно! — уже настойчивей и громче повторился стук. — Полиция!
Прасковья нашарила в вещах бриллиантовый крест от короны, протянула Варфоломею.
— Держи!
Стоян судорожно оглядел каюту.
— Дайте одеться-то! — крикнул он в дверь на очередной стук нижегородских полицейских. Затем шмыгнул в ванную комнату, вынул вентиляционную заглушку и, обернув носовым платком, сунул крест как можно дальше в жестяной вентиляционный короб. Затем быстро оделся и открыл дверь.
— Вы арестованы, — сказал ему высокий худой человек в пенсне. Это был нижегородский полицмейстер барон Траубе…
Стоян поднял глаза на Родионова и обомлел. Савелий сидел, не двигаясь, даже не дыша, и только часто моргающие глаза давали понять, что он еще жив.
— Что с тобой? — вырвалось у Стояна.
— Значит, — после паузы прошептал Родионов, медленно приходя в себя, — ты спрятал крест на «Ни-а-га-ре»?
— Ну да. О чем же я тебе столько времени толкую, — удивился непонятливости гостя Варфоломей.
— Пароходного общества «Надежда»?
— Его самого, — подтвердил Стоян.
— Ну, дела-а, — изумленно протянул Савелий. — А в какой каюте ты плыл? Случаем, не в седьмой?
— Нет, в каюте нумер четырнадцать. А почему ты спросил про седьмую каюту? — в свою очередь, поинтересовался кощун.
— Потому что в каюте нумер семь на пароходе «Ниагара» пароходного общества «Надежда» не далее как два месяца назад плыл в губернский город Казань за короной императрицы Екатерины и я с женой. А каюту нумер четырнадцать, — Савелий иронически покачал головой, — занимал бывший депутат Государственной думы приват-доцент Афинодор Далматович Дорофеев, кстати, очень бодрый и энергический человек. Дела-а, — снова протянул Родионов. — Воистину, неисповедимы пути Господни.
— Значит, тебе легче будет его отыскать, коли ты плыл на той же посудине, что и я, — усмехнулся Стоян.
— Ты прав, — серьезно заметил Савелий. — Ежели, конечно, крест уже не отыскал кто-то другой. Ведь сколь времени прошло.
— Я тебе сказал правду, — прямо посмотрел в глаза Савелию церковный вор. — А на месте крест или его там уже нет — не моя забота. Ты ведь заплатил за сведения о кресте, а не за сам крест. Он, надо полагать, стоит раза в три дороже.
— Да верно все, верно. Если не найду крест, денег назад просить не стану, уговор дороже филок…
Дверь камеры распахнулась, и в проеме показалась елейная рожица Агафонова.
— Конечно, прошу прощения, ваше высокородие, но…
— Не стоит извиняться, господин помощник начальник тюрьмы, — перебил его Савелий. — Мы с господином Стояном уже закончили. И мне кажется, он еще не совсем потерян для общества.
— Вы думаете? — с сомнением спросил Агафонов.
— Уверен, — энергично ответил Савелий.
Когда они шли обратно, «статский советник» уже не старался ступать мягче по железному настилу коридоров и не говорил приглушенно, сообразуясь с могильной тишиной корпуса, несмотря на укоризненные взгляды своих провожатых.
После визита к купеческой вдове Агриппине Хрисанфовне Шамовой, не принесшего ничего утешительного, кроме того, что еще один устойчивый слух о местонахождении украденной иконы был развенчан, Прогнаевский написал рапорт, в коем, сообщая об очередной неудаче в его поисках, присовокуплял свои пожелания допросить об иконе и бриллиантовом кресте с короны императрицы самого похитителя Варфоломея Стояна или, на худой конец, его сожительницу Кучерову. Последнее было ему разрешено, и он отправился в Харьков, где на улице Поперечно-Мещанской проживала и не вдова, и не мужняя жена Прасковья Кучерова.
Ему открыла женщина годов под тридцать, с нагловатым взором, ленивой улыбкой и тяжелым узлом вьющихся черных волос на затылке.
— Вы до нас? — стрельнула она глазами в Прогнаевского, сразу учуяв в нем служителя закона.
— Точно так, — слегка улыбнулся Михаил Васильевич.
— Ну что ж, проходьте, — нехотя посторонилась Кучерова, пропуская Прогнаевского в прихожую.
