— Обязательно. Только не пойму, при чем здесь я.
— При том, что тебя знает Доминго Ибаньес, он же Косой.
— Ну и что? В прошлом году «куракинцы» утащили меня из его конторы, да еще и завалили двоих «койотов» наповал. А потом, когда мы с Ленкой удирали с Гран-Кальмаро, там тоже были неприятности.
— Это было в прошлом году, а конъюнктура, как известно, меняется. Особенно в связи с тем, что Куракин отбыл в мир иной. К тому же ты будешь представлять не Куракина, а великого и мудрого шейха Абу Рустема, который является формальным владельцем 7/8 хайдийской недвижимости.
— Очень интересно… Только как это возможно, если без Чуда-юда? Кубик-Рубика без батиного дозволения никогда и ничего не делал. А если вы решили сблефовать, то навряд ли что-то выйдет. Тогда, я думаю, Косой все это расколет в два счета.
— Ты не торопись, ладно? Детали мы будем позже обсуждать. Пока я тебе просто указал одно из направлений нашего возможного сотрудничества. Косой из тех людей, которым глубоко плевать, откуда и как идут деньги, лишь бы он мог отстегивать в свою пользу приемлемый процент. Точно так же, как Тимбукту — начхать на то, кто именно отмыл для него купюры, лишь бы процент отстежки не превышал определенного максимума.
— Но я так полагаю, что у Куракина в конторе не один Тимбукту. Наверно, есть еще люди, которым это не понравится. И уж конечно, все это не понравится Воронцоффу.
— Да, Рудольф Николаевич — это не подарок. И что особенно неприятно — в тандеме с ним сейчас «джикеи» и Соловьев Антон Борисович изволят сердиться за то, что его сын по-прежнему находится в лапах твоего родителя, который сделал из него экспериментального биоробота. Для них, скажем так, сведения о том, будто мы уже нашли общий язык, будут вообще большим ударом.
— Это я понимаю. Но по этому случаю, как мне кажется, они будут настолько расстроены, что начнут всякие резкие движения делать. Не опасаетесь, что нам немножко горло резать будут?
— Такую опасность надо всегда иметь в виду. Воронцов после того, как твой отец два раза на него покушался, тоже не собирается оставаться в долгу. Поэтому очень большие надежды возлагает на Соловьева. Сам Соловьев сейчас из России смылся, но друзей у него еще много. Соответственно могут найтись отчаянные ребята, которые попробуют достать Сергея Сергеевича. Нашлись же болваны, которые налетели на офис одного из твоих дружков…
— От них и пыли уже не осталось…
— Однако среди твоих людей оказался предатель.
— Доллары глаза позастили.
— Тем не менее, его поведение — очень большая загадка. Богдан — не автоматчик какой-нибудь. Он оператор ГВЭПа и проходил тщательную проверку, у него стояла микросхема, которая должна была вовремя доложить о любом его опасном шаге.
— Чудо-юдо сам убрал связь по каналам РНС. Кто-то на ней висел якобы. Уж не вы ли?
— Я? — Сарториус удивился. — Нет, ты знаешь, я тут ни при чем. Скажу вполне откровенно, что я, конечно, пытался пробиться через вашу кодировку, но мне это в последние полтора месяца не удавалось.
— Но ведь вы все-таки прошли в нее, — усмехнулся я, — как бы я иначе к вам попал… Неужели это называется не «удалось», если вы настраиваетесь на волну, которой пользуется Чудо-юдо, имитируете его, превращаете меня в управляемый механизм и сажаете в самолет? Да и не одного, а с целой командой?
— Погоди, погоди! — Сарториус удивленно поднял брови. — Так ты что — разве не добровольно перелетел?!
Сказать, что я офигел от такого вопроса, будет очень мягко. Даже слово «охренел» будет не совсем точно отражать суть моего состояния.
— Я? Добровольно?! Ну, вы даете, Сергей Николаевич!
Сарториус посмотрел на меня так, будто к нему на улице подошел самец шимпанзе и спросил: «Братан, огонька не найдется?»
— Интересное кино! — пробормотал он озадаченно. Пожалуй, такого недоумения на лице Сорокина я еще ни разу не видал в обоих потоках времени, где он присутствовал…
— Так. — Лицо Сергея Николаевича приобрело строгое выражение. — Сейчас придется кое-что уточнить.
Он повернулся к своим «теофилам» и гаркнул по-испански:
— Алехо, через десять минут здесь должна быть кассета 832. Пошел!
Алехо исчез за дверью и, топоча, как слон, бегом понесся куда-то по коридору.
— Дима, ты случайно не шутишь? — спросил Сарториус, вперив в меня свои жутковатые глаза психотерапевта.
— Сергей Николаевич, какие могут быть шутки? — Я испугался самым натуральным образом. Уж с кем с кем, а с компаньеро Умберто я ни на какие шутки никогда не настраивался.
— Но ведь я же твою память смотрел… — Растерянность, которую он и не пытался скрыть, была самая натуральная. Точно такую же я видел в том потоке времени, где мы с ним очутились в районе объекта «Котловина». Тогда я экспромтом придумал версию, будто вся эта экспедиция в Сибирь была организована Чудом-юдом для того, чтоб отвлечь Сорокина от швейцарских дел Сергея Сергеевича. Именно тогда я впервые увидел Сарториуса в смятении. Но тогда я просто блефовал, а поскольку блеф вышел удачным, даже испытывал определенную гордость от того, что сумел запудрить мозги всевидящему и всезнающему чекисту. Сейчас у меня ни гордости, ни удовлетворения не было. Был настоящий страх. Если не Чудо-юдо и не Сарториус, то кто же мной управлял?
Я только поставил этот вопрос, но еще не успел придумать ни одного более-менее вразумительного ответа, когда вбежал телохранитель Алехо, которого Сарториус отправлял за кассетой 832.
— Молодец, — похвалил его Сергей Николаевич. — А теперь выйдите за дверь и никого не подпускайте ближе, чем на десять метров.
«Теофилы» скрылись, а я сказал:
— Здесь, между прочим, телекамеры установлены, компаньеро. Вы в курсе?
— Сами и ставили, — отмахнулся Сарториус, лихорадочно включая видак и запихивая в приемник кассету. — Там сидят наши ребята, но я приказал им отключить наблюдение.
Видак закрутился, на телеэкране заметались полосы.
— Это видеозапись, подученная путем оцифровки того, что мы считали с твоего мозга. Сейчас пойдет картинка, — прокомментировал Сергей Николаевич.
— Четкость, конечно, не шибко, но что поделаешь…
Все, что появлялось в дальнейшем на экране, напоминало те самые заезженные пиратские видеофильмы, которыми одно время были заполнены московские развалы. То есть размытое, нечеткое изображение, иногда в красных, иногда в синих тонах, иногда забеленное до полной потери контрастности, а иной раз вообще полустертое.
Тем не менее, в этом следовало винить не аппаратуру, воспроизводившую этот «фильм», и даже не ту компьютерную программу, которая считывала и оцифровывала импульсы из моего мозга, превращая их в видеозапись, а мою личную память, которая по своей прихоти одно запомнила ярче и полнее, а другое очень блекло и нечетко. Ибо в данном случае роль объективов видеокамеры исполняли мои глаза, и все, что появлялось на экране, было лишь тем, что попало в их поле зрения.
Запись на кассете 832 началась с момента, когда мы с Богданом, Валетом и Ваней подбирались к даче Кири. Сарториус включил перемотку вперед и, пока на экране в торопливом ритме менялись кадры, спросил:
— С какого момента ты почувствовал, что тобой управляют?
— Вообще-то, — сказал я, наморщив лоб, — по-настоящему я почувствовал команду по РНС, только когда за столом сидел у Агафона и компании. Но теперь думаю, что это могло быть раньше…
— Когда? — кося глазом на мельтешащий экран, спросил Сарториус хрипло.
— Например, тогда, когда мы переехали с дачи Кири на дачу дяди Сани…
Сарториус остановил перемотку, и запись начала крутиться в нормальном темпе. На экране появилось то, что мне из всей «дачной» эпопеи запомнилось крепче всего: то, как я едва не задохся в трубе, застряв с чемоданом-вьюком. А вот потом пошло то, что было связано с переездом…
На экране возникло довольно мутное видение двора, где стояла синяя «шестерка». Четко запечатлелись мои взгляды на багажник и на стекла автомобиля — я тогда удивился, что Ваня с Валетом не взломали замки и не разбили стекла.
«— Как вы открыли машину?» — спросил я там, на экране, хотя меня в основном видно не было. Я спросил это, бросая вьюк в левую заднюю дверцу и усаживаясь на сиденье. В ногах у меня стояли чемоданы с компроматом и миллионами. Точно, все так и было, хорошо запомнилось.
«— Ключом, — ответил Ваня. — Ключ находился у Богдана в кармане».
Тут на основное изображение наложилось полупрозрачное дополнительное. В этот момент я вспомнил лежащего и стонущего Богдана, в которого Ваня засветил две пули.
«— Вперед!» — скомандовал я, и машина тронулась с места.
После этого в моей памяти должен был наступить пробел. Именно тогданаступила полная расслабуха, я заснул и не просыпался до самого приезда на дачу дяди Сани. Я мог бы дать Сарториусу и честное пионерское под салютом, и честное комсомольское, и даже честное большевистское (хотя и не имел на это формального права!), что ни фига ни о чем не помню.
