— Да, — подтвердил подполковник. — И получить дальнейшие распоряжения Центра.
Таков приказ.
Я внимательно посмотрел на него. Не похоже, что он шутил. И видно было, что он действительно знал не больше того, что сказал. И все это ему не нравилось. А уж как не нравилось мне, об этом и речи нет. Но выбор у нас был небольшой. Да что же они себе позволяют? В какие, черт бы их побрал, игры нас втягивают?
Я уже готов был встать под знамя Артиста и во имя свободы личности бросить свое бренное тело на нары гарнизонной губы, предварительно сообщив этому сапогу и тем, кто за ним стоит, все, что я о них думаю. Но что-то остановило меня.
Да, выбор у нас был небольшой.
Но это был не выбор.
Это был вызов.
Ну, суки.
И я его принял.
— Ладно, — сказал я. — Мы выполним этот приказ.
Артист посмотрел на меня с недоумением, Док одобрительно кивнул, а подполковник подвел итог:
— Правильное решение. Приказ есть приказ. Вникайте в топографию. Записей никаких.
Но прежде чем приступить к изучению нашего маршрута, я не удержался и подошел к рамочке с «Моральным кодексом строителя коммунизма». И прочитал:
«Человек человеку — друг, товарищ и брат».
* * *
Через два с половиной часа мы сидели в мерседесовском джипе, затянутые в камуфляж и обвешанные оружием и гранатами, как свирепые исламские террористы. На головах у нас были обтянутые маскировочной тканью каски. Только что физиономии не разукрашены черными и зелеными разводами — их надлежало нанести уже на маршруте. Для этого в полых рукоятях ножей выживания лежали гримкарандаши «Туман». Но и без того вид у нас был более чем устрашающий. Потому, наверное, нам и дали джип с тонированными стеклами. Чтобы не устрашать мирное население.
Перед джипом шел «форд» военной автоинспекции, сгоняя с дороги попутки сиреной и мигалками, а метрах в двадцати позади держалась как привязанная черная тридцать первая «Волга» с антеннами спецсвязи.
В Кубинке нас уже ждал военно-транспортный «ан». Через шесть с половиной часов он приземлился на каком-то лесном военном аэродроме. Под присмотром молчаливых автоматчиков, офонаревших от нашего вида, мы перегрузились в трюм десантного вертолета Ми-17. Он тут же взлетел. Внизу потянулась глухая тайга.
— Где мы, земляк? — спросил у бортмеханика Муха.
— В вертушке, — буркнул тот.
— А вертушка где?
— В воздухе.
— Ну хоть время-то можешь сказать?
— Пять пятьдесят семь, — ответил бортмеханик и скрылся в пилотской кабине.
Пять пятьдесят семь. Без трех минут шесть. Утра. А на моей «сейке» было без трех минут полночь. Разница между местным временем и московским — шесть часов. Это означало, что мы где-то между Иркутском и Читой, в Забайкалье.
Восточная Сибирь. Восточнее не бывает. Восточнее — это уже Дальний Восток.
Артист подтолкнул меня и показал на иллюминатор:
— Взгляни!
Над нашей вертушкой шли две «черные акулы» — штурмовые вертолеты Ка-50. На подвесках серебрились узкие тела ракет. Я переместился к другому борту. Там тоже в разных эшелонах висели три хищных силуэта «акул».
Спустя час с четвертью Ми-17 завис над каменистой проплешиной посреди низкорослой тайги.
Бортмеханик отдраил люк, сбросил вниз конец пятидесятиметрового штуртроса и махнул нам:
— Пошли!
Мы по очереди соскользнули по тросу и кулями попадали на камни, прикрывая лица от пыли и лесного сора, вздыбленного воздушными струями. Вертолет заложил вираж и ушел к северу, на ходу выбирая трос. «Акулы» чуть задержались, облетая место нашего десантирования, затем развернулись все вдруг и ушли вслед за Ми-17.
Рядовой запаса Дмитрий Хохлов по прозвищу Боцман проводил взглядом черные точки «акул», истаявшие в сумеречном небе, как журавлиная стая, повернулся ко мне и сказал:
— Пять «акул», а? Нас страховали. С ракетами «воздух — воздух». Твою мать. Что происходит, Пастух?
До него всегда все доходило с некоторым запозданием. Но уж когда доходило, то доходило основательно.
— Понятия не имею, — ответил я.
И действительно не имел.
Почти никакого.
Только одно не вызывало ни малейших сомнений: чтобы мы оказались здесь, должна была произойти целая цепь событий.
Где и каких?
Узнаем.
Когда вернемся.
Если вернемся.
Суки.
* * *
Только вот кто? Чья рука переставила нас, как пешки, из одной жизни в другую? И самое главное — зачем?
Огромная бездонная тишина опустилась на нас.
Океан безлюдья.
Океан оглушающей пустоты.
И мы шли по дну этого океана, как.
* * *
Как волки.
Вот так мы и шли по этим диким распадкам.
След в след. При полной луне. Замирая и настороженно осматриваясь при каждом подозрительном шуме. Стараясь держаться в черной тени гольцов.
Каждые три-четыре километра мы поднимались на господствующую высотку, намечали очередной ориентир и темными тенями стекали в низину.
Шелестел под ногами схваченный ночным морозцем мох в долинах, похрустывала галька в руслах ручьев.
И если поначалу — пока летели и дожидались на месте высадки предписанной для начала движения темноты — нас и томили разные невыясненные вопросы, то очень скоро они отступили. Горный ночной маршрут не располагает к раздумьям. Он располагает к тому, чтобы смотреть под ноги.
* * *
В начале пути стрелка высотомера показывала сто восемьдесят метров над уровнем моря, потом подползла к отметке двести шестьдесят метров, а к концу первого ночного перехода перевалила за триста сорок. Весной здесь уже и не пахло. Далеко внизу остались голубые поляны цветущего багульника, заметно измельчали и скособочились сосны. Стало просторней, светлей, наледи с северной стороны гольцов играли алмазными отблесками луны.
Подъем словно бы утяжелял вес навьюченного на нас железа, разреженный воздух плоскогорья с трудом насыщал легкие. Где-то впереди, на отметке четыреста восемьдесят метров, был перевал — спускаться будет полегче. Это согревало наши суровые мужские души.
За первую ночь мы одолели всего лишь половину пути. Сорок два километра по прямой от места высадки до объекта на деле растягивались вдвое. Приходилось обходить глубокие овраги и буреломы в лощинах. На экране электронной приставки к рации наш маршрут напоминал путь вдугаря пьяного человека, которого мотает из стороны в сторону, но он все равно упорно стремится вперед, домой.
В одном месте дорогу нам преградила расселина глубиной не меньше тридцати метров. Огибали ее часа полтора, и, когда нашли наконец пригодное для перехода место, подала сигнал вызова радиостанция космической связи «Селена». На дисплее дешифратора появилась строка: «Отклонение от маршрута — 5466 м».
Реакция ребят на это сообщение как нельзя лучше характеризовала каждого из них.
— Вот это точность! До метра! — бесхитростно восхитился Муха.
— Выходит, они за нами следят? Интересно, откуда? — спросил практичный Боцман.
— Радиосигнал от нас идет на спутник, — авторитетно разъяснил Док. — С него может транслироваться хоть в Москву.
— Да, не получается забыть, что мы живем в самом конце двадцатого века, — обобщил Артист. И добавил:
— Даже здесь, где тысячу лет ничего не менялось.
И только я промолчал. А про себя подумал, что среди моих друзей я, наверное, самый психически ненормальный. Патологически подозрительный.
Правда, они не знали того, что знал я. О своем утреннем разговоре с младшим лейтенантом Ковшовым я рассказал только Доку. Да и то — так, вскользь. Поэтому, едва рассвело и мы остановились на дневку, я отправил всех рубить лапник, а сам вытащил «Селену» из чехла и ножом «Робинзон» открутил крепеж.
Этот мини-нож спрессовал в себе опыт нравственных исканий всего человечества.
Кроме того что он был ножом — и ножом хорошим, из златоустовской стали, — он еще был: пилой по металлу, открывалкой для бутылок и консервных банок, плоской отверткой, шилом с ушком, приспособлением для сгибания и ломки проволоки, пятисантиметровой линейкой с миллиметровыми делениями, гаечным ключом, напильником, кастетом для нанесения тычковых и секущих ударов, пластиной для метания «сякэн». А еще им можно было ковырять в зубах. И весил он всего пятьдесят граммов.
Но из всех его функции я использовал только отвертку. Осторожно снял с рации защитный кожух и принялся внимательно изучать электронные потроха.
За этим занятием меня и застал Док. Он свалил под скальный навес, где мы облюбовали место для дневки, охапку сосновых веток, присел рядом со мной на корточки и некоторое время с интересом наблюдал за моими действиями. Потом спросил:
— Что ты хочешь найти?
— Ничего, — сказал я. — Я хочу не найти ничего. Вот эта хреновина не кажется тебе подозрительной?
— Нет. Это блок питания. А не то, о чем ты подумал.
— А о чем я подумал?
— О том, что радиосигнал из Центра может преобразовываться в текст или в звук. А может — и во взрывной импульс. Этот импульс пойдет вот сюда. — Он показал на какую-то плашку. — Это самоликвидатор. Взрывчатки здесь граммов десять, не больше.
