И вообще многое в нашей семейной жизни пришлось перестраивать и переналаживать. А если еще учесть, что я знал то, что не знала Вика — эпопею, происшедшую после первого возвращения из Эмиратов, я доверил только Чуду-юду, — то сложностей еще прибавлялось. Нет, с одной стороны, после тех событий, происшедших предположительно в параллельном потоке времени, мне было легче подстроиться под ее нрав, предсказать ее реакцию на то или иное слово. Но то, что было тогда и сейчас, различалось очень серьезно.
Во-первых, в прошлый раз совместная жизнь начиналась со всяких экстремальных ситуаций. Сначала Васю везли, потом меня Агафон с товарищами зацапал и пришлось бежать. После этого я пережил налет на джип и смерть Лосенка, простудился, заболел. Затем во сне каким-то образом, сам того не желая, связался через микросхему с Васей Лопухиным, начал воевать с вирусом по кличке «Белый Волк», узнал какую-то фантастическую историю о том, как Вася Петра I регенерировал. Потом мы с Викой вместе какой-то препарат на себе испытывали, а затем отходняк от него переживали. Далее Чудо-юдо велел мне изучать документы группы «Пихта» и, наконец, отправил в экспедицию на объект «Котловина», которая так неожиданно закончилась. В общем, нам не так уж много времени пришлось быть вместе, но уж когда мы добирались друг до друга, то даром времени не теряли… А сейчас развитие событий шло по рутинно-утомительному графику. Чудо-юдо не поручал мне ничего серьезного и опасного. Я ездил на какие-то встречи, вел беседы по заданным программам, передавал какие-то конверты, инспектировал разные группы, типа групп Варана или Утюга. Два раза прокатился на пару деньков в другие города, чтобы привезти оттуда какие-то «дипломаты». Что в них было, неизвестно. Вообще вся эта деятельность, в которой я участвовал, была для меня темным лесом. В принципе, ею мог заниматься любой мальчишка на побегушках. Во всяком случае, за все время, прошедшее с октября 1996-го (по второму варианту), я ни разу не стрелял по реальной цели и ни для кого не служил живой мишенью. На хвост «Чероки» и всех других машин, на которых мне приходилось ездить, ни разу не садилась «наружка». Ни казенная, ни частная. Это было совсем не похоже на ту жизнь, которую мне приходилось вести до лета 1994 года, когда у меня по крайней мере раз в неделю случалось по разборке. Пожалуй, более спокойную и безмятежную жизнь я вел только тогда, когда два года провалялся на Гран-Кальмаро в псевдокоматозном (Чудо-юдо так сказал) состоянии. Конечно, за это я мог только поблагодарить отца родного, но на отношениях с Викой, как ни странно, это мирное бытование сказалось не лучшим образом.
Во-вторых, тогда меня многое удивляло, я ощущал новизну и был намного внимательнее к Вике. И у нее это чувство новизны было. Мы как бы переживали медовый месяц, помаленьку притираясь друг к другу. Сейчас новизну (в постельном смысле) ощущала только она. Мне, по большому счету, ничего особо нового Вика предложить не могла. Я уже знал ее по прошлому разу, и лишь изредка ей удавалось чем-то меня удивить и порадовать. Приходилось помаленьку имитировать восторги там, где я их не испытывал, играть страсть, превозмогая скуку и усталость. Иногда неплохо получалось, иногда — похуже. Вика не была дурой и наивной девочкой, как бывшая хозяйка ее материального носителя. Она довольно быстро стала разбираться в моем поведении. И, в свою очередь, взялась играть. Тоже с переменным успехом. В каких-то случаях мне казалось, что я эту игру насквозь вижу, в других Вике удавалось меня убедить, будто она верит моей имитации.
В-третьих, значительно большую роль стали играть Колька и Катька. Именно при такой спокойной и нормальной вроде бы жизни проблема подрастающего поколения выходит на первый план. Вику за маму они не признали и на этот раз. Более того, еще и на меня обозлились. Особенно Екатерина Дмитриевна. Само собой, что для десятилетней дамы бесполезно придумывать истории насчет того, что «мама изменила внешность», тем более что для сравнения всегда рядом тетя Зина. Поглядела на мамину копию — и все ясно. Папа новую бабу привел, а с мамой развелся. Сволочь, как все мужики.
Ситуация, в принципе, житейская, таких вокруг тысячи. Но в нашем случае особенная. Ведь Вика, строго говоря, только по внешности была им мачехой. Ленкино доминантное «я» в этой части безжалостно давило индифферентность к детям, исходившую от других «я», содержавшихся в этой коммунальной черепушке. Она воспринимала их не как детей мужа от первого брака, а как своих, в муках рожденных. Хотя мучилось, справедливости ради скажем, совсем не то тело. Поскольку ни Колька, ни Катька за весь «отчетный период» так ни разу и не назвали ее «мамой», я мог догадаться, что у Вики в душе ломило. И сильно. А следствием этого явилась неприязнь к Чуду-юду. Гораздо большая, чем за то, что он ей тело поменял.
От детишек проистекала и некая напряженность между Викой и Зинкой. Сестры Чебаковы, выражаясь по-научному, были однояйцевыми близнецами. Почти три десятилетия каждая из них считала, что в понятие «сестра» входит почти то же самое, что «я сама». То есть то же лицо, те же волосы, те же телесные формы и даже одинаковая одежда. Различие было лишь в мелких деталях, типа Зинкиной родинки на шее, которой у Ленки не имелось. И дети у них тоже были почти общие. Во всяком случае, сами поросята больших различий между мамами не находили. А тут, выражаясь языком классика, «такой реприманд неожиданный». Сестрица-дубликат по форме исчезает, а вместо нее появляется рябая брюнетка с железными мышцами и нежным девичьим голоском, в котором то и дело проскальзывают западноукраинские нотки. И существо это по внутреннему содержанию ощущает себя Ленкой, считает старшим братом Игоряшку Чебакова, а мужем — Димочку Баринова. Умом, конечно, кандидат филологических наук 3. И. Баринова всю справедливость этих положений осознавала, но сердцем все это принять пока не сумела. Она привыкла, что гражданка с описанной внешностью является Танечкой Кармелюк, подконтрольным и управляемым спецсубъектом, за которой надо глядеть в оба и не проморгать, если она в очередной раз взбрыкнет.
Наверно, окажись все наоборот, то есть если б Викой стала Зинка, этой напряженности в отношениях было бы поменьше. При всем внешнем сходстве сестры Чебаковы по характеру заметно различались. Зинуля — должно быть, от своего не шибко удачного замужества в первую очередь — была позлее, пожестче, построже. Ленка, наверно, при том же рациональном понимании ситуации постаралась бы припрятать все негативные эмоции, не стала бы наступать на больные мозоли, сыпать соль на раны и так далее. У Зинки это не получалось. Отчужденность между сестрами по сознанию быстро росла. И, как мне казалось, Ленкина доброта и благорасположение к сестре, натыкаясь на холод и сухость, все больше угасали. В этой сфере Викиного сознания медленно, но уверенно утверждалось нечто иное, присущее, по-видимому, Танечке: осторожность, расчетливость, некая оборонительная боеготовность.
Таким образом, оснований для того, чтоб признать свою семейную жизнь идиллической, у меня не было.
Итак, в нашем обиталище зацокали каблучки Вики. Конечно, надо было оторвать спину от дивана и встретить миссис Баринову. Может быть, хотя бы поинтересоваться ее самочувствием и чмокнуть в щечку. Все это было очень уж в лом, но я героически себя преодолел. То есть сумел встать и выйти в прихожую, где Вика уже стряхнула свои цокающие туфли на высоком каблуке — бедняжка, выходя в люди, пыталась компенсировать заметную потерю в росте, связанную с переселением в новое тело. В момент моего появления она как раз всовывала ноги в шлепанцы. С очень сердитым видом.
— Привет, — сказал я, чмокая фурию в заранее намеченное место.
— Ага, — отозвалось существо, даже не попытавшись изобразить какую-то радость на мрачной мордочке. При этом оно еще и отпихнуло меня, как нечто мешающееся под ногами у жутко озабоченного делами человека. Впечатление было такое, будто она не просто устала и торопится в душ, а вообще разъярена и вот-вот начнет крушить мебель, бить посуду или, того хуже, начнет отрабатывать на мне свою ударную технику. Поэтому я не стал приставать к ней с расспросами — себе дороже. Пусть окатится прохладной водичкой, глядишь, и остынет.
Из душа она вышла, действительно чуточку подобрев или, по крайней мере, успокоившись.
— Ел? — спросила Вика, появляясь на кухне в халатике на голое тело.
— Так точно. Думал подождать тебя, но потом раздумал.
— Правильно, — буркнула она. — Я вообще могла сегодня не прийти. Если бы решила вкалывать до упора. А тут еще Зинуля с Лариской прибежали, довольные, как свиньи. У них там в восьмом секторе очередная трудовая победа. Решили с благоволения Чуда-юда отметить это дело и нажраться, как клизмы. Через полчаса завалятся к нам.
О том, что этот самый восьмой сектор в течение прошедшего года стал играть одну из первых ролей в деятельности Центра трансцендентных методов обучения, я мог судить по тому, что он то и дело упоминался в разговорах между Викой, Зинкой и Чудом-юдом. Однако чем данный сектор занимается и какие мировые проблемы решает, до меня, малограмотного, не доводили. Сам я этим тоже не интересовался — своих дел хватало. Вообще в последнее время, то есть уже в данном временном потоке, я значительно меньше интересовался не только тем, чем занимается ЦТМО, но и тем, какие последствия должны вызвать мои собственные текущие действия, протекающие в жестко очерченном Чудом-юдом «коридоре». Иногда я как-то невзначай догадывался, что проведенные мной под диктовку отца родного переговоры вызывали переход какого-то пакета акций из одних рук в другие, внезапное разорение или ликвидацию какой-то фирмы или, наоборот, столь же неожиданную раскрутку оборотов другого заведения, но о своих догадках скромно помалкивал. Тем более если при этом группа товарищей взлетала на воздух, расстреливалась из автоматов или внезапно травилась грибками в сметане.
