— Коль поможет творец, уйди от воров. Навовсе отступись. Ить заповедь Его ты нарушал, в кой говорено — не укради! Видно, за то наказан нынче. Коль отступишься от греха, в сердце своем обращаясь к Создателю, простит и непременно спасет, — тихо тронул Кузьму за плечо старик.
— А тебя почему Господь не видит? Меня учишь, а сам?
— Я уже отжил. Едино, где отойду. Потому не про себя прошу. Об детях печаль моя, но они безбожники! Упустил я их, проглядел. За то нынче крест несу. И молчать должен, что дурное семя на свет пустил. Не будет мне прощенья за такой грех, — всхлипнул старик и отвернулся от Огрызка, всерьез задумавшегося над советом и словами старика. Кузьма слышал, как, молясь во тьме камеры, просил человек у Господа кончины для себя. Но не от руки злодеев. А своей. От старости. Утром проснулся Огрызок, а сосед лежит мертвый. Ни тени боли или сожаления не омрачили. На лице застыла улыбка, светлая, прозрачная… Легко отошел. С радостью. Без сожалений. Верил — к Богу уходит. А как иначе? Ведь услышал молитву. Сжалился и забрал. Оборвал земные муки и страдания.
Кузьма искренне пожалел и позавидовал старику.
Самого Огрызка утром следующего дня привезли к следователю прокуратуры. Тот предъявил Кузьме обвинение в ограблении банка и распорядился отправить Кузьку в городскую тюрьму. Огрызок и рта не успел открыть, как оказался в одиночной камере верхнего третьего этажа, где обычно содержались приговоренные к смертной казни. Кузьма об этом слышал не раз.
— Хана! Попух, как падла! Да было бы за что! Ни навару, ни хрена не снял я с того дела, а загребли меня! — возмущался Огрызок.
В тюрьму он тогда попал впервые и, оглядев мрачные плесневые стены и потолок, маленькое зарешеченное окно, бетонный пол, железную шконку, прижатую к стене, затекшую «парашу», стоявшую у самой двери, испугался, что никогда уже не выйдет отсюда, не увидит воли, не встретится с Сайкой. Ему бы выспаться, пусть хоть на полу. Но сон не шел. И Кузьма всю ночь ходил по камере, измеряя ее вдоль и поперек тяжелыми шагами. Три в длину, два — в ширину. Не разбежишься… Огрызок думал, как вырваться из этой западни, но ничего путного в голову не приходило.
И вдруг тишину камеры нарушил дробный стук в стену. Кузьма прислушался. Эту азбуку перестукивания он знал хорошо. Фартовые обучили, вместе с грамотой, чтоб время не терять потом.
Кузьма узнал, что рядом с ним канает стопорило. Его взяли на «теплом» с поличным, когда снимал с убитой бабы украшения из рыжухи. Это у него восьмая судимость и живьем отсюда он не надеется выйти. Сообщил, что, видно, на днях его приговорят. Спросил; не слышно ли на воле про амнистию?
Кузьма отстучал ему, что амнистией не пахнет, мусора, как всегда, зверствуют, и коротко отстучал, кто он есть.
— За что попух? — услышал стук в стену. Огрызок отстучал, что сам не знает. Мол, влип, как
сявка на барахолке. Ни сном ни духом не облажался, а лягаши сулят вышку…
Их разговор услышали на втором этаже. Поддержали беседу. Посоветовали не ссать на мусоров, забить на них. Мол, прокуратура разберется. Там не все мудаки сидят. Есть и толковые.
Кузьме, переговорившему со всей тюрьмой, стало не так уж одиноко. От участия и поддержки он заметно повеселел, появилась надежда, что и с его делом разберутся.
Из переговоров с соседом он узнал, что из этой тюрьмы слиняли на волю многие фартовые. Надо только не зевать, не упустить свой шанс, советовал стопорило и признал, что лишь из одиночных камер этой тюряги никому не пофартило смыться. Потому что смертников караулит усиленная охрана… Если б не это, он давно бы отсюда смотался.
«Слинять! Ведь кому-то пофартило!» — вселилась надежда в душу Кузьмы и не давала ему покоя даже ночью.
Кузьма ощупал решетку на окне. Понял, крепкие прутья не одолеть голыми руками.
А наблюдавший за ним в глазок охранник, открыл дверь и, подойдя к Огрызку, влепил кулаком в ухо так, что тот пятками потолок достал.
— Размажу по стене, как гниду, коль еще примечу! — пригрозил уходя. Но этим не испугал, лишь раззадорил.
Огрызок внимательно присматривался к охране, вынашивал в душе самые кровавые планы. Он обдумывал, как ему сбежать на волю, когда его выведут на прогулку. Но даже там Огрызок был под охраной двоих конвоиров, вооруженных автоматами.
Когда его повезли на допрос, у Кузьмы сердце зашлось от волнения. Он не мог думать ни о чем, кроме как о побеге из тюрьмы, который спасет его от расстрела, подарит волю.
За короткий, в десяток минут, путь он прощупал всю машину. Но тщетно… Она словно целиком была отлита из брони. Огрызок чуть не плакал от досады.
В кабинет к следователю его вели под конвоем автоматчиков, подталкивающих Кузьму в спину, материвших на чем свет стоит.
— Да врежь ты этому суке, чтоб собственными яйцами подавился, мудозвон! Такое говно, а двоих убил! Дай ему в муди прикладом! Глядишь, до вечера сдохнет, курва! — советовал один конвоир второму.
— У! Лярва! Дали б козла! Уж я б сделал из тебя отбивную! Ни одна собака так бы не отделала! — грозился второй.
В кабинет следователя прокуратуры Кузьму не ввели — вбили.
Седой плотный человек лишь головой покачал укоризненно. И, бегло оглядев
обвиняемого, предложил присесть напротив.
Допрос шел трудно. Следователь, несмотря на вызывающий тон Огрызка, держался спокойно:
— Я и предполагал, что вы будете отрицать все. Но факты — вещь упрямая. На месте ограбления обнаружен саквояж с вашими отпечатками пальцев, — говорил следователь.
— Он и впрямь пропал у меня…
— Когда и где?
— В бане я его забыл.
— Когда?
— За день до того, как мусора замели.
— В какой бане?
— В городской! Она покуда одна! — смеялся Огрызок, ожидавший более трудных вопросов.
— Когда обнаружили пропажу?
— Сразу. Как из парной вышел.
— В чем же из бани пошли? — усмехнулся следователь.
— Так барахло не тронули. Оно осталось на вешалке.
— Что в саквояже было?
— Курево и хамовка.
— Почему не заявили о пропаже? — улыбался следователь одними губами.
— Да чего кипишить? Ценного не было, вот и не стал хай подымать.
— Может, все же вспомните получше, где оставили саквояж? Городская баня уже месяц как на ремонте. И не работает, — уточнил следователь.
— Значит, в парикмахерской или в магазине, — не растерялся Кузьма.
— Богатая фантазия! Тогда скажите, где именно? Место, время? — настаивал следователь.
Кузьма врал напропалую и всякий раз попадал впросак.
Он усиленно отрицал ограбление, свою связь с ворами, божился, что вовсе незнаком с ними.
— А на какие средства живете? Не работаете, не учитесь, нигде не прописаны. Кто вас содержит? Богатые родители? Их не имеете. Мать не поддерживает с вами связи. Живет отдельно с мужем и двумя детьми. Она много лет не видела и ничего не знает о вас. Да и встретитесь — не узнали бы друг друга. У нее хорошая семья. Дружная, работящая.
— Чтоб ей… — сорвалось с языка невольное, но вовремя себя остановил.
— Да, конечно, у вас закономерно сохранилось в памяти иное. Но что поделать? Годы были трудные, голодные. Вот и отдала в детдом, чтобы сберечь жизнь, не дать умереть от голода. А потом вторично замуж вышла. Ваш отец на войне погиб. Отчим не разрешил ей брать вас из приюта. Она хотела вернуться к вам. Но… Теперь у нее двое дочерей. Сестренки. Обе учатся. Знают о брате, — глянул на Кузьму. Тот равнодушно слушал. Эта тема его уже не волновала. Отболела. Отвык он от нее. И уже давно не вспоминал о матери.
— Кстати, вы не раз виделись. Но не узнали друг друга, — продолжил следователь, удивляясь самообладанию Кузьмы; ни один мускул не дрогнул у него на лице, ни одного вопроса не задал, не поинтересовался. Даже адрес не спросил.
— А ведь они ждут вас. Готовы принять.
— Поздно. Я уже не тот, и в детдом меня уже не отведешь. Не поверю в сказку о возврате в детство. Кого оттуда выперли, обратно не вернется. Да и к чему? Остыла память и сердце не болит. Пусть она спокойно дышит. Считает мертвым. Так лучше для всех. Не все прощается в этой жизни. И хотя память и сердце не болят, разум не потерял покуда. От дитя отказываются только раз в жизни. И А не верю, что стала она кому-то доброй матерью. Для такого сердце иметь надо…
— Она сохранила вам жизнь. За это разве обижаются? — удивился следователь.
— А кто ее о том просил? Сберечь жизнь и тут же сломать ее, судьбу, душу! Да я из-за нее никому не верю! Уж если она, мать, облажалась! Теперь ждет! Кого? Зачем? Я тогда в ней нуждался больше, чем в жизни! Не всякая сытость — радость! И плохо, что она того не поняла! Ну, да хватит о ней! Много чести!
Следователь радовался, что сумел разговорить Кузьму. Пусть не по теме. Но найден контакт. Слабая нить, но все же зацепа. Про себя отметил ум, живучесть парня, умение анализировать и делать верные выводы.
