стреляные гильзы, свеженькие, цвета лимонных леденцов, и потускневшие. Со стороны мрачных гор методично доносилось «бум-бум». Артиллерия крошила горы.
– Здорово, славяне! – обращаюсь к капитану в портупее. Магазины скручены, в карманах отвисают гранаты, видать, неспокойно у них.
– Здорово, коль не шутите! – отвечает капитан небольшого роста со смышленым лицом и детской улыбкой. Подойдя ближе, вижу свежий шрам над левой бровью. Увидев мой взгляд, капитан поясняет:
– Прямо здесь осколком чиркнуло, тут же и зашили, стыдно было в госпиталь с такой царапиной ехать. Меня Петром зовут. Капитан Шиков Петр, – добавил он. Тоже представляюсь. Дальше стандартные военные разговоры: откуда, сколько осталось, часто ли обстреливают.
Капитан охотно отвечает, соскучившись по собеседникам. С Урала, стреляют часто, через 10 дней пересменка…
Тихонько осматриваюсь. Вокруг разрушенные дома, вывороченные с корнем деревья. Местами виднелась сгоревшая брошенная техника. Вдалеке стоял сожженный танк с оторванной башней и разорванными гусеницами. Рядом покоился БМП, у которого броня потоньше и сам он полегче. Его разорвало в куски.
– Да, бои здесь были сильные, не ожидали наши такого сопротивления. Окопались чехи, ощетинились и сожгли технику. Авиацией утюжили. Ничего от села не осталось, – комментировал ГАИшник.
– А ты-то чего в форме? Всю Чечню проехал, а таких Дед Морозов еще не видел! – подкалываю капитана.
– А как же, порядок наводим конституционный, органы власти восстанавливаем. Куда ж без ГАИ! – отшучивается Петр. Рыжков в это время беседует со вторым ГАИшником, лицо Димы озабочено, подходит ко мне.
– Не успеем выехать, да и боевики здесь совсем дерзкие, горы рядом. Придется на блокпосту спать, – подводит итог Рыжков.
Отхожу за угол отлить. Вглубь разрушенных домов не захожу – опасно, могут быть мины. Оставшиеся стекла в окнах стали серыми с желтым налетом. На земле валяется большая фотография – темноволосый мальчик стоит у кромки моря, под мышкой у него облупленный пенопластовый дельфин. Поднимаю фотографию и кладу на разбитый комод, который разинул, как пасть, пустые ящики.
Вдруг воздух запел, заскрипел, раскалился, пронзенный потоком пуль. Падаю прямо в свою мочу. Страшно и смешно. За автомат хвататься или ширинку застегнуть? Решил застегнуться. Перевернулся в сторону гор и зеленки. Петр буднично палил в сторону гор из-за мешков с песком.
В предвкушении схватки жизнь снова обрела напряженность, появившаяся опасность стимулировала, все чувства обострились до предела. Состояние – будто в коровнике неожиданно потянуло свежим морским воздухом.
Пальнул и я. Куда стрелять и откуда прилетело – не знаю. Спиной же стоял. Лежим перекликаемся. Шиков кричит:
– Это какой-то дурачок с гор несколько дней палит. Наверное, из села кто-то ходит. Выходит, по обойме выпускает и тикает. Нашим в село сообщали, никак не могут вычислить – мальчишка, наверное. Все стихло. Война закончилась.
Приглашают на блокпост. Подтягиваются с позиций контрактники, нескольких вообще не видел, хорошо маскируются.
– Спать на полу, господа разведчики, – обращается к нам старший блокпоста, представившись Михаилом. У него светлые серые глаза и бархатные брови, похожие на шмелиную шерсть. Светится и улыбается как будто килограмм полония съел.
– Хоть стоя, как лошадь, – весело отвечаю я, – лишь бы не в дороге в комендантский час.
Михаил приглашает за импровизированный стол. Странно, но водки на блокпосте нет. Достаем тушенку и колбасу, ужинаем с чаем. Миша рассказывает, как в 95-ом входил в составе Восточной группировки в Чечню:
– Бардак был невозможный: ни связи, ни четких приказов. Отвлечь внимание от основного направления наступления. Отвлекли… Сколько народу положили, досталось почти как Майкопской бригаде. Аргун в тылу оставили с боевиками и тяжелой техникой. Они на обратном пути нам и всыпали. Действительно, потери у Восточной группировки были высокие и неоправданные.
Прилег на грязный матрац, который нашел Миша. Разговаривать неохота. Прикрыл глаза – заснуть не могу, мужики играют в шашки, шелестят газетами, курят.
Кто-то рассказывает о том, как загремел в госпиталь, попив воды из Сунжи. Есть такая небольшая речушка, которая протекает через всю Чечню, в том числе и через Грозный.
– В ней сколько трупов людей и животных плавает, и там такая зараза с бациллы, что рога с хвостом вырастут, – говорил неизвестный.
Долго не могу заснуть, ворочаюсь на затхлом матрасе. Вырубило свет, кто-то зажег керосинку. Запах копоти от старой керосиновой лампы вперемешку с запахом пота от 15 мужиков и застарелой пылью заполняли собою все помещение.
Снаружи что-то стучало, вернее – постукивало, непрерывно и мелко. Перестук начался давно, слышу его сквозь дрем. Вырываюсь из мутного сна, шарю рукой в темноте в поисках автомата. Вижу острый красный глаз папиросы. Петр курит, тихо говорит:
– Это доска стучит от ветра, – тихо говорит Петр, – в разбитых домах. Ищем неделю, не можем ее найти, чтобы оторвать. Спи, не ссы! Успокоившись, засыпаю.
Утро – грязное солнце, землю еще обнимал слоистый туман, похожий на порванную фату. Прощаемся с мужиками и искренно благодарим за приют.
Через несколько часов без происшествий добрались до Моздока. Рыжков поехал встречаться с особо ценным источником, меня высадил в городе. Стою несколько минут как сурикат возле норы, глазами хлопаю. На улицах смешались гражданские с военными, шныряет военная техника. Долго не могу найти место, где можно перекоротать время.
Моздок – перевалочная база федеральных войск. Торговцы, милиционеры, проститутки. Про последних говорят: «Если бы все проститутки светились, то в Моздоке были бы белые ночи». Женщины ехали в Моздок со всей страны, из городов и деревень. У военных венерические заболевания. Долечиться никто толком не может, антибиотики пьют с водкой. Ночных бабочек ловили, они опять прилетали. Одна ярко накрашенная девушка, похожая на удивленного поросенка, подмигнула мне. Вздрогнул и ускорил шаг.
Увязывается ребенок – идиот с довольно милым немного бульдожьим личиком. Пухлый и беспомощный. Он улыбался, показывая редкие и мелкие, как рис, зубы. Ноги у него морщинистые, как у младенца. Не зная, как отвязаться от несчастного, купил ему мороженого и опять перешел на ускоренный шаг.
Сижу на грязной лавочке во дворе, наблюдая за беспечными воробьями. Как и предполагал, ждать пришлось дольше, чем обещанный час. На Кавказе время имеет свое нестрогое измерение, здесь редко кто планирует свой день по минутам.
Дима приехал неожиданно и, резко остановившись, брызнул в стороны мелкой щебенкой. Машет рукой, мол, быстрее садись. Падаю на переднее и захлопываю дверь. Рыжков газует, и мы срываемся с места.
– Че нервничаешь? – спрашиваю и тянусь за автоматом, который оставил на заднем сидении.
– Так проверяюсь, – отвечает Дима, опасно маневрируя на дороге. Напрягаюсь и смотрю назад. На хвосте болтается шестерка. Местные номера, в машине то ли двое, то
